Красные и белые. На краю океана - Андрей Игнатьевич Алдан-Семенов

очутились на задворках не только истории, но и России. Вы вступаете в отряд, господин Донауров? — спросил Елагин.

— Я мужик, а не дворянин.

Вы нз сословия золотоискателей, и это накладывает определенные обязанности,—нахмурился Елагин.

Пиши меня. Подпись свою буду подкреплять вот этим,— ііаук положил на стол револьвер.

За час был скомплектован отряд под водительством Ивана ълагина, и совещание превратилось в пирушку.

— Если понадобится мука, чай, табак, заглядывайте в мою лавку. Вы встали на путь частного предпринимательства значит, товарищ по духу, а не какой-нибудь Южаков. Этот тип весь в политике, словно гусь в перьях, он классовую борьбу сделал смыслом жизни. Тут я с ним, пожалуй, согласен, людей надо больше давить, чем беречь,— говорил Елагин.

— На песке ненависти не построишь добра,—возразил Донауров.

— На золотом песке можно.

— Против кого действовать будут ваши мстители’ — споо-сил Андрей. 1

— А против таких краснокожих, как Южаков. Он о войне с дворцами турусы разводит, среди старателей дураков немало верят, что Южаков из хижин их в дворцы переселит,

Паук, уже захмелевший, закрякал:

— Верно, Вань! Едиотов не сеют, не жнут, а Южаков как сбежал с прииска, так в болотные кочки и забился. Думал козырным валетом наших королей побить, да карта-то подвела Дунька, с приплясом ходи, толстопузая...

— Деньги на кон, отец дьякон, и я тебе голая чечетку отчебучу,—заявила Дунька, ставя перед Пауком белый, в розовых разводах, чаиник со спиртом.

Разослать бы тунгусам письма, пусть ловят болыневич-ков, а нам волокут трофейчики — ну, уши там али пальцы а мы станем недурненько платить,—постучал трубкой о столешницу Паук.

Не понял, о чем это вы? — пецеспросил Донауров чувствуя неожиданный ожог в сердце.

Матвейка Паук повторил.

— То, что вы говорите,—подлость!

— Матвей Максимыч пошутил, туземцы не знают грамоты бесполезно писать им письма, — начал успокаивать Елагин.

— За такие шутки бьют по морде! — вскипел Андрей.

— А-ты не больно-то квакай!

— Я привык к более деликатному обращению,— тяжело вставая, сказал Донауров. — Об отрубленных ушах, подлец, размечтался...

Коротким-взмахом кулака он опрокинул Паука на пол. Тот вскочил, ухватился за револьвер, но Елагин вырвал у него оружие, выстрелил в потолок.

— Дунька, спирту! Пить будем, гулять будем до самого до утра. Матвейка, музыку!

Паук погладил ушибленную скулу, взял из-под стола гармошку и заиграл. Дунька притопнула ножкой, надвинулась на Паука, закрутилась вокруг него, девочки цветной метелицей понеслись между столами, старатели заухали, зарычали, заколотили кулаками по столешницам.

Дунька вспрыгнула на прилавок. Лихо приплясывая над пузатыми чайниками, на дребезжащей ноте пропела:

На Кухтуе я жила,

Золото копала, '

Если б не было... ха-ха!

С голоду б пропала!

Старатели хором подхватили частушку, раскачиваясь на табуретах, стуча подкованными сапогами. Полотнища табачного дыма тянулись к окнам, да мигал, подпрыгивая, фитиль в лампе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Полковник Широкий жил в комнатах, предоставленных ему Каролиной Ивановной.

До революции Виктор Николаевич Широкий служил в царской охранке, занимаясь мнимой подготовкой покушений на видных государственных деятелей и «своевременным» их раскрытием. Умение играть роль «преданного без лести» приблизило Широкого и к верховному правителю. Колчак назначил его начальником контрразведки в управлении военного полевого контроля.

Это могущественное учреждение распухло до чрезвычайных размеров. В атмосфере гражданской войны, политических переворотов, иностранной интервенции контрразведчики чувствовали себя как щуки в пруду, переполненном карасями.

Управление полевого контроля пригрело целые табуны провокаторов, доносителей, сыщиков, жандармов, палачей; они стекались сюда, как кровавая грязь в клоаку. Колчак не обращал внимания на деятельность полевого контроля. На жалобы военного министра о произволе охранки адмирал отвечал: «В охранной деятельности надо, чтобы чистые головы руководили грязными руками и сдерживали их преступную похоть. У меня же чистых голов не осталось».

Женщин, вино, карты Широкий предпочитал служебным делам, на чужое добро смотрел, словно на военный трофей. Жен-

581

щин, особенно хорошеньких, тоже расценивал как награду за военные подвиги. Возможность разгульно жить и звучно шуметь на пирушках вскружила голову Виктору Николаевичу; он зарвался. После одного очень скверного происшествия адмирал приказал отдать полковника под военно-полевой суд. Спасли Широкого друзья-покровители, уговорившие верховного правителя ограничиться почетной ссылкой в Охотск.

Адмирал^ назначил полковника начальником Охотского уез-дз богатейшего, пустынного, необозримого. С сотней уссурийских казаков и адъютантом гвардейским поручиком Боренькой Соловьевым полковник Широкий прибыл в Охотск, стал безраздельным его властелином и уверовал в незыблемость власти верховного правителя России и в то, что сам надежно обосновался на краю океана. * ■

В кабинете стояла пустынная тишина, в окне, за церковными куполами, виднелись сопки, больше похожие на оранжевые облака. Наступил тот ломкий, прозрачный период осени, когда светится все, даже грязные лужи, старые пни, лишайники.

Виктор Николаевич любил этот ранний период осени, хотя испытывал непонятную грусть: глядя на сопки, он представил расстояние от Охотска до Петрограда, и стало знобко от бес-крайности таежных троп. Тогда он открыл шкаф — под пышной грудой мехов прятались кожаные мешочки с золотым песком. Он пересчитал их: все те же девять мешков и в каждом по десять фунтов. Виктор Николаевич запер шкаф, посмотрел на себя в трюмо.

Длинное, с пятнышками рыжих усов, пресыщенное удовольствиями и утоленными страстями лицо не понравилось полковнику. Он не узнавал себя в этом скучном, придавленном какой-то незримой тяжестью зеркальном отображении.

В кабинет вошел Боренька Соловьев.

— В Булгине, что за Кухтуем, тунгусы на ярмарку съехались. Пушнины навезли — страсть! Отборная все пушнина—• голубой песец, серебристая лиса,—сказал он.

— И что же из этого следует?

А вот что! По закону военного времени всю пушнину надо конфисковать для правительственных нужд. Убьем сразу двух зайцев: и дорогие меха приобретем, и спекулянтов накажем.

— Недурно — двух зайцев сразу...

•— Я возьму казаков — и в Булгино.

— Только не кнутобойничать у меня!

— За кого вы меня принимаете, господин полковник? Я, столбовой дворянин, стану марать руки?

Виктор Николаевич проводил Бореньку настороженным взглядом: он побаивался своего адъютанта, знал, что Бореньке Соловьеву покровительствовала царица. Сам Боренька про это рассказывал мало, предпочитал многозначительное молчание