Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин

* * *

Свой третий вылет Блинков приурочил к сумеркам, чтобы целиком использовать это драгоценное время.

Никогда еще на памяти Блинкова так не снаряжали к вылету его самолет. «Как невесту», – шутил Зубавин. Обычно в аэропортах от транзитных бортов рады отделаться, сбросить груз с плеч, а тут машину по винтикам прощупали, из столовой термосов с полдюжины, из складов спальные мешки с пуховыми вкладышами приволокли, коробки с НЗ на сброс, осветительные ракеты – и все сами, экипажу и пальчиком шевельнуть не позволили, отдыхайте, ребята, вам и так достается.

Самое высокое начальство так не баловали! Зубавин лично варил кофе, икру и крабы выставил, оленьи языки, осетрину – все свои богатства, к Новому году запасенные. Честь, почет и уважение незаменимым, единственной надежде, никакой другой борт так и не смог прорваться к Среднему.

«Если все будут летать по правилам, Арктику придется закрывать», – любил говорить Зубавин, не скрывая, что имеет в виду именно таких, как Блинков.

Ну, то, что Зубавин не узнавал Блинкова, это еще было понятно; Блинков сам себя не узнавал. И перестраховщиком, и холодным середнячком его обзывали, и дядю Константина в пример ставили: «Вот это был летчик! Из скольких аварийных ситуаций выбирался, лишь одну своими руками создал – племянника в авиацию внедрил». Нельзя сказать, чтобы такая молва не ущемляла его самолюбие, но в глубине души Блинков-младший на нее поплевывал. В работу он вкладывал ровно столько, сколько необходимо, чтобы из пункта А безаварийно долететь до пункта Б, не лез с инициативами и никогда, в отличие от других, не скандалил с диспетчерами: давали «добро» – летел, не давали – преспокойно ждал, потому что лезть в бутылку и гробить себя ради того, чтобы кто-то с уважением сказал: «Лихой был малый», казалось ему величайшей из возможных глупостей. Куда приятнее, посмеивался он, летать по правилам и жить середнячком, чем доказывать, что ты ас, и в расцвете сил обрести посмертную славу. В аэропортах привыкли к тому, что Блинков «не нарушает», знали, что он готов хоть две недели сиднем сидеть и ждать погоды, и для рейсов «не по правилам» втихомолку подыскивали других.

Теперь все правила для Блинкова будто перестали существовать: и летал он в три раза больше нормы, и не куда-нибудь, а в заведомо запретную зону обледенения, и льда набирал намного больше, чем допускали инструкции, и высоту не соблюдал, и полноценного отдыха экипажу не давал… Что ж, решили на Среднем, наконец-то Миша Блинков вспомнил, что есть на свете такая штука – Полярный закон…

Никто, даже экипаж, подобранный им по своему образу и подобию, из осторожных, не догадывался, что на самом деле все было значительно сложнее.

* * *

Квадрат поисков находился в пятнадцати минутах лета от Среднего.

Ночью Блинков лишь несколько раз рискнул пробить облака: они опустились слишком низко, и можно было запросто «поцеловаться» с какой-нибудь горушкой на любом из рассыпанных здесь островов. Но и тогда, когда он выходил из облачности на высоте пятьдесят – семьдесят пять метров, от осветительных ракет пользы было мало – сбрасывали их с парашютом из хвостового отсека, и пока Блинков разворачивался на 180 градусов, они успевали рассыпаться и погаснуть. К тому же самолет слишком интенсивно обледеневал, и приходилось каждые полчаса квадрат покидать, чтобы сбросить лед. Так что в ночные полеты увидеть не удалось практически ничего, и никто Блинкова в том не упрекал: стихия есть стихия, против нее не попрешь.

Теперь же обстановка складывалась благоприятнее: во-первых, все-таки не ночь, а сумерки, и, во-вторых, облачность поднялась повыше, метров на двести пятьдесят. Ракеты, сброшенные с этой высоты, горели минуты две, и Блинков успевал не только развернуться, но и тщательно всмотреться в хорошо освещенную поверхность. Да и без ракет в сумерках очертания островов, припай у их берегов, скалы виделись более контрастно, а поземка, которая ночью казалась сплошной, на самом деле была с большими просветами, и отдельные поверхности дрейфующих льдов и островов лежали как на ладони.

Беда была в том, что над тремя наиболее перспективными объектами поисков – островами Медвежьим, Треугольным и Колючим – облачность висела слишком низко. Если над другими частями квадрата Блинков ходил поисковыми галсами, то здесь приходилось резко снижаться, а что увидишь на скорости с такой малой высоты? Не говоря уже о том, что Колючий, к примеру, ощетинился двумя высокими скалами, и Блинков, кружась над этим островом, больше думал о том, чтоб на них не напороться. А стоило чуточку набрать высоту, как самолет чиркал о нижнюю кромку и чрезвычайно быстро набирал лед. Снова приходилось покидать квадрат, потом снова возвращаться – сизифов труд…

А сумерки кончались, становилось все темнее, и для экономии времени Блинков теперь уходил из квадрата лишь тогда, когда набирал лед до отказа. От опасной игры люди устали, постоянный риск издергал нервы, а Блинков по командной УКВ каждые десять минут докладывал Зубавину что и как, и из этих разговоров экипажу было ясно, что летать командир собирается долго, пока хватит горючего. И хотя все понимали, что речь идет о спасении товарищей и иначе командир поступить не может, запас прочности в людях понемногу испарялся, реакция притупилась, и то один, то другой намекал, что, быть может, пора возвращаться.

…Сумерки сменились ночью, видимость упала почти до нуля, а Блинков будто и не слышал намеков, подавал отрывистые команды насчет очередной ракеты и смотрел только вниз и на приборную доску. Всегда веселый и разговорчивый, он не откликался на пустяковые вопросы и угрюмо молчал, расшевелить его удалось лишь однажды, когда бортмеханик подсунул ему кофе и бутерброд. Теряясь в догадках, что творится с командиром, штурман Васильев для зондажа завел разговор о Ксане и обронил не без ехидства, что вряд ли она будет дожидаться поклонника, променявшего ее роскошную личность на квадрат поисков; ответ Блинкова всех поразил: «Плевать… Глаза у нее коровьи, у твоей Ксаны».

А ведь суток не прошло, как дни до отпуска считал, бомбил Ксану радиограммами и таял от ответных!

С командиром, решил экипаж, явно что-то стряслось. Что именно, никто понять не мог, но сошлись на том, что его будто подменили.

А что произошло, знал только сам Михаил Блинков.

* * *

Многие считали его баловнем судьбы.

Одни завидовали тому, что уже в двадцать восемь лет он стал командиром корабля, другие – его счастливой внешности, женатые – свободе, неженатые – неизменному успеху у женщин, который словно приходил сам собой, без всяких со стороны Блинкова