Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953). - Николай Капченко

Конечно, как и при общей оценке Сталина как государственного деятеля и политика, в подходах к данному аспекту его деятельности существовали и существуют различные позиции, зачастую диаметрально противоположные и нередко взаимно исключающие друг друга. Но истины ради надо признать, что в наше время в критике Сталина как руководителя советской внешней политики не наблюдается такой явной необъективности и ожесточенности, как в критике других сторон его деятельности. Что, как мне думается, служит дополнительным аргументом в пользу того, что он в этой сфере проявил себя как подлинный государственник, последовательный и непреклонный защитник национальных интересов нашей страны. Этот момент трудно опровергнуть даже непримиримым критикам Сталина и сталинизма вообще.

Нет смысла ссылаться на оценки Сталина как деятеля государственного масштаба отдельных историков. Гораздо ценнее и весомее воспринимаются высказывания таких лидеров, как У. Черчилль, который непосредственно многократно встречался с советским вождем и вел с ним переговоры и беседы, часто очень острые, затрагивавшие коренные интересы обоих государств. Вот его оценка личности и роли Сталина, данная в речи в английском парламенте 9 сентября 1942 г., непосредственно после его возвращения из Москвы. Он, в частности, сказал:

«Для России большое счастье, что в час ее страданий во главе ее стоит этот великий твердый полководец. Сталин является крупной и сильной личностью, соответствующей тем бурным временам, в которых ему приходится жить… Он является человеком неистощимого мужества и силы воли, простым человеком, непосредственным и даже резким в разговоре, что я, как человек, выросший в Палате общин, не могу не оценить, в особенности когда я могу в известной мере сказать это и о себе. Прежде всего, Сталин является человеком с тем спасительным чувством юмора, который имеет исключительное значение для всех людей и для всех наций, и в особенности для великих людей и для великих вождей. Сталин произвел на меня также впечатление человека, обладающего глубокой хладнокровной мудростью с полным отсутствием иллюзий какого-либо рода… Я верю, что мне удалось дать ему почувствовать, что мы являемся хорошими и преданными товарищами в этой войне, но это докажут дела, а не слова.

Одно совершенно очевидно – это непоколебимая решимость России бороться с гитлеризмом до конца, до его окончательного разгрома. Сталин сказал мне, что русский народ в обычных условиях является по природе своей миролюбивым народом, но что дикие зверства, совершенные против этого народа, вызывали в нем такую ярость и возмущение, что его характер изменился»[630].

Следует заметить, что английский премьер не был склонен к преувеличениям в оценках как своих соратников, так и соперников, хотя все же желание подчеркнуть особую важность союза с Россией и стремление сгладить имевшиеся противоречия между обеими странами, несомненно, здесь наличествуют. Однако не эти моменты определяли тональность и смысл высказываний У. Черчилля. Просто он отдавал должное вождю советских народов, зная по многочасовым, часто чрезвычайно напряженным, порой изнурительным и дотошным переговорам. Как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Черчилль и видел, и слышал советского лидера десятки раз, и имел все основания на практике сформировать свое мнение о нем.

Могут возразить, что Черчилль проявлял дипломатическую изворотливость и использовал лесть для того, чтобы таким образом как-то сгладить впечатление от волновавшего тогда Сталина вопроса о скорейшем открытии второго фронта. Допустим, что это так. Тогда приведем отзыв другого видного английского политического деятеля – будущего английского премьера, а во время войны министра иностранных дел Великобритании А. Идена, который в начале 60-х годов выпустил в свет свои мемуары. Наверняка в то время над ним не довлели никакие дипломатические или политические соображения, чтобы он давал весьма лестные оценки Сталину. А. Иден писал:

«Сталин изначально произвел на меня впечатление своим дарованием и мое мнение не изменилось. Его личность говорила сама за себя и ее оценка не требовала преувеличений. Ему были присущи хорошие естественные манеры, видимо, грузинского происхождения. Я знаю, что он был безжалостен, но уважаю его ум и даже отношусь к нему с симпатией, истоки которой так и не смог до конца себе объяснить. Вероятно, это было следствием прагматизма Сталина. Быстро забывалось, что ты разговариваешь с партийным деятелем… Я всегда встречал в нем собеседника интересного, мрачноватого и строгого, чему часто обязывали обсуждавшиеся вопросы. Я не знал человека, который бы так владел собой на совещаниях. Сталин был прекрасно осведомлен по всем его касающимся вопросам, предусмотрителен и оперативен… За всем этим, без сомнения, стояла сила»[631].

Поскольку моя цель отнюдь не состоит в том, чтобы петь только дифирамбы Сталину, в том числе и в сфере его деятельности во внешней политике и в международных отношениях, целесообразно в сжатом виде охарактеризовать некоторые качественные особенности его внешнеполитической концепции в период войны. Во втором томе я уже касался темы формирования основ внешнеполитических взглядов Сталина в тот период, когда он только шел к власти. Здесь же я в суммарном виде лишь отмечу ее новые особенности.

Известно, что его концепция в области внешней политики, как, впрочем, и его взгляды в целом, никогда не были статичными: они претерпевали постоянные изменения в зависимости от реальной мировой обстановки, укрепления мировых позиций Советской России, в связи с постоянно изменявшейся картиной на европейском континенте и в мире в целом. Конечно, нельзя отрицать, что Сталину был присущ прагматизм, в том числе и в подходе к международным делам. Этот прагматизм скорее следует назвать реализмом, что больше отвечает природе сталинских воззрений. Именно реализм служил тем локомотивом, который двигал вперед процесс эволюции сталинской внешнеполитической концепции во время войны. Бесспорно, он сделал надлежащие выводы из неудач советской внешней политики в предвоенные годы. В первую очередь, его разочаровали провалы в попытках направить развитие на европейском континенте в русло создания системы коллективной безопасности. Видимо, он пришел к заключению, что при наличии глубочайших, порой непримиримых противоречий между основными европейскими державами, всерьез рассчитывать на создание системы коллективной безопасности – это хорошая иллюзия, но не больше того. Попытка выиграть время путем заключения пакта с Германией, конечно, помимо позитивных моментов, имела и бесспорные негативные последствия, которые также он не сбрасывал со счета. Словом, предвоенный период стал для Сталина своего рода проверкой правильности и обоснованности принципиальных основ его внешнеполитической концепции. Крупные исторические деятели так же, как и все смертные, проходят школу жизни. Особенно это относится к политикам в периоды бурных критических событий.