Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Генерал и президент Франции Шарль де Голль, глубоко разбиравшийся в вопросах лидерства, как-то заметил, что «как только события принимают серьезный оборот и общее спасение требует инициативы, любви к риску, твердости, перспектива сразу же меняется, и устанавливается справедливость. Что-то вроде глубинной волны выносит человека сильного характера на первый план»[1899]. Именно это произошло с 35-летним Керенским, который буквально за мгновения неизмеримо вырос в глазах своих коллег, многие из которых не считали даже нужным водить знакомство с этим ультралевым, в их глазах, депутатом. Шульгин объяснял феномен Керенского чуть более прозаично: «Он рос… Рос на начавшемся революционном болоте, по которому он привык бегать и прыгать, в то время как мы не умели даже ходить»[1900].

Так и не дождавшись от Думы ответа на вопрос о ее намерениях, Керенский выбежал навстречу толпе. «Не медля ни минуты, не накинув даже пальто, я кинулся через главный вход на улицу, чтобы приветствовать тех, кого мы ждали так долго. Подбежав к центральным воротам, я от лица Думы выкрикнул несколько приветственных слов. И когда я стоял, окруженный толпой солдат Преображенского полка, в воротах позади меня появились Чхеидзе, Скобелев и некоторые другие члены Думы. Чхеидзе произнес несколько приветственных слов, а я попросил солдат следовать за мной в здание Думы, чтобы разоружить охрану и защитить Думу, если она подвергнется нападению войск, сохранивших верность правительству… Через главный вход дворца мы прошли прямо в помещение караульной службы. Я опасался, что для разоружения охраны придется прибегнуть к силе, однако, как выяснилось, она разбежалась еще до нашего появления. Я передал командование охраной какому-то унтер-офицеру, объяснив, где следует расставить часовых»[1901].

Этот эпизод запомнился и Шидловскому, увидевшему, как толпа вошла в сквер внутри ограды дворца и стоит в некоторой нерешительности перед подъездом. «Решили, что нужно выйти и говорить с толпой. Все бросились на подъезд, уже занятый толпой, и в результате некоторой давки удалось попасть на ступени лицом к лицу с пришедшими четырьмя членами Думы: Чхеидзе, Скобелевым, Керенским и мной. Начал речь к толпе Чхеидзе, за ними говорили Скобелев и Керенский; что они говорили, точно не помню, но помню отлично, что это были типично трафаретные, митинговые, революционные речи. Им отвечал стоявший как раз перед ними в первых рядах толпы рабочий совершенно в их духе; он, между прочим, сказал, что им не нужно таких, как Милюков, а вот только что говорившие перед толпой ораторы — их вожди. После этих речей толпа ворвалась в Таврический дворец и начала там хозяйничать»[1902].

Присутствие солдатских и рабочих масс придало депутатам ускорение. Родзянко вновь уверял, что промедление смерти подобно. За неимением лучшего было решено поддержать формулу Милюкова. Но как избирать Временный комитет? После короткого обмена мнениями было решено поручить его формирование сеньорен-конвенту, который незамедлительно — было около половины четвертого — удалился в кабинет Родзянко. Управились за полчаса.

Спикер появился за столом президиума и зачитал фамилии членов Временного комитета Государственной думы (ВКГД). Были представлены все партии за исключением крайне правых, представителей которых в зале и так практически не было. Справа налево: Шульгин (националист), Владимир Львов (центр), Родзянко, Дмитрюков, Шидловский (октябристы), Ржевский, Коновалов, Караулов (прогрессисты), Некрасов и Милюков (кадеты), Керенский (трудовик) и Чхеидзе (социал-демократ). Председателя пока не было. «В сущности это было бюро Прогрессивного блока с прибавлением Керенского и Чхеидзе, — написал Шульгин. — Это было расширение блока влево… Страх перед улицей загнал в одну «коллегию» Шульгина и Чхеидзе»[1903]. В состав ВКГД, как отметит знаток вопроса Соловьев, «вошли пять масонов: А. Ф. Керенский, Н. В. Некрасов, А. И. Коновалов, Н. С. Чхеидзе и В. А. Ржевский»[1904]. Старцев прибавлял к их списку Караулова[1905]. Некрасов подтвердит, что «во всех переговорах об организации власти масоны играли закулисную, но видную роль»[1906]. Отныне и вплоть до Октября власть будет только леветь под влиянием улицы.

