Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков

«— Володя, приезжай ко мне 14-го на дачу.

— Обязательно, Андрей. Мне тебе нужно много почитать, чтобы ты отобрал для печати, что считаешь… Вот послушай два… Я все равно должен у тебя отобрать полчаса…

И Володя долго читал. А я хохотал. Потому что Андрей слушал и думал о своем. Он звал к себе на дачу, чтоб подумать о 500-м спектакле «Антимиров». А Володя — о своем. А я — о своем. Позвонил в журнал: поехать на банкет «Юности» не могу, играю за Бортника, которого, кажется, уволили». (Актера Ивана Бортника в театре все-таки оставят. — Ф. Р.)

В те же дни у Высоцкого случилась серьезная размолвка с другим знаменитым Андреем