Календарная книга - Владимир Сергеевич Березин

плакали близ смотрящих в небо матерей, а мужчины лежали ничком, разглядывая что-то внутри земли. Глаза им некому было закрыть. Могилы им никто не рыл, и хоронили их звери.

Или, наоборот, редеющий народ вступил в чужой город и растворился в нём. Второе поколение смешивает свой язык с чужим, Третье помнит колыбельную бабушки. Четвёртое не помнит ничего.

Это был мир устной памяти.

Было два письменных источника — один русский, где рассказывалось, как этот народ дрался с хазарами, и город на холме был сперва разрушен до основания, а потом отстроен. Подчинился ли он хазарам или погиб, а отстроен уже победителями, на старом или новом месте — было непонятно. Это были две строчки в перечислении, и много спорили, не ошибка ли это переписчика. Вторым был рассказ латинского монаха, который отправился на восток, предваряя странствие Марко Поло. Он встретился в пути с огромным караваном — тогда все караваны больше десяти верблюдов казались огромными. Монах застал народ уже в кочующем состоянии — вереница кибиток, людей и вьючных животных тянулась до горизонта. Монах с удивлением смотрел, как люди спят в сёдлах, и сонные мохнатые лошади тащат повозки. Целый город спал и, одновременно двигался. Впрочем, на стоянке монах слышал протяжные песни, и толмач объяснил ему, что поют об оставленной родине. О городе, полном зелени и цветов, о фонтанах и суете базарного дня. Но толмач не знал чужого наречия вполне, и руководствовался сходством языков, так что, может, он всё и выдумал. Монах записал странную историю, да только забыл указать имя кочующего народа.

Его было бессмысленно винить — монах видел тысячи людей, и развалины исчезнувших миров сопровождали его весь путь.

Но названия старику не хватало — и он примерял к исчезнувшему городу и народу слова чужих древних языков, как ребёнок суёт в дырки деревянные кубики и цилиндры. Что-то подходило больше, что-то совсем не пролезало в отверстие истории, но была надежда, что песок обнажит глиняный горшок с какими-нибудь буквами, перечислением муки и зерна, одолженного бедняком или что-то вроде. И за эту ниточку кто-то дёрнет, найдётся что-то ещё — хотя старик понимал, что это всё будет уже без него.

Старик всю жизнь искал тот город — отправную точку странствий. Он начал искать его, когда гоняли новых хазар и многих загнали за Можай. Потом он искал его, когда неподалёку, из степной пустоты стали швырять вверх космические корабли. На раскопках он видел странное свечение неба, а иногда звезда в небе вспыхивала слишком ярко, и это значило, что запуск не удался.

А потом новые хазары уехали (старику в его институте стало скучнее), затем он нашёл много интересного, что пригодилось коллегам. Он мог бы составить себе звонкое имя, описывая найденное, но это всё было неинтересно. Наконец пришло пустынное время, и, если бы он не привык питаться, как кочевник, ему пришлось бы туго. Его раздражало то, что тогда он пропустил несколько лет, и просто ездил по чужой стране, как номад. Страна стала гордой и независимой, а жизнь пастухов ничуть не изменилась — кроме того, что теперь они уезжали для заработка на север. Старик ездил по холмам, посреди пустыни, примеряясь, где бы можно снова вгрызться в землю.

В одиночестве он прикладывал к своей судьбе судьбу людей, ставших для него родными — откуда они могли бежать и от чего? Какое место могло бы для них стать последним? Он смотрел на новые города и заброшенные заводы и не видел их — перед ним была древняя земля, которую он пролистывал, как страницы — не то, и это тоже не то. Как-то он жил у геолога, в его становище. Деньги у геологов были, деньги геологов пахли прошлой нефтью и должны были родить новую нефть, а стало быть, новые деньги. Геолог рассказывал, как он смотрит на пустыню, как взгляд раздевает землю, снимая с неё одежду, как с женщины. Как улетает прочь песок, спадают осадочные породы, и остаётся твёрдое основание. Археологу не нужно было проникать взглядом глубоко, но он убедился, что их привычки схожи.

Слой археолога был очень тонок, но он тоже смотрел на пейзаж, и пейзаж очищался от лишнего.

Правда, земля изменилась — усатый человек с трубкой, который так неудачно гонял перед смертью хазар, проложил тут каналы, которые ныне пришли в запустение. Люди стали больше тратить воды, потому изменили течение реки, исчезли моря и озёра. Корабли лежали посреди пустыни, и вокруг них валялись скелеты забытых рыб.

Старик путешествовал по новообразовавшимся странам — иногда вместе с учеником, который оказался невероятно способен к языкам.

Вдруг снова появились деньги — пусть и небольшие. Появилась возможность платить тем, кто способен держать в руках кирку и лопату. Появились и студенты — они вряд ли верили в последний город будущих кочевников, но помогали старику с описанием. Студенты были весьма сноровисты с новыми приборами, и это была плата за романтику и будущие рассказы девушкам об адовом пекле днём и пронзающем по ночам холоде.

Один только ученик, кажется, верил в существование развалин.

Теперь он приехал сказать, что уезжает. Склонность его к экзотическим языкам оказалась более востребована, чем археология.

Это означало, что он переменит место работы и пересечёт много границ, чтобы встать за кафедру в стране антиподов. Он не забудет кочевников без имени, но оставит старика одного на той дороге.

Молодым время жить, а старым — лечь.

«Степь отпоёт», — как сказал один поэт.

Это, разумеется, думал сам старик. Ученик был скорбен, ему было жаль не только старика, но и себя. Мечта занесена песком, и её не достать киркой и лопатой. Старик не обижался, он привык к одиночеству. Занимаясь древностями давно, он пропустил через себя столько человеческих жизней, что мало чему удивлялся. Люди прошлого были жестоки друг к другу, герои при внимательном изучении оказывались кровожадны, поэты лучше выглядели в переводах, а резали всех без жалости, и народ-жертва мгновенно превращался в палача. Множественные смерти прошлых времён всегда несправедливы, поэтому старик и к собственному уходу относился без удивления и обиды.

Но город, где же город? Тут было впору надеяться на загробную жизнь — и, если повезёт, встретить в потустороннем мире кого-то из кочевников и от них узнать, наконец, правду.

Старик пил с учеником коньяк ночью, потому что днём пить алкоголь было невозможно.

Ученик рассказывал, как ненавидит столицу. Она не приняла его, провинциала — и его мечта теперь жить в деревне у антиподов близ их антиподского