Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

Я спрашиваю лишь: почему? Я хочу, чтобы читатель ясно понял моё отношение к Солженицыну. Оно заключается в этом вопросе: почему человек, который так много для меня сделал, потом предал меня? И не только предал, но и проклял вместе с проклятой им русской интеллигенцией?

Вот почему солженицынские главы этой книги написаны, как спор, как исповедь, как поиск ответа на роковой для меня вопрос. Как критика солженицынской критики. Роль эта тяжела мне. Но и отказаться от неё я не могу, кроме всего прочего, ещё и потому, что этой неуступчивости научил меня он сам.

(Александр Янов. Русская идея и 2000-й год. New York. 1988. Стр. 213–214)

Проследив эволюцию политических взглядов Солженицына – от неуверенного и мягкого авторитаризма к тотальному отрицанию демократического «феврализма» и от умеренного национализма к оголтелому, «бешеному», Янов увидел, а отчасти и предсказал неизбежность его нисхождения – со ступеньки на ступеньку – по «лестнице Соловьёва». Предсказание это не обязательно преполагало, что Солженицын во что бы то ни стало проделает весь этот путь. Речь шла о том, что если бы он и удержался – не на второй, так на третьей ступени соловьёвской «лестницы» (на самом деле ступеней у неё было больше, чем те четыре, которые назвал Соловьёв), весь этот путь неизбежно проделали бы идущие за ним следом.

Но вышло так, что он сам прошёл этот путь до конца, сойдя по «лестнице Соловьёва» до самой нижней, последней её ступени.

В последней части своей книги «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», рассказывая о новой волне травли, обрушившейся на него уже в новые, перестроечные времена, Александр Исаевич ещё раз упоминает моё имя:

А уж радио «Свобода» – там-то никогда против меня не дремали. Теперь надрывались тот же Сарнов, «получивший право критики», и Б. Хазанов, и иже, и иже – о несомненном антисемитизме «Красного Колеса», – вот она, главная опасность, сейчас покатится на страну.

(«Новый мир», 2003, № 11.)

Не могу сказать, чтобы я так-таки уж надрывался, разоблачая антисемитизм «Красного Колеса». Да и вовсе не антисемитизм был главным поводом для тогдашних моих нападок на Солженицына.

Несколько антисолженицынских текстов из тех моих выступлений по «Свободе» у меня сохранились. Самый резкий из них назывался: «С кем вы, Александр Исаевич?»

Начинался он так:

На многотысячных митингах и демонстрациях, проходивших в этом году в Москве, появились сперва одинокие, редкие, а потом все более многочисленные плакаты: «С КЕМ ВЫ, МИХАИЛ СЕРГЕЕВИЧ?»

Вопрос, конечно, интересный. И меня, не скрою, он тоже волновал. Но гораздо больше волновал меня другой вопрос. Вернее, тот же самый. Но обращённый к другому человеку. И если бы каким-то чудом меня занесло в Вермонт, и если бы удалось там организовать – пусть не многотысячный, а совсем даже малочисленный митинг, – я, несмотря на радикулит и другие старческие хвори, шел бы в первых рядах и нес плакат с этим волновавшим меня вопросом: «С КЕМ ВЫ, АЛЕКСАНДР ИСАЕВИЧ?»

Вопрос этот возник у меня в связи с тем, что имя Солженицына, моральный авторитет Солженицына взяли на вооружение самые реакционные политические силы нашей страны. Они объявили – и продолжают объявлять – его своим союзником. Мало сказать – союзником. Своим вождём, своим знаменем. Своей священной хоругвью.

Быть знаменем в таких руках, мне казалось, ему как-то не к лицу. Но он не возражал. Никак этому не препятствовал. Молчал.

Далее я – для наглядности – привел несколько цитат из сочинений тех, кто пытались сделать Солженицына своим знаменем.

Один из них (Владимир Бондаренко) писал:

Публицистики Солженицына боятся не только враги России. Её боятся восторженные эстеты и либеральствующие интеллигенты, боятся нынешние прорабы перестроек, выступающие в роли самозванных учителей «тёмного народа». Наряду с «Русофобией» И. Шафаревича статья А. Солженицына «Наши плюралисты» ещё из того 1982 года, когда она была написана, несёт в наше «раскалённое время» свой пророческий смысл.

Другой яростный противник ещё даже не начавшихся, а только обсуждаемых политических и экономических преобразований (Михаил Лобанов) высказался на эту тему уже с большей определённостью. И тоже поставил Солженицына рядом с Шафаревичем:

Сказал же Шафаревич, что нельзя немедленно ломать существующую систему, это может привести к хаосу... Кстати, с ним солидарен и Солженицын, который тоже выступал против немедленной ломки сложившихся форм...

В том, что такие известные активисты так называемой «русской партии» прикрывались именем Солженицына, ничего удивительного, конечно, не было. А. И. ведь тогда уже не скрывал, что он по своим воззрениям – русский националист. Удивляло, что именем и авторитетом Солженицына они пытались защитить рушившуюся советскую политическую и экономическую систему, – ведь он – как-никак – был одним из самых горячих ненавистников и разоблачителей этой системы.

Но ещё удивительнее было то, что апеллировать к Солженицыну, прибегать к нему как к своему естественному союзнику и защитнику в то время стали и самые откровенные коммунистические ортодоксы.

Вот, например, как высказался на эту тему некий Юрий Макарцев, политический обозреватель ортодоксально-партийной газеты «Рабочая трибуна»:

Значительная часть нашего народа не простила бы лидера перестройки, если бы он остановил свой выбор на модели рыночной экономики... Солженицын единодушен с Горбачевым, когда заходит речь о земельной реформе и введении частной собственности в деревне. Тут писатель советует нам поступать с осторожностью – не проглядеть спекулянтов, которые под маркой акционерных обществ, организаций, кооперативов могли бы скупать латифундии, тем более не продавать наделы иностранцам. Как хочешь тут Солженицына называй: консерватором, реакционером, патриархальщиком, – он в своём естестве, русский до слез. Любовь Солженицына к России «не приобретенная», как у иных парламентариев и демократов «новой волны», а «врожденная»... Сильное нравственное чувство и забота о духовном здоровье народа подсказывают ему рецепты, прямо противоположные рекомендациям радикальных экономистов.

Приведя все эти (и ещё многие другие подобные им) цитаты, я обращался к радиослушателям с таким – слегка лукавым, отчасти даже лицемерным – вопросом: неужели Александр Исаевич думает так же? А если нет, почему же он тогда молчит? Почему не отмежевывается от этих незваных союзников?