Высоко в небеса: 100 рассказов - Рэй Брэдбери

— Но ведь они не…

— Думаете? В прошлом году не было в Свободной Стране ночи, чтобы кто-нибудь не отдал Богу душу после проклятой аварии!

— Вы хотите сказать, что более трехсот ирландских велосипедистов в год погибает от столкновений?

— Святая правда.

— Я никогда не езжу ночью на велосипеде. — Хибер Финн смотрел на тело. — Только хожу пешком.

— Ну так чертовы велосипедисты на тебя наезжают! — вскричал старик. — Да они переедут насмерть и не оглянутся. О, я видел, как люди гибли, оставались без рук, без ног, да потом еще год жаловались на головную боль.

— Триста смертей в год, — ошалело повторил американец.

— Это еще без «легкораненых»! Их, почитай, тыща в неделю будет. Чертыхнется, забросит велосипед в туман, оформит пенсию и доживает свой век калекой.

— Что же мы разговариваем? — Американец беспомощно указал на простертые тела. — Здесь есть больница?

— В безлунную ночь, — продолжал Хибер Финн, — лучше идти полями, а дороги — ну их вообще к лукавому! Только благодаря этому правилу я дожил до пятого десятка.

— А-а… — один из раненых шевельнулся.

Доктор, почувствовав, что слишком долго держит собравшихся в напряжении и они уже начали отвлекаться, вернул ситуации накал — резко выпрямился и произнес:

— Ну!

Все разговоры смолкли.

— Вот у этого парня… — Врач показал. — Синяки, порезы, страшная боль в спине на ближайшие две недели. А вот у этого… — Он уставился на второго велосипедиста — тот был бледен, черты заострились; складывалось впечатление, что пора бежать за попом. — Сотрясение мозга.

— Сотрясение! — пронеслось над стойкой, и вновь наступило молчание.

— Его можно спасти, если немедленно доставить в мэйнутскую клинику. Кто готов отвезти?

Все, как один, повернулись к американцу. Тот почувствовал, как превращается из стороннего наблюдателя в главного участника ритуала, и покраснел, вспомнив, что у дверей припаркованы семнадцать велосипедов и только один автомобиль. Он торопливо кивнул.

— Вот, ребята! Человек вызвался! Давай подымай этого малого — осторожно — и неси в машину нашего доброго друга.

«Ребята» уже собрались было поднять раненого, но замерли, когда американец кашлянул. Он обвел рукой собравшихся и прижал к губам согнутую ладонь — жест в заведении весьма опасный.

— На дорожку!

Теперь даже более удачливый из двух, внезапно оживший, обнаружил в руке кружку. Ее заботливо вложили туда со словами:

— Ну давай же… рассказывай…

— Что случилось, а?

Тело стащили со стойки, поминки временно отменили и в комнате остались только американец, врач, ожившая жертва катастрофы и двое забулдыг. Было слышно, как на улице укладывают тяжелораненого в автомобиль «нашего доброго друга».

Доктор сказал:

— Допейте пиво, мистер…

— Макгвайр, — сказал американец.

— Святые угодники, да он ирландец!

Нет, думал американец, растерянно глядя вокруг, на живого велосипедиста, на залитый кровью пол, велосипеды, брошенные у двери, словно театральный реквизит, на немыслимый туман и тьму за открытой дверью. Нет, думал американец по фамилии Макгвайр, я почти, но не совсем, ирландец…

— Доктор, — услышал он свой голос, кладя мелочь на стойку, — часто у вас сталкиваются автомобили?

— Только не в нашем городе! — Доктор скорбно кивнул на восток. — За этим езжайте в Дублин.

Они вместе пошли к дверям. Доктор взял американца под руку, словно надеясь последним советом уберечь его от беды. Ведомый врачом, тот чувствовал, как внутри у него переливается крепкий портер, и старался приноравливать шаг к этому обстоятельству.

Доктор шептал на ухо:

— Послушайте, мистер Макгвайр, вы ведь недавно в Ирландии? Тогда запоминайте! В таком тумане, да еще в Мэйнут, надо ехать на полной скорости! Чтобы грохот стоял на всю округу! Почему? Пусть коровы и велосипедисты брызнут с дороги!.. Поедете медленно — задавите не один десяток, прежде чем они догадаются, что к чему. И еще: увидите машину, сразу гасите фары. Лучше и безопаснее разъехаться в темноте. Проклятые огни только слепят глаза, сколько народу из-за них гибнет — не сосчитать. Ясно? Две вещи: скорость и гасить фары, как только завидите встречного.

В дверях американец кивнул. За его спиной более везучий участник аварии, устроившись поудобнее, смаковал портер и потихоньку, вдумчиво начинал рассказ:

— Так вот, еду я домой, ни о чем таком не думаю, под горочку…

Снаружи постанывал на заднем сиденье второй участник.

