Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

в один прекрасный момент, оплетая вас как плющ, душат. Я получала удовольствие от стенографии и бухгалтерии. Если в стенографии я испытывала унижение от того, что четырнадцати— и пятнадцатилетние девочки легко опережали меня, то в бухгалтерии чувствовала себя как рыба в воде, и это было приятно.

Однажды, во время занятий в коммерческой школе, которую я посещала, учитель прервал урок, вышел из класса, а потом вернулся и сказал:

— На сегодня вы свободны. Война кончилась!

Мы не поверили своим ушам. Ничто не предвещало такого скорого исхода, война грозила длиться еще, по крайней мере, полгода или год. Наши позиции во Франции ничуть не изменились. Каждый день то завоевывали, то снова отдавали несколько квадратных метров территории.

Я вышла на улицу совершенно ошеломленная. И здесь меня поджидало самое невероятное зрелище. До сих пор вспоминаю его даже с каким-то страхом. Повсюду на улицах танцевали женщины. Англичанки не слишком склонны к уличным танцам, танцевать на улице гораздо свойственнее Парижу и француженкам. Но вот они танцуют, скользят по мостовой, даже прыгают — какая-то оргия радости; в этом диком возбуждении заключалось почти грубое наслаждение. Страшноватое впечатление. Если бы возле этих женщин появились немцы, женщины наверняка разорвали бы их на куски. Некоторые, помнится, шатались и вопили. Я пришла домой и застала там Арчи, который уже вернулся из министерства.

— Вот такие дела, — сказал он в своей обычной спокойной и сухой манере.

— Ты мог предположить, что все кончится так быстро? — спросила я.

— Слухи ходили, но нам запретили говорить об этом. А теперь, — сказал он, — надо решать, что делать дальше.

— Что значит «дальше»?

— Я думаю, самое правильное будет теперь уйти из воздушного флота.

— Ты действительно собираешься покинуть авиацию? — изумилась я.

— Там у меня нет будущего. Ты должна понять это. Там не может быть никакого будущего. Я годами буду сидеть на той же должности.

— Что же ты собираешься делать?

— Работать в Сити. Всегда хотел этого. И у меня есть пара предложений.

Я всегда испытывала восхищение практической сметкой Арчи. Он воспринимал все без малейшего удивления, спокойно взвешивал все своим, надо сказать, быстрым умом, переворачивал страницу и начинал новую.

Какое-то время жизнь текла по-прежнему. Арчи каждый день ходил в свое министерство. Восхитительный Бартлет демобилизовался. Полагаю, герцоги и графы проявили рвение, чтобы вернуть себе своих слуг. Вместо Бартлета появился некто по имени Верралл. Наверное, он старался изо всех сил, но ничего не умел, был совершенно необучен, и мне никогда не приходилось видеть настолько жирной, замызганной и грязной посуды, а также серебра — ножей и вилок. Я была по-настоящему рада, когда он наконец выправил свои демобилизационные документы.

Иногда Арчи освобождался, и мы ехали в Торки. Там я впервые испытала приступ слабости и какого-то общего отчаяния. В то же время, это были не колики, как я подумала сначала. То был первый признак, что я жду ребенка.

Я пришла в восторг. Всегда уверенная в том, что дети появляются почти автоматически, после каждого отпуска Арчи я испытывала глубокое разочарование, не обнаруживая никаких обнадеживающих симптомов, и в этот раз уже и не ждала ничего. Я пошла к доктору — наш старый доктор Пауэл уже не практиковал, так что нужно было выбрать другого. Не хотелось обращаться ни к одному из наших госпитальных докторов, так как я слишком хорошо знала и их самих, и их методы. Вместо этого я обратилась к жизнерадостному доктору под довольно зловещей фамилией Стабб.

В его прехорошенькую жену Монти был влюблен с девятилетнего возраста.

— Я назвал своего кролика, — объяснял он тогда, — Гертрудой Хантли, потому что она самая красивая.

Гертруда Хантли, впоследствии Стабб, была достаточно добра, чтобы выказать себя польщенной и поблагодарить за оказанную ей честь.

Доктор Стабб сказал, что я, судя по всему, женщина здоровая и он не предвидит никаких осложнений — это было воспринято с полным доверием, и всякая суета прекратилась. Не могу не отметить, что в мое время не было никаких клиник для беременных, куда вас непременно таскают не реже, чем раз в два месяца. Лично я считаю: без них здоровье будущих матерей было в большей безопасности. Единственное, что рекомендовал доктор Стабб, это чтобы я показалась ему или какому-нибудь лондонскому врачу за пару месяцев до родов: следовало убедиться, что все идет нормально. Он предупредил, что какое-то время меня будет по-прежнему тошнить по утрам, но по истечении трех месяцев все пройдет. В этом, вынуждена признать с огорчением, он ошибся. Приступы утренней тошноты у меня так и не прекратились до самого конца беременности. И недомогание это не ограничивалось лишь утренними часами. Меня тошнило пять-шесть раз на дню, что весьма осложняло нашу жизнь в Лондоне. Молодая женщина испытывает страшную неловкость, когда из-за очередного приступа приходится выскакивать из автобуса, в который она, бывает, только что не без труда протиснулась, и срочно искать ближайшую сточную канаву. Но ничего с этим не поделаешь. К счастью, тогда никому не приходило в голову пичкать вас талидомидами. Просто все знали, что есть женщины, у которых беременность сопровождается мучительной тошнотой. Миссис Вудс, как всегда осведомленная во всем, что касается рождений и смертей, сказала:

— Ну, милая, если хочешь знать мое мнение, у тебя будет девочка. Тошнота — это девочки. От мальчиков бывают головокружения и обмороки. Лучше пусть тошнит.

Я, разумеется, не считала, что «лучше пусть тошнит». Мне казалось гораздо интереснее упасть в обморок. Арчи, который терпеть не мог больных и, если кто-нибудь заболевал, всегда норовил потихоньку улизнуть из дома под предлогом того, что «не хочет мешать и беспокоить», на сей раз был на удивление заботлив. Чего только он не придумывал, чтобы развеселить меня! Как-то притащил лобстера — по тем временам весьма дорогое удовольствие — и, чтобы сделать мне сюрприз, положил его на кровать. Как сейчас помню, когда я вошла и увидела у себя на подушке лобстера с причудливой головой, хвостом и огромными усами, я хохотала до упаду. Мы устроили чудесный ужин. И хоть очень скоро весь съеденный мною лобстер отправился в таз, я получила удовольствие, по крайней мере, в момент, когда смаковала его. Арчи был настолько благороден, что сам разводил для меня «Бенджерз фуд», который я потребляла по рекомендации миссис Вудс как пищу, имеющую больше шансов задержаться в желудке. Помню обиженное выражение лица Арчи, когда он приготовил мне бенджеровскую кашку, охладил, и я, попробовав, похвалила: «На сей раз все превосходно, никаких комков», — а через полчаса со мной случилось привычное