История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 2 - Луи Адольф Тьер

Опорто весьма подходит идея основать отдельное королевство Северной Лузитании, предусмотренное договором с Наполеоном, подписанным в октябре 1807 года при разделе Португалии между Испанией и Францией. Утверждали, что обнародование подобного решения, сопровождаемое справедливым и мягким правлением, заставит рассматривать французов уже не как захватчиков, а как друзей, которые берегут страну, в которой хотят остаться надолго; что Наполеон должен как можно скорее назначить французского принца, которому предстоит носить новую корону, пока лишь корону Опорто, а позднее, быть может, и корону Опорто и Лиссабона; что, поскольку обстоятельства требуют неотложных решений, надобно поспевать за обстоятельствами, и поскольку теперь королей берут из генералов, не проще ли сделать королем Северной Лузитании соратника Наполеона?

Мысль сделать королем Португалии маршала Сульта, быстро распространившись в Опорто и в городах меж Дуэро и Миньо, была осмеяна людьми благоразумными, встречена с оскорбительными насмешками армией, но с удовлетворением принята коммерсантами, хотевшими получить защитника, евреями, желавшими гражданского равенства, и армейскими интриганами, которые льстят главнокомандующим и являются их самыми опасными врагами. Последние сочли такую комбинацию весьма глубокой, ибо она призвана послужить, говорили они, приручению португальцев и ослаблению их привязанности к англичанам и дому Браганса. Одно обстоятельство в особенности поощряло их к тому, чтобы если не посадить, то хотя бы подготовить короля без непременного волеизъявления Наполеона, а именно удаленность последнего, переместившегося в ту минуту на берега Дуная и поглощенного событиями, исход которых был неизвестен.

Разумеется, не все заходили столь далеко, но такие смельчаки находились, и они до такой степени смутили рассудок маршала, что он согласился выпустить странный циркуляр для дивизионных генералов, в котором рассказывал о происходящем и о поступившем ему предложении посадить короля либо из семьи Наполеона, либо из генералов по его выбору. Он добавлял, что население Опорто, Браги и соседних городов просит его, маршала Сульта, облечься атрибутами верховной власти и осуществлять таковую власть, что оно поклянется быть ему верным и защищать его от любых врагов, будь то англичане, повстанцы или кто другой. Циркуляр побуждал генералов внушать подобные пожелания населению, размещенному в их командованиях.

Хотя циркуляр был конфиденциальным, он не остался в тайне. Он вызвал насмешки у одних, задел других и встревожил лучших. Над Сультом, чья величайшая скромность изменила ему при обманчивом виде короны, стали насмехаться. Часть армии возмущалась, особенно старые офицеры, хранившие в глубине души чувство независимости, присущее солдатам Рейнской армии, сражавшиеся из преданности долгу, но втайне негодовавшие из-за того, что им приходится проливать кровь во всех концах света ради создания слабых, неспособных, беспутных и, как правило, неверных Франции королей. Более сдержанные военачальники, озабоченные только поддержанием дисциплины, сожалели о моральном воздействии, которое производил пример главнокомандующего на офицеров и солдат, уже и без того склонных к нарушению всяческих правил и всегда готовых вознаградить себя распущенностью за страдания, которые им приходилось сносить в дальних странах. По их мнению, маршал сам подавал сигнал к беспорядку и, главное, разделял армию, которая, в том опасном положении, в каком она находилась, как никогда нуждалась в единстве, силе и дисциплине. Благоразумные военные беспокоились также о том, какое суждение вынесет Наполеон обо всех тех, кто в той или иной мере поддался странным действиям, содержащим невольное, но столь разительное осуждение императорской политики.

В армии образовались три партии: партия офицеров, только из преданности долгу и Наполеону не желавших поддаваться вступлению во владение монархией, которого бы он не одобрил, партия бывших республиканцев, вернувшихся к прежним идеалам из-за недовольства императорской политикой, и небольшая партия более дерзких недовольных. Последних вовсе не беспокоило неповиновение Императору Французов, и они ничуть не сожалели о Республике, но, не признаваясь, возможно, самим себе, были подлинными роялистами, считавшими и Республику, и Консульство, и саму Империю чередой ужасных конвульсий, которые должны плохо кончиться. Речи бывших роялистов слышались уже из уст некоторых офицеров. Примечательно, что эту немногочисленную, но начинавшую заявлять о себе партию армии в Испании, где страдания были чудовищны, а цель, ради которой их выносили, ощущалась яснее, составляли бывшие республиканцы Рейнской армии, питавшие отвращение к кампаниям, целью которых было уже не величие страны, а величие единственной семьи. Слава какое-то время прикрывала пустоту и эгоизм такой политики, но первые неудачи навели на размышления, а размышления привели к отвращению.

Разговоры в армии стали невероятно дерзкими. Только и говорили, что об аресте главнокомандующего, если он даст ход своему циркуляру, о разжаловании и замене его старейшим из генерал-лейтенантов. Понятно, насколько было опасно подобное расшатывание дисциплины посреди вражеской страны и в присутствии английской армии под предводительством искусного полководца. Вскоре оно проявилось во всем. Служба совершалась вяло и небрежно, что привело к плачевным последствиям. Солдаты пристрастились к грабежу. Следовало немедленно отучить их от подобных нравов, но это было совершенно невозможно при состоянии всеобщей разболтанности, в которое впала вся армия. Если солдат пытались призвать к порядку, они жаловались, что ими жертвуют в угоду населению, голоса которого стараются приобрести. Офицеры, сами подававшие им примеры подобных речей, не имели более власти для их подавления, и беспорядок за короткое время получил быстрое и пагубное развитие. Прискорбным его свидетельством не замедлил стать примечательный инцидент, который несколько месяцев спустя привел одного офицера к позорной смерти.

В подобной ситуации, когда невозможно было требовать и добиваться усердного исполнения долга, офицеры нередко оставляли свои посты, и никто их не искал. Один кавалерийский офицер, капитан 18-го драгунского полка, приобретя благосклонность командиров как храбростью, так и услужливостью, был как раз из тех, кто не стеснялся говорить вслух, что столь славное поначалу Консульство, превратившись вскоре в Империю, стало не чем иным, как принесением всех интересов Франции в жертву безмерному честолюбию. Будучи уроженцем роялистского Юга, он преждевременно проникся чувствами, которые вспыхнули в 1815 году, когда Франция, устав от тридцати лет революции, бросилась в объятия Бурбонов. Этот офицер бывал у полковников и генералов, открыто жаловавшихся на главнокомандующего, и, наслушавшись там речей и преувеличив их желания, счел это недовольство заговором, которым можно было тотчас воспользоваться, чтобы добиться уже в 1809 году (трудно поверить!) низложения Наполеона и его империи. И тогда он задумал отправиться на переговоры с Артуром Уэлсли, находившимся в ту минуту в Коимбре.

Знаменитый генерал, победитель при Вимейру, призванный командовать британской армией после смерти генерала Мура, был прислан из Англии с подкреплением в 12 тысяч человек, что довело численность английских сил в этих краях примерно до 30 тысяч. Артур Уэлсли был человеком действия, и он был полон решимости, хоть и в пределах полученных им инструкций, которые предписывали ему ограничиться обороной Португалии и