Солона ты, земля! - Георгий Егоров

На ночь майор Табашников возлагал большие надежды — за эти несколько часов темноты надо было пройти километров сорок и к рассвету достичь фронта. Поэтому шли торопливо, почти бежали. Разведка не успевала прощупывать путь. Наконец перед зарей, когда ночь особенно загустела, наткнулась на расположение немцев, за которым была наша оборона. Майор приказал с ходу атаковать. Завязалась опять рукопашная. В образовавшуюся брешь сразу же пустили повозки с ранеными и группу безоружных. Брички на полном галопе скакали прямиком по полю на полыхающий заревом восток. Рядом бежали красноармейцы.

— Не стреляйте! — кричали они.

— Свои!

— Мы — русские…

5

Снег кружил над колоннами войск. Кружил и падал на танки, на пушки, на солдат. Но несмотря на ослепительную белизну, было все-таки мрачно. Сырой, холодный ветер забирался под комбинезон, мурашил спину, шею. Низкие тучи задевали за звезды кремлевских башен и торопливо уносились дальше на восток, волоча за собой грязные растрепанные лохмотья.

Промозглая осень… Но почему-то не думалось о тепле, о русской деревенской печке. Хотелось скорее сесть в танк, проехать по Красной площади, посмотреть, все ли там так же, как и до войны, по-прежнему ли уверенно стоит на трибуне ленинского Мавзолея в своей солдатской шинели он — человек, который думает за всех и решает за всех. Хотелось убедиться, что по-прежнему тверда воля этого человека, а значит, и тверда Русь перед лицом невиданной опасности, еще раз убедиться в своей собственной твердости.

Репродукторы захлебываются маршем. Но музыка не трогает, как трогала в праздники раньше. Настроение-то не праздничное — не то что Смоленск, но даже Наро-Фоминск, Можайск, Волоколамск уже под немцем. Враг в восьмидесяти километрах от Москвы. До маршев ли в такое время!

Но вот музыка оборвалась. В репродукторах загудела

Красная площадь. Восемь раз ударили Кремлевские куранты. И в наступившей тишине донесся дробный цокот копыт — принимающий парад Маршал Советского Союза Буденный выехал из ворот Спасской башни. Затаив дыхание, Сергей слушал. Волна теплого, с детства знакомого чувства поднялась в груди. Посмотрел назад — у танкистов тоже блестели глаза. Все подались вперед. А из репродукторов слышалось перекатывающееся из конца в конец площади многократное «Ура!». Как хотелось в эту минуту быть там, на Красной площади! И вот все стихло, замолк туш, замерли войска. Сергей тоже замер, вытянув руки по швам.

— Товарищи красноармейцы, сержанты и старшины! — раздался спокойный, неторопливый, знакомый и родной голос. Мурашки побежали по спине у Сергея. Он вслушивался, стараясь не пропустить ни единого слова. И слова ложились в его душу одно к одному, веско, неторопливо, с притиром. Нет, все так же уверен и тверд этот человек, все так же зорок его глаз. Он по-прежнему все видит и все знает. Знает, как дорого сейчас людям каждое его слово, как верят они в него.

— Отстоим родную Москву! — говорит он. И все готовы пасть на поле боя, но отстоять.

— Под Москвой должен начаться разгром немецко-фашистских захватчиков! — И все уверены, что так именно и будет.

И Сергею уже казалось в эту минуту крошечной, еле приметной частностью, так потрясшая его три с половиной месяца назад и терзавшая до сих пор трагедия его отдельного танкового батальона. Все, что видел он своими глазами в том первом бою, отодвинулось на задворки сознания. Все казалось пробой, репетицией, а самое-то главное, самое решающее начинается только сейчас.

Из репродукторов на всю Москву, на всю страну, на весь мир ложились спокойные, уверенные слова, обращенные к воинам:

— На вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецко-фашистских захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии!..

Сергей уже видел себя таким освободителем в танке, несущемся на врага, слышал скрежет раздавливаемых гусеницами немецких пушек, ощущал дрожь брони, как нервную дрожь собственного тела… Стало жарко.

— Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Козьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..

