Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени

странник не вступит, а как пройти безоружному через жуткий лес, преградивший путь к чудесному дворцу? Ибо отправиться туда с клинком, откованным на наковальнях людей, – все равно что отправиться безоружному.

– Матушка ведьма, – воскликнул Алверик, – неужели так и не удастся мне снова вступить в Эльфландию?

Неизбывная тоска и горе, прозвучавшие в его голосе, растрогали сердце ведьмы и пробудили в ней магическую жалость.

– Удастся, – отвечала Зирундерель.

В унылом вечернем сумраке стоял там Алверик, предаваясь отчаянию и грезам о Лиразели. Ведьма же извлекла из-под плаща маленькую поддельную гирю, что некогда похитила у булочника.

– Проведи вот этим вдоль лезвия меча, от самого острия до рукояти, – посоветовала Зирундерель, – и клинок окажется расколдован, и король ни за что не узнает меча.

– Но поможет ли мне подобный меч в битве? – вопросил Алверик.

– Нет, – отозвалась ведьма. – Но как только пересечешь сумеречную границу, возьми этот манускрипт и протри им лезвие везде, где касалась клинка поддельная гиря. – Зирундерель снова порылась в складках плаща и извлекла на свет пергаментный свиток с начертанными на нем стихами. – Это зачарует меч снова, – сообщила ведьма.

И Алверик взял поддельную гирю и манускрипт.

– Не давай им соприкасаться, – предупредила ведьма.

И Алверик развел руки как можно дальше.

– Как только ты окажешься по ту сторону преграды, – проговорила Зирундерель, – король может переносить Эльфландию куда угодно, но и ты, и меч останетесь в пределах волшебной страны.

– Матушка ведьма, – проговорил Алверик, – не рассердится ли на тебя король, ежели я все это проделаю?

– Рассердится! – воскликнула Зирундерель. – Рассердится? Он рассвирепеет и придет в самую что ни на есть неуемную ярость, которая не снилась и тиграм.

– Не хотел бы я навлечь это на тебя, матушка ведьма, – промолвил Алверик.

– Ха! – отозвалась Зирундерель. – Мне-то что?

Ночь сгущалась, в воздухе и над болотами разливалась непроглядная мгла, подобная черному плащу ведьмы. Ведьма расхохоталась и отступила в темноту. Очень скоро ночь превратилась в сосредоточие мрака и смеха; ведьмы же Алверик больше не видел.

Тогда Алверик повернул к лагерю на каменистой равнине, на свет одинокого костра.

И едва над пустошью засияло утро и отблеск заиграл на никчемных каменных глыбах, Алверик взял в руки поддельную гирю и осторожно провел ею по лезвию меча с обоих сторон, снимая чары с клинка от острия до рукояти. Проделал он это в шатре, пока остальные спали.

Алверик надеялся скрыть от своих спутников, что ищет помощи, которая берет начало не в бредовых пророчествах Нива и не в откровениях, доверенных Зенду луною.

Однако беспокойный сон безумца не столь глубок, чтобы одержимый Нив не проследил за Алвериком краем хитрого глаза, заслышав, как тихо скребет по лезвию поддельная гиря.

Когда же Алверик втайне проделал это и втайне же был уличен, он окликнул своих спутников, и те явились, и свернули изорванный шатер, и подхватили длинный шест, и подвесили на него свои жалкие пожитки, и Алверик двинулся дальше вдоль края ведомых нам полей, и не терпелось ему оказаться наконец в той земле, что ускользала от него столь долго. Нив и Зенд брели вслед за ним, неся промеж себя шест: с шеста свисали тюки, и лохмотья развевались по ветру.

Они прошли немного вглубь земли, к домам людей, дабы закупиться съестными припасами; и ближе к вечеру приобрели они необходимое у селянина, живущего в одинокой хижине столь близко от границы ведомых нам полей, что, должно быть, его дом был в видимом мире самым крайним. Там закупили странники хлеба, и овсяной крупы, и сыра, и копченой ветчины, и прочего тому подобного, и сложили еду в мешки, и подвесили мешки на шест; и распрощались с селянином, и двинулись прочь и от его полей, и от полей людей. И едва сгустился вечер, увидели они, как прямо за изгородью, освещая землю мягким нездешним заревом, что этой земле явно не принадлежало, раскинулась сумеречная преграда, заветная граница Эльфландии.

– Лиразель! – воскликнул Алверик, обнажил меч и решительно ступил в сумерки. Нив и Зенд последовали за ним: все их подозрения вспыхнули пламенем ревности – ревности к озарению и магии, им не принадлежащим.

Алверик позвал Лиразель; затем, не полагаясь на силу голоса в этой бескрайней, непонятной земле, он взял в руки охотничий рог, что висел на ремне у пояса, поднес его к губам и, измученный годами странствий, устало затрубил. Алверик стоял в завесе сумерек; рог сиял в свете Эльфландии.

Но Нив и Зенд выронили шест в эти неземные сумерки, где он и остался лежать, словно обломок кораблекрушения в каком-нибудь не отмеченном на карте море, и крепко вцепились в своего господина.

– Земля грез! – объявил Нив. – Разве моих грез недостаточно?

– Там нет луны! – закричал Зенд.

Алверик ударил Зенда мечом по плечу, но клинок был расколдован и туп и почти не повредил ему. Тогда оба безумца схватились за меч и потащили Алверика назад. Кто бы мог поверить, что помешанный наделен подобною силой? Безумцы снова вытолкнули Алверика в ведомые нам поля, где эти двое оставались непонятными чужаками и ревновали ко всему непонятному и чужому; и увели его прочь от бледно-голубых гор. Так и не довелось ему вступить в Эльфландию.

Но охотничий рог Алверика пронзил край сумеречной преграды и растревожил воздух Эльфландии, и в сонном покое волшебной страны прозвучала долгая, скорбная земная нота: зов этого рога и услышала Лиразель, говоря с отцом.

Глава XXVII. Возвращение Лурулу

Над деревушкой Эрл и над замком прошествовала Весна; во всякий уголок и во всякую трещину заглянула она: ласковое благословение освятило даже воздух и выманило на свет каждую живую тварь, не обойдя и крохотные растеньица, поселившиеся в самых укромных местах, под стрехами крыш, в щелях старых бочек или вдоль прослоек штукатурки, что удерживали древние ряды камней. На протяжении этих месяцев Орион не охотился на единорогов; разумеется, он понятия не имел о том, в какое время года единороги в Эльфландии обзаводятся потомством, ибо в волшебной стране ход времени иной, нежели здесь; однако от бессчетных поколений земных своих предков юноша унаследовал некое внутреннее убеждение, запрещающее ему охотиться на кого бы то ни было в дивную пору цветов и песен. Потому Орион обхаживал своих гончих и то и дело поглядывал в сторону холмов, всякий день поджидая возвращения Лурулу.

Но вот миновала Весна и распустились цветы лета, однако по-прежнему о тролле не было ни слуху ни духу, ибо над лощинами Эльфландии время идет не так, как над полями людей. Орион долго вглядывался в