Все они были избраны подавляющим числом голосов. Но ощущения праздника не было. «У меня и моих товарищей было такое чувство, словно мы избрали членов рыболовной и т. п. комиссии Государственной думы, — вспоминал Ичас. — Никакого энтузиазма ни у кого не было. У меня вырвалась фраза: «Да здравствует комитет спасения!» — в ответ на это несколько десятков членов совещания стали аплодировать. Временный комитет удалился на совещание, а мы, около 300 членов Государственной думы, бродили по унылым залам Таврического дворца. Посторонней публики еще не было. Тут ко мне подошел с сияющим лицом член Думы Гронский: «Знаешь новость? Сегодня в 9 часов вечера приедет в Таврический дворец вел. кн. Мих. Ал. И будет провозглашен императором». Это известие стало довольно открыто курсировать по Екатерининскому залу»[1907]. Что самое интересное, основания для таких разговоров были.

В этот момент уже сложилась ситуация своеобразного двоевластия, было два правительства, причем одно — уже фактически безвластное, второе — еще не посягавшее на власть. Одно находилось в Мариинском дворце, другое — в Таврическом. Вакуум власти чувствовали все. Николай II был в Могилеве, но его младший брат Михаил Александрович, которого, как мы знаем, многие прогрессисты и земгоровцы сватали на роль регента при малолетнем цесаревиче, находился недалеко от столицы — в Гатчине. Поэтому не удивительно, что одним из первых, с кем снесся думский Временный комитет для восстановления порядка и для сношений с лицами и учреждениями, был именно великий князь. По одной версии, Родзянко по телефону попросил его спешно приехать в Петроград. По другой «к председателю Государственной думы обратился по телефону великий князь Михаил Александрович с просьбой назначить ему место для переговоров. Было условлено эти переговоры вести в Мариинском дворце в присутствии товарища председателя Некрасова, секретаря Государственной думы Дмитрюкова и члена Государственной думы Савича»[1908].

Михаил выехал из Гатчины вместе со своим секретарем Джонсоном экстренным 5-часовым поездом. Депутаты в Мариинский дворец — там в то же время заседало правительство — ехали через запруженные улицы, под звуки стрельбы, мимо горящих зданий — во все еще охраняемый войсками и относительно спокойный район города. Около 7 вечера встретились с братом императора в кабинете Государственного секретаря. «Великий князь интересовался ходом событий, о чем его и уведомили указанные члены Гос. думы, — говорилось в протоколе, составленном, по всей видимости, Глинкой, который фиксировал все, что происходило в Думе и с ее председателем. — Вместе с тем, они указывали великому князю, что единственным спасением страны является передача власти в другие руки. По настоящему моменту остается передать эту власть Государственной думе, которая сможет образовать правительство в достаточной мере авторитетное для успокоения страны… На это ответил великий князь, что у него нет такой власти, чтобы санкционировать эту меру и что потому решить такой вопрос сейчас представляется невозможным»[1909]. По воспоминаниям участников, Некрасов развивал идею о временном — до приезда царя из Ставки — регентстве Михаила, который своей властью мог бы отстранить правительство Голицына, поставить во главе управления Временное правительство из общественных деятелей во главе с популярным генералом. Родзянко подтверждал, что лидеры Думы убеждали Михаила «явочным порядком принять на себя диктатуру над городом Петроградом», понудить правительство подать в отставку и потребовать от царя по прямому проводу дарования ответственного министерства[1910].