Веймар 1918—1933: история первой немецкой демократии - Генрих Август Винклер

самым правительство подтвердило свою верность лозунгу, провозглашенному Шлейхером 15 августа 1932 г.: на внешнеполитической арене не должно происходить ничего такого, что могло бы быть воспринято народом иначе, чем национальное деяние. После тяжелого поражения в рейхстаге правительству было еще важнее, чем раньше, продемонстрировать свою силу, проводя подчеркнуто национальную политику.

Однако после 12 сентября 1932 г. правительство больше не рисковало отважиться на ту большую пробу сил во внутренней политике, о которой Папен, фон Гайл и Шлейхер договорились с Гинденбургом в Нейдеке 30 августа 1932 г., не имея на то четкого поручения от своих коллег по кабинету. На совещании министров от 14 сентября только фон Гайл и Шлейхер высказались за перенос новых выборов в рейхстаг на неопределенный срок. Министр рейхсвера сообщил, что правоведы Карл Шмитт, Эрвин Якоби и Карл Бильфингер дали положительный ответ на вопрос, можно ли оправдать ссылкой на «настоящее чрезвычайное законодательство» нарушение статьи 25 конституции, предписывавшей проведение новых выборов в рейхстаг самое позднее по истечении 60 дней с момента его роспуска. Все остальные министры и рейхсканцлер полагали, что время для нарушения конституции еще не пришло. 17 сентября кабинет принял решение предложить рейхспрезиденту 6 ноября 1932 г. в качестве дня проведения новых выборов — самую позднюю дату, допустимую конституцией. 20 сентября Гинденбург подписал соответствующий указ{572}.

Не было единства в кабинете и в другой важной области — сфере аграрной политики. 27 августа правительство пошло навстречу требованию Ландбунда и приняло принципиальное решение (при условии, что это не противоречит действующим торговым договорам) о введении лимитов на ввоз сельскохозяйственной продукции. Ведущие союзы промышленности встретили это решение резкими протестами. Пострадавшие в результате страны, как гласил их практически неопровержимый довод, предпримут в ответ защитные меры, которые будут означать новые опасности для и без того испытывающего трудности немецкого экспорта. На заседании правительства 17 сентября 1932 г. этот аргумент настойчиво поддержали Нейрат, Крозиг, Вармбольд и Шеффер. Тем не менее Папен встал на сторону министра сельского хозяйства, и 26 сентября в Мюнхене в своей речи на главном заседании Баварского сельскохозяйственного совета Магнус фон Браун зачитал длинный список продуктов, которые в будущем могли быть ввезены в Германию только в ограниченных объемах. Наряду с луком, томатами, горохом и основными сортами фруктов контингентированием были затронуты смалец, масло и сыр, а также убойный рогатый скот, карпы и сало.

На следующий день после выступления министра сельского хозяйства с общественностью пообщался министр экономики. 27 сентября, выступая перед Промышленно-торговой палатой Кёльна, Вармбольд предостерег от фатальных последствий политики автаркии. 11 октября это предостережение поддержал Совет директоров рейхсбанка: контингентирование означает опасность для немецкой внешней торговли, для валютных запасов рейхсбанка, а тем самым — и для немецкой национальной валюты. Из стран, с которыми Германия вела переговоры по вопросу введения ограничений на ввоз сельскохозяйственной продукции, ответными острыми санкциями в первую очередь угрожали Дания и Италия. Так как достичь компромисса не удалось, в конце концов имперское правительство пошло на попятную. От обширной программы контингентирования остались только ограничения на ввоз масла. Ландбунду была обещана компенсация в виде поддержки цен на зерно{573}.

В области конституционной реформы дело также не пошло дальше деклараций. Папен использовал свой официальный визит в Мюнхен, чтобы 12 октября произнести перед Баварским индустриальным союзом программную государственно-политическую речь. В ней он противопоставил «марксистскому представлению о регламентированном государством попечении каждого отдельного гражданина» модель «истинно христианской народной общности» и заявил о своей приверженности к «нерушимой идее святого Германского рейха». Канцлер нарисовал образ «мощной надпартийной государственной власти… которая не является игрушкой для политических и общественных сил, но непоколебимо стоит над ними». Правительство должно стать более независимым от партий и не может быть отдано на откуп случайным комбинациям парламентского большинства. «Отношения между правительством и народным представительством должны быть урегулированы таким образом, чтобы правительство, а не парламент выступало носителем государственной власти. Чтобы создать противовес односторонним решениям парламента, диктуемым партийными интересами, Германия нуждается в Верхней палате, обладающей четко оговоренными правами, в том числе правом непосредственного участия в законодательной деятельности».

В этой речи рейхсканцлер едва ли вышел за рамки своего выступления по радио от 12 сентября. Министр внутренних дел, к чьей компетенции относилась реформа конституции, был также не намного конкретнее, когда 28 октября он выступил на ежегодном банкете берлинской прессы. В своей речи Гайл позиционировал себя сторонником «защиты» от «гипертрофированного парламентаризма», но так и не рассказал, в чем же должна заключаться подобная «защита»: в расширении прав рейхсрата, создании верхней палаты по профессиональному принципу или сочетании этих мер? Министр оспорил, что правительство стремится ликвидировать всеобщее, равное, прямое и тайное избирательное право, но потом сам стал противоречить себе: «Мы… считаем правильным, что активный и пассивный избирательный возраст должен быть повышен примерно на пять лет, а кормильцам семьи, неважно, идет речь о мужчинах или женщинах, равно как и участникам войны, должен быть предоставлен дополнительный голос, что подчеркнет значение кормильцев семей для нашего рейха, а также будет являться выражением благодарности отечества в адрес ветеранов войны». Таким образом, в конце октября 1932 г. было ясно только одно: правительство «национальной концентрации» намеревалось с силой повернуть назад колесо истории, но, очевидно, оно еще само не представляло себе, каким образом сможет подвигнуть немецкий народ к отказу от значительной части демократических прав{574}.

К тому моменту, когда Гайл выступал со своей речью, уже три дня как было обнародовано ожидавшееся с нетерпением решение Конституционного суда по вопросу «удара по Пруссии», также игравшее роль прецедента для реформы рейха — ядра запланированной конституционной перестройки. Лейпцигские судьи объявили декрет от 20 июля 1932 г. соответствующим конституции в том, что касалось назначения рейхсканцлера имперским комиссаром Пруссии и его полномочий временно лишить министров прусского правительства их служебных прав и обязанностей, взяв их на себя. Но эти полномочия не могли, как говорилось дальше, «распространяться на то, чтобы лишить правительство Пруссии и его членов права представлять Пруссию в рейхсрате, перед ландтагом, Государственным советом или перед другими землями».

Таким образом, лейпцигский приговор от 25 октября 1932 г. частично признал правоту истца, частично — обвиняемого. В соответствии с ним государственная власть в Пруссии была поделена между исполняющим обязанности правительством Брауна и «комиссарским» правительством, назначенным рейхом. В итоге последнее сохранило за собой фактическую исполнительную власть, включая важнейшее право представительства Пруссии в рейхсрате. И хотя правительство Брауна в результате не отвоевало себе реальную власть, оно тем не менее могло расценивать как успех то, что суд не признал его виновным в халатном исполнении своих обязанностей. В результате