Владимир Высоцкий: Я, конечно, вернусь… - Федор Раззаков

Однако внуки Брежнева никакого влияния на политику верхов не оказывали, поэтому письмо Юрия Любимова с просьбой разрешить постановку спектакля никакого положительного действия не возымело. Не проняло власть и письмо с той же просьбой за подписями таких известных людей, как Е. Евтушенко, академик Я. Зельдович, летчик-космонавт Г. Гречко, народный артист СССР М. Ульянов, писатели Ф. Абрамов, Б. Можаев, Б. Окуджава. Власть была непреклонна и устами секретаря ЦК КПСС М. Зимянина безапелляционно заявляла: «Пьеса антисоветская и поставлена быть не может».

Тем временем в издательстве «Современник» был выпущен в свет первый сборник стихов Владимира Высоцкого под названием «Нерв». Вполне покладистый главный составитель сборника Роберт Рождественский, в отличие от Юрия Любимова, не стал раздувать вокруг творчества поэта ненужную сенсационность и подготовил к печати гладкую и безвредную для властей книгу.

Когда этот сборник дошел до Америки, прочитавший его Павел Леонидов с горечью написал: «Назвали сборник „Нерв“. Редактор – стопроцентный антагонист Володи, Роберт Рождественский, наиболее талантливый из двух поэтов-заик СССР. Второй – „дядя Степа“ Михалков – сходит тихо на нет, грохоча на собраниях-заседаниях.

Роберт, честняга и миляга для хозяев, исполнил их желание и великолепно испохабил, испоганил, исказил многие живые и пульсирующие мысли Володи…»

Единственным оправданием для составителей этого сборника является то, что они любой ценой, даже ценой такой «кастрации», хотели донести до людей живое слово Высоцкого, доказать им, что поэт не умер, что он остался жить в своих стихах и песнях. Но, поступая таким образом, думали ли они о том, как бы сам Владимир Высоцкий отнесся к идее издания подобной книги, смог бы он составлять ее под диктовку идеологов из ЦК КПСС? Хотя, почему бы и нет? Ведь тот же Павел Леонидов, касаясь этого вопроса, горько резюмировал: «Роберт не редактировал… строки, а выбирал. Вот принцип отбора был разбойничий. Володя помог и будет еще помогать им искажать свой облик человека и поэта. По пьяни и ради корысти он иногда менял смысл главных строк на обратный… К концу жизни Володя созрел к редакторству Рождественского, который, зная истинного Володю, выбирает варианты дипсоманика, а не барда… Тут надо не покривить душой: Володя – не без греха, дал им шанс исказить себя, знал же он – Марина коммунистка и деньги любит. Ну, деньги он и сам любил, да и кто деньги не любит? Только сумасшедшие. Ну пил он. Ну кололся. Тоже шансы. Я б так много не писал об этом, но уверен: нет и одного стиха с малой ассоциацией, чтоб Роберт не перекорежил. Они так наследили за все свое послеоктябрьское время, что нет слова русского, чтоб не тянуло к ним чудовищных ассоциаций.

О названии «Нерв». Подлое название и умный финт. Хотят спрятать Володю за нерв, за захлест, за выхлест, за эмоции, то есть все его свойства борца на взлете, на нерве, на памяти, он – то, что Россия хотела вслух высказать поработителям. Хотела и высказала многое его устами!»

Можно согласиться с выводом Павла Леонидова, что Высоцкий – не без греха, что порой сам давал повод кое-где исказить себя. Порой, устав от многолетней борьбы за свое официальное признание, он готов был в угоду высоким начальникам петь «нейтральные» песни (вспомним его письмо в 73-м А. Косыгину о концертах в Лужниках). Бывали моменты, что даже близкие друзья поэта начинали сомневаться в его принципиальности, неизменности его жизненной и творческой позиции. В своем дневнике в 1971 году писал об этом В. Золотухин. После смерти Высоцкого об этом же писал и В. Смехов: «Всем нам, кто работал с ним рядом 16 лет, уже въявь виделось: понравилось Володе ездить, устал драться, хорошо одевается, прекрасная машина, квартира неплохая, пластинки пошли, взял на год отпуск для дебюта в кинорежиссуре, вот-вот здороваться перестанет, в секретари творческого Союза выберут, и пойдут заказные песни, известная суета… Плохо знали Высоцкого – и не только работавшие на Таганке, но и самые близкие люди…»

Сам поэт еще в 1973 году по этому поводу писал:

Посажен на литую цепь почета,И звенья славы мне не по зубам…

Но важно помнить и другое: написав около 900 произведений, ни за одно из них Высоцкому не могло быть стыдно. Имеется в виду тот самый стыд, который, к примеру, мучил в последние дни жизни Александра Блока, который на смертном одре умолял свою жену: «Люба, хорошенько поищи и сожги, все сожги!», имея в виду экземпляры своей пробольшевистской поэмы «Двенадцать».

Среди песен Высоцкого можно встретить и проходные, и композиционно несовершенные, но ни одна из них не могла толкнуть его на поступок, подобный тому, что хотел совершить умирающий Блок. Высоцкий действительно «ни единою буквой не лгал», он писал свои стихи по велению души, а не по заказу вышестоящих инстанций.

Стыдно же должно быть тем, кто с молодцевато-комсомольским задором сочинял поэтические вирши-однодневки про комсомольский или партийный билет, или героического защитника участка фронтовой земли, именуемого «Малой Землей», полковника Леонида Брежнева. Стыдно должно быть тем, кто снисходительно заявлял: «Высоцкий, по моему мнению, не был ни большим поэтом, ни гениальным певцом, ни тем более композитором» (Е. Евтушенко).

И мне давали добрые советы,Чуть свысока, похлопав по плечу,Мои друзья – известные поэты:– Не стоит рифмовать «кричу» – «торчу».

Пройдет ровно два года со дня смерти Владимира Высоцкого, и в июльском номере журнала «Новый мир» за 1982 год будет опубликована пробольшевистская поэма Евтушенко «Мама и нейтронная бомба», которая окончательно подтвердит горькое резюме Бэллы Ахмадулиной: «От Жени ушло Слово». Павел Леонидов от себя добавит: «Теперь от него ушла Совесть».

9 декабря 1981 года в ЦДА состоялся вечер, посвященный выходу в свет сборника стихов Владимира Высоцкого «Нерв». Один из участников того вечера журналист «Огонька» Феликс Медведев вспоминал: «Старинный особняк на улице Щусева оцеплен. В дверях – жесточайший контроль. Прорваться сквозь это плотное ограждение почти невозможно…

За пятнадцать минут до начала перестали впускать даже с билетами, публике говорили, что зал переполнен. Я видел, как уважаемые люди: артисты, писатели, журналисты требовали пропустить их, потому что они хорошо знали человека, которому посвящена встреча, работали с ним. Я слышал навзрыдные возгласы молодого композитора: «Пустите меня, вы не имеете права, меня пригласила на вечер Его мама».

Творились странные вещи. Приказали не впускать, например, всех, кто несет гитару. Актеру Театра на Таганке Валерию Золотухину было приказано не петь. Неведомым способом прорвавшийся Николай Губенко… все же решил исполнить несколько песен своего друга. За полчаса до начала меня как организатора и ведущего вызвал к себе в кабинет директор Центрального Дома архитектора Виктор Зазулин и заговорщически произнес: «Три раза звонили, рекомендовали не проводить мероприятие. И еще я прошу, чтобы все было в порядке, в зале люди оттуда – Виктор Георгиевич показал пальцем вверх, – понимаете, с самого оттуда…»