История второй русской революции - Павел Милюков

Ликвидация обороны Петрограда. Дивизионный комитет пытался «всячески выпрямлять извилистые пути» эшелонов, разбрасываемых Черемисовым в разные стороны. Действительно, 3 ноября приходит первый эшелон 35-й дивизии. Но за ним не следуют другие. И «дисциплина берет верх». Решено обратиться еще раз к высшей власти, к генералу Духонину. Савинков и Вендзягольский 5 ноября шлют ему телеграмму, в которой просят срочно указать, «сосредоточиваться ли частям 35-й и 3-й Финляндской дивизии в районе Луги или отбывать по другим направлениям». Черемисову они телеграфируют одновременно, что «при восстановлении законного Временного правительства ими будет ему доложено о его противоречивых распоряжениях, кои могут дать повод усмотреть в них нежелание защищать законную власть в столь ответственную минуту». Части 35-й дивизии, получившие накануне приказ Черемисова грузиться обратно, из Луги на Псков, отказываются выполнить этот приказ.

Все это были последние судороги. 5 ноября пришло распоряжение Духонина, подтверждавшее приказ Черемисова. Еще накануне, 4 ноября, Духонин повторил свой приказ от 1 ноября, остановивший дальнейшую отправку войск на Петроград. С каким настроением он это делал, видно из его разговора по аппарату с новым начальством, прапорщиком Крыленко. В эти же дни Крыленко прямо спрашивал Духонина: «Как и чего мы можем ждать с вашей стороны по отношению к создавшемуся положению вещей?» Духонин, который в телеграмме от 27 октября Каледину заверял.., «что мы все в тесном сотрудничестве с комиссарами и войсковыми комитетами... до последнего предела будем бороться для восстановления в данное время Временного правительства и Совета республики», не мог сразу решиться признать, что наступил «последний предел». Фактически сам положив этот предел своим распоряжением об остановке движения эшелонов и, конечно, не разделяя упорной настойчивости Савинкова и его упрямого оптимизма, Духонин, однако, не мог решиться и на признание новой власти. Он отвечал Крыленко: «Ставка не может... принять участие в решении вопроса о законности верховной власти... Я как временно исполняющий должность верховного главнокомандующего готов войти в деловые сношения с генералом Маниковским». На повторные заявления Крыленко, что речь идет, собственно, не об этом, а о прекращении передвижения войск, возбуждающего «волнения гарнизона Петрограда», Духонин отвечал односложной справкой: «Мой приказ 1 ноября выполняется». Печатая юзограмму этих переговоров, «Известия» прибавили от себя, что «так могут поступать только люди, которые еще пока не знают, чего держаться», и что генерал Духонин, конечно, не может остаться на своем посту, раз в такой критический момент он колеблется безоговорочно признать власть Советов». Так готовилась агония Ставки и личная трагедия Духонина.

Сопротивление армии перевороту большевиков было, таким образом, остановлено на первых робких попытках. Савинкову и Вендзягольскому оставалось спасаться самим, что они и сделали, вернувшись в Псков с погрузившимися воинскими частями. В момент их отъезда, 6 ноября утром, разведка сообщила, что на вокзале в Луге уже находятся Дыбенко и Рошаль во главе отряда матросов и что солдаты с ними братаются... В Пскове было получено новое распоряжение генерала Духонина: направлять все части, двигающиеся на Лугу, обратно в Невель и в первоначальные места погрузки.

В Петрограде сопротивление большевикам после 25 октября сосредоточилось в руках «комитета спасения родины и революции», созданного городской думой. Одновременно борьбой руководила военная комиссия при центральном комитете партии эсеров. Связь между комитетом и комиссией поддерживалась тем, что некоторые члены, как Гоц, участвовали и там, и здесь.

Вероятно, в этой среде существовало убеждение, высказанное Керенским («Гатчина»), что в «Санкт-Петербургском гарнизоне, как в полках, так и в специальных войсках, было еще достаточно организованных антибольшевистских элементов, готовых при первом удобном случае выступить против большевиков». Мы видели, что между Петроградом и Гатчиной не прерывались сношения, целью которых, очевидно, была координация борьбы. Известия, получавшиеся в Гатчине, были то оптимистические, то, наоборот, очень пессимистические. Можно сказать, что Петроград возлагал надежды на Гатчину, а Гатчина — на Петроград.