6

Бои идут уже пятый день. Пятый день стонет земля от сплошного артиллерийского и танкового гуда. Кругом черно — от снега и помина нет — кругом дым и человеческая кровь. По семь-восемь раз в сутки переходят немцы в атаку. Поле севернее Наро-Фоминска сплошь усеяно недвижными курящимися танками, Щупами в чужих темно-зеленых шинелях, ранцами из телячьей кожи. Пятый день Сергей не покидает свой танк, замаскированный в глубокой яме и превращенный в огневую точку. Пятый день он сам стреляет из пушки по атакующему противнику. Замаскированы и остальные машины.

Теперь Сергей Новокшонов уже не новичок. Он не только видит бой, не только разбирается в нем, но и руководит им.

А враг лезет и лезет. Кажется он неистребимым и бесчисленным, как саранча.

Были минуты, когда больше уже не оставалось сил. Вот-вот эта кишащая, серо-зеленая масса навалится вместе с танками на окопы, сомнет все, задавит и устремится дальше на восток. В танке у Сергея уже дышать нечем — так раскалился он от беспредельной стрельбы. Эх, вывести бы сейчас все машины, думалось Сергею, да ударить бы с флангов. Не устояли бы ни за что. Но приказ есть приказ — танки держать только как огневые точки, в ямах. А серо-зеленая масса идет волнами вал за валом. Первый выкашивают, второй занимает его место, за ним идет третий, четвертый. Вот вражеские танки уже прорвались к окопам, утюжат их. Еще секунда-две, и до окопов дорвется пехота и захлестнет их, как могучая, грязная морская волна. Захлестнет намертво, поглотит и унесет. Тогда не спасут никакие огневые точки, укрытые в ямах.

И вдруг зашипело, засвистело небо, озарилось пламенем, через головы понеслись небывалые огромные снаряды. Их можно было различить даже просто глазами. Грохот боя заглушил нарастающий шипящий свист. И все поле, на котором ревут танки и движется устрашающая кричащая лавина врагов, покрылось враз сотней взрывов — ни танков, ни солдат не видать, и по всему полю земля дыбом стоит. Не успела она опасть — вновь такой же налет — и снова кругом темно, снова земля вся в воздухе. Потом, когда немного развиднелось, поле было неузнаваемо — оно мертво. Танки дымят, да кое-где недобитый немец шевельнет ногой или рукой.

Потрясенный Сергей открыл верхний люк, высунулся наружу и остановившимися глазами смотрел на поле, перепаханное в течение одной минуты, оно курилось. Вокруг тишина — ни с той, ни с другой стороны ни единого выстрела, только слышны слабые стоны раненых.

Сергей не утерпел, вызвал по рации комбата.

— Иван Петрович, что это такое было?

— У меня у самого глаза на лоб лезут. Видимо, какое-то новое оружие…

И тут же вмешался чей-то резкий голос:

— Прекратить разговоры на эту тему!

Сергей выключил рацию.

Не прошло и двух часов, как немецкая артиллерия с дальних позиций снова открыла огонь, из-за пригорка снова появились танки — больше прежнего, — и снова густой массой высыпала пехота — кишмя закишело изрытое воронками поле.

Сергей оторвался от прицела, глянул на задравшего голову водителя, хорошего, исполнительного парня, подмигнул ему:

— Ну, Петро, держись, начинается опять!

Парень был влюблен в своего простого и храброго в бою командира.

— Так это что, товарищ комиссар, девятая атака сегодня?

Сергей не расслышал из-за шума в наушниках, кивнул.

— Должно, шибко им хочется в Москву — больно уж прут-то нахалом. Их валят, а они прут.

Но комиссар не слушал, он уже стрелял. Танк вздрагивал, пустые дымящиеся гильзы вылетали под ноги. Водитель помогал, подавал магазины. Он не видел, что делалось на поле боя, но по тому, как торопливо стрелял комиссар, как двигались у него желваки, догадывался, что враг наседает с еще большим остервенением. Вдруг комиссар закричал:

— Заводи двигатели? Сейчас пойдем в контратаку.

У необстрелянного водителя тряслись руки. Танк рывком попятился, вылезая из своего укрытия, развернулся. И тут только водитель увидел: на огромном поле в черном дыму сплошное месиво танков. Не поймешь, который из них еще движется, а который стоит, пригвожденный намертво. И всюду, насколько в дыму видит глаз, согнутые бегущие фигурки.

— Полный вперед!

Танк присел, рванулся вперед и помчался по полю. Водитель, втянув в плечи голову, ожидал: вот-вот подкалиберным ахнут по борту.