Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев

Туман не рассеивается и через несколько часов. Это очень беспокоит командующего воздушной армией С. Д. Рыбальченко. Вот-вот должен вернуться Л. А. Говоров. Удастся ли благополучно посадить его самолет?

Не дождавшись возвращения командующего, я выехал на командно-наблюдательный пункт 42-й армии, расположенный под Пулковом. Атака здесь начнется завтра. Сейчас лишь тяжелая артиллерия продолжает долбить важнейшие цели. М. С. Михалкин тоже недобрым словом поминает туман, мешающий корректировать огонь. Не высказывает недовольства погодой только Кирчевский – под прикрытием тумана саперы и утром продолжают начатую ночью работу на минных полях. С переднего края пришли офицеры, рассказывают, что в первой траншее немцев царит большая суматоха, слышатся команды: «Ахтунг!». В овраге южнее Старо-Панова, откуда в прошлых боях чаще всего немцы выходили в контратаки, скапливается много пехоты.

– Зря торопятся, – с мрачной усмешкой говорит Михалкин. – Кладбище в этом овраге мы им на завтра запланировали.

Когда днем я вернулся в Смольный, Л. А. Говоров был уже там. Г. Ф. Одинцов, летавший с ним, поеживаясь, рассказал нам о том, как долго, но безуспешно пытался отговорить Л. А. Говорова лететь командующий ВВС Балтийского флота генерал-лейтенант М. И. Самохин. Он говорил, что плохая видимость, что абсолютно все аэродромы закрыты.

– Я должен быть в Ленинграде, надо суметь сесть, – коротко ответил командующий.

До Ленинграда долетели благополучно, а потом начали крутить. В кабинете Гусева телефон с аэродрома звонил каждые пять минут – самолет все не мог сесть. Наконец приземлились. Говоров подошел к командиру корабля, поблагодарил его. А оттого буквально пар идет. Пилот потом начальнику аэродрома сказал:

– Не дай бог с начальством в такую погоду летать!

Этот рискованный полет командующего не был, конечно, каким-то капризом или бравированием. Начиная боевые действия на Приморском плацдарме, Говоров хотел этим отвлечь внимание противника от направления главного удара – со стороны Пулкова. Ему необходимо было посмотреть самому, как развивается наступление.

Атака первого эшелона пехоты в армии Федюнинского после часовой артподготовки прошла успешно, но лишь до второй линии траншей. Немцы быстро перешли к контратакам в стыке 48-й и 90-й дивизий 43-го корпуса со стороны деревни Варвароси. В соседних селах Перелесье и Жеребятки оказалось около тридцати не пораженных нашей артиллерией пулеметных и артиллерийских сооружений. Штурмовые группы несколько часов вели бой, уничтожая в них гитлеровцев гранатами и огнем из орудий прямой наводкой.

Таковы были первые результаты. Во второй половине дня я получил неприятные вести от начинжа Второй ударной армии полковника М. И. Марьина. В бою 131-й дивизии у деревни Порожки саперы перед прорывом плохо разведали вражеские минные поля. Танки, вырвавшись вперед, начали подрываться. Часть их пошла без разведки через речку Черную, кажущуюся мелкой. Четыре танка затонули. Пехота дралась без помощи танков, несла большие потери. Командарм дал Марьину хорошего «фитиля» и с этого момента не особенно доверял ему.

Поздно вечером мы нанесли на своих картах итоги дня по Второй ударной армии: первая полоса обороны немцев взломана на глубину лишь три километра. Это значит, что дивизии еще не вышли из бездорожных лесистых мест. В последнем донесении говорилось, что началась метель, артиллерия сопровождения отстает от пехоты.

Наступила туманная, с изморозью ночь на пятнадцатое января. Она как будто такая же бессонно-сторожевая, как два года назад. Темнота скрыла все – и искалеченный снарядами Шереметьевский парк, и развалины Пулковской обсерватории, и одинокие печные трубы на Средней Рогатке. Так же, как всегда, в Смольном зашторены окна, снаружи не видна напряженная жизнь командного пункта. И на фронте кажется тихо…

Но нет-нет, сегодня совсем другая ночь! В ту тяжкую пору перед рассветом лишь одиночки-снайперы пробирались с пачкой патронов поближе к фашистам. Тогда весь город молчал глухо, мрачно, метель злобилась, занося снегом одинаково и баррикады, и подъезды обезлюдевших домов.

Сегодня же в густом тумане, чуть звякая оружием, идут и идут к Пулкову с приглушенным гулом колонны гвардейских дивизий Симоняка. Они проходят пустынными улицами, через открытые для них баррикады, бетонные надолбы, через густую сеть проволочных заграждений, а потом расходятся по глубоким траншеям всего в двухстах метрах от смертельного врага. Думы о спящем городе долго не покидают солдата, молча идущего шаг в шаг за товарищем.

Ленинградцы еще вчера по несмолкавшему грохоту орудий стали догадываться о начале того, что так бесконечно долго ждали. Если для всего советского народа война за два с половиной года стала повседневным тяжелым бытом, то для ленинградцев прошедшие годы блокады – непрерывное сражение.

Рассвет чуть-чуть разгоняет темноту, вот уже все яснее, четче становятся силуэты любимого города. Кончается последняя блокадная ночь Ленинграда…

Жители города еще не знают, но чувствуют это. Когда я ранним утром поехал в 42-ю армию, то видел, как у подъездов домов собираются ленинградцы, провожая взглядами машины. Теперь они идут только к фронту.

Вот и наш давнишний наблюдательный пункт около развалин обсерватории. Уже началась артиллерийская подготовка, но пока ничего не видно кроме взлетающей беспрерывно земли там, где проходит вражеский передний край. Три тысячи орудий и минометов всех калибров на участке в пятнадцать километров готовят атаку пехоты. В исходных траншеях тесно – солдаты стоят плечо к плечу. Молодые, из недавнего пополнения, заворожено глядят на совсем близкий огненный смерч и, кажется, забывают на минуту, зачем пришли сюда. Командиры и солдаты – ветераны боев, то строго, то заботливо оглядывают их. Последние напутствия, наказы…

Командиры все чаще смотрят на свои часы. Огненной стихией кажется артиллерийский обстрел только новичкам, не знающим арифметики боя, языка батарей. На самом деле весь график давно рассчитан до минуты. За первые сто минут артиллеристы ровно семь раз меняют режим огня, бьют по точно определенным целям. Они разрубают траншеи, чтобы фашистская пехота лишилась маневра, уничтожают пулеметные батареи, громят командные пункты, добираются и до резервов. Это повторяется дважды.

Все больше светлеет небо, поднимается туман, и, перекрывая свист снарядов, возникает иной гул – это вышли наши самолеты для штурмового удара совместно с артиллерией.

Молчит вражеская сторона, ошеломленная пятикратным превосходством наших огневых средств. Однако мы знаем из опыта многих схваток с противником, как живуча его огневая система, укрытая в дерево-каменных и бетонированных бункерах, в каменных зданиях.

Поэтому, когда кончатся сто минут, огневой вал не утихнет, а покатится перед поднявшейся в атаку пехотой в глубину вражеской обороны, ведя за собой пехоту и танки от траншеи к траншее.

11 часов. В какофонию боя врывается новый звук – скрежет и вой тяжелых реактивных мин – хвостатых комет. Впереди сквозь завесу пелены и дыма виднеется пламя. Раздаются взрывы и перед самыми нашими траншеями: это команды саперов взорвали участки своих минных полей, открыли путь пехоте.

Взлетают ракеты, слышатся команды, их покрывает общий гул:

– Вперед!

– За Родину!

– За