Из показаний Ракитина-Брауна, Краковецкого и Фейта в московском процессе эсеров в июне 1922 г. видно, что военной комиссией эсеров был разработан план восстания, целью которого был захват Смольного и удар в тыл стоявшим против отряда Краснова в Гатчине частей Петроградского гарнизона. План этот был утвержден на особом совещании, в котором участвовали Авксентьев, Гоц, Богданов и полковник Полковников (подозрения против последнего, высказывавшиеся Керенским и некоторыми министрами, тем самым оказываются преувеличенными). Успех плана зависел от согласования его с движениями красновского отряда, а также, разумеется, от численности войск, которые примут участие в выполнении. Но части Петроградского гарнизона вопреки расчетам эсеров и «комитета спасения» уклонились от участия. Единственным надежным элементом оказались юнкера. И как раз тут случилось обстоятельство, которое повело к провалу всего предприятия и к кровавой расправе с юнкерами. В Смольном узнали о плане эсеров.

Получив об этом сведения, рассказывает Ракитин, мы (по смыслу показания, инициаторы плана) «решили форсировать события и, не дожидаясь прихода Керенского в Гатчину (очевидно, деталь неточная), поднять восстание.

Я (Ракитин) составил приказ, в котором говорилось, что власть большевиков свергнута и что все члены военно-революционного комитета должны быть задержаны. Этот приказ должны были подписать Авксентьев, Гоц, я и Синани».

В данном случае инициаторы, очевидно, пошли дальше руководителей. По рассказу Керенского, «на заседании военного совета, происходившем вечером 28 октября, никакой резолюции о немедленном восстании принято не было». Это произошло позже, когда заседание кончилось и большая часть участников его разошлась[139]. В этот момент в помещение заседания Совета явилось несколько военных с известием, «которое Керенский называет крайне тревожным, но едва ли верным». Военные заявили, что «большевики, узнав о готовящихся событиях, решили с утра 29-го приступить к разоружению всех военных училищ». Они выводили отсюда, что «больше медлить нельзя, завтра же нужно рисковать».

Этот ход событий объясняет, почему, когда нужно было подписать приказ (составленный Ракитиным), «налицо не оказалось ни Авксентьева, ни Гоца». Гоц заявил на суде тотчас после показания Ракитина, что он не видал приказа, а потому и не подписывал. Инициаторы восстания, однако, перед этим не остановились. «Мы, — говорит Ракитин, — решились опубликовать приказ, поставив на нем их фамилии»[140].

Это едва ли была «провокация», как выражается Керенский. Но это во всяком случае была крайняя неосторожность и опрометчивость, повлекшие за собой роковые последствия.

Утром 29 октября началась канонада, «происхождение и смысл которой», по свидетельству Керенского, «оставались совершенно непонятными большинству гражданских и военных руководителей антибольшевистского движения в Санкт-Петербурге». Ракитин показывает, что начало восстания было удачно и что в этот момент он распространил заготовленный им приказ от имени «комитета спасения». Но, очевидно, сразу же обнаружилось крайнее неравенство сил — началась расправа.

Мы имеем свидетельство очевидца И. Кузьмина, напечатанное в органе правых эсеров «Народ», о том, что происходило 29 октября в Петрограде. «С 7-8 часов утра началась осада Владимирского военного училища. Я был разбужен пальбой из пушек, пулеметов и ружей. Юнкера и женский ударный батальон отстреливались до 2 часов и потом сдались. С той и другой стороны были раненые и убитые. Сколько их, я не знаю. В стенах училища пробиты бреши; двери и окна разбиты и разворочены... С момента сдачи толпа вооруженных зверей с диким ревом ворвалась в училище и учинила кровавое побоище. Многие были заколоты штыками, заколоты безоружные! Мертвые подвергались издевательствам: у них отрубали головы, руки, ноги. Убийцы грабили мертвых и снимали с них шинели и сапоги, тут же надевая их на себя.

Оставшихся в живых повели группами под усиленным конвоем в Петропавловскую крепость, подвергая их издевательствам и провожая ругательствами и угрозами. Это было кровавое шествие на Голгофу. Здесь свершилось. На вопрос, что делать с пленными, последовало распоряжение: “Расстрелять’! Раздалась команда первой группе юнкеров: “Становись в ряды”. Юнкера с бледными лицами выстроились у стены.

Однако солдаты, которым был поручен расстрел, с проклятьями бросили ружья в сторону и убежали.