Доктор давал последнее напутствие:

— Обязательно надевайте кепку, если выходите ночью. Чтобы голова меньше болела, если столкнетесь с Келли, или Мораном, или еще с кем из наших лихачей. Они-то непрошибаемые с рождения, да еще накачаются в стельку. Так что для пешеходов в Ирландии тоже есть правила, и первое — быть в кепке!

Американец непроизвольно полез под сиденье, вытащил твидовое кепи, купленное сегодня в Дублине, и надел. Взглянул на клубящийся туман. Вслушался в дорогу, тихую-тихую, но все же не такую и тихую. Он видел сотни неведомых миль, тысячи перекрестков в густом тумане, а на них — тысячи призраков в твидовых кепках и серых шарфах, летящих по воздуху, горланящих песни и распространяющих запах крепкого портера.

Он сморгнул. Призраки исчезли. Дорога лежала пустая, тихая и зловещая.

Глубоко вздохнув и закрыв глаза, американец по фамилии Макгвайр включил зажигание и нажал на стартер.

1958

The Great Collision of Monday Last[138]

© Перевод Е.Доброхотовой-Майковой

Стихи

Вначале дело шло к тому, что на бумагу просто-напросто ляжет очередное стихотворение. Но потом Дэвид взял его в оборот, стал расхаживать по комнате и при этом бормотал себе под нос еще более истово, чем в прежние годы, удручавшие мизерными гонорарами. Он так самозабвенно шлифовал поэтические грани, что Лиза почувствовала себя забытой, ненужной, отодвинутой в сторону — ей оставалось только дожидаться, пока он закончит творить и снова обратит на нее внимание.

И вот наконец получилось.

На обороте старого конверта еще не высохли чернила, а Дэвид, лихорадочно поблескивая воспаленными глазами, уже протягивал ей написанное. Она прочла.

— Дэвид… — прошептала она.

От сопереживания у нее тоже задрожали руки.

— Неплохо, верно? — вскричал он. — Чертовски хорошо!

Их скромный домишко закружился вокруг Лизы деревянным вихрем. Она вчитывалась в эти строки, и ей казалось, что слова плавятся и перетекают в живую природу. Бумажный прямоугольник превратился в залитое солнцем окно, за которым вставал незнакомый, ослепительный, янтарный мир! Мысли закачались, как невидимый маятник. Она испуганно вскрикнула и ухватилась за выступ этого окна, чтобы не рухнуть вниз головой в трехмерную невозможность!

— Дэвид, как свежо, как прекрасно… даже страшно.

У нее возникло такое чувство, будто ее сложенные пригоршней ладони держат столбик света: пройди его насквозь — и попадешь в необъятные просторы пения, красок, неизведанных ощущений. Каким-то чудом Дэвид поймал, стреножил и удержал реальность, субстанцию, атомы — взял их в бумажный плен одним росчерком пера!

Он поведал о влажной зелени долины, где тянется вверх эвкалиптовая роща и птицы раскачиваются на ветках. А в чашах цветов жужжат моторчики пчел.

— Блестяще, Дэвид. Лучшее из того, что ты написал!

В тот же миг ее захлестнула внезапная идея, от которой еще сильнее застучало сердце. Ей неудержимо захотелось спуститься в долину и сравнить это тихое место с тем, что описано в стихотворении. Она взяла Дэвида под руку:

— Милый, давай прогуляемся… прямо сейчас.

Окрыленный, Дэвид не стал спорить, и они вдвоем, оставив позади одиноко стоящий среди холмов домик, двинулись по дороге. На полпути она почему-то передумала и захотела вернуться, но прогнала эту мысль, тряхнув своей прекрасной, точеной головкой. В конце тропинки почему-то сгустился зловещий полумрак, неожиданный для этого времени суток. Чтобы скрыть тревогу, она старалась говорить непринужденным тоном:

— Ты так долго бился над этими великолепными стихами. Я всегда знала, что твои труды увенчаются успехом. Чувствую, этот момент настал.

— Благодаря терпению моей жены, — сказал он.

Тропа обогнула высокий утес, и на землю пурпурной завесой упали сумерки.

— Дэвид! — В непрошеной темноте она стиснула его руку и крепко прижалась к нему. — Что произошло? Куда подевалась долина?

— Да вот же она!

— Но почему здесь так темно?

— Хм… да… пожалуй… — Он растерялся.

— Цветы исчезли.

— Не может быть, я их видел сегодня утром!

— И описал в стихотворении. А где дикий виноград?

— Должен быть на месте. Еще и часу не прошло. А ведь и вправду темнеет. Давай-ка поворачивать к дому. — Он и сам оробел, вглядываясь в едва брезжущий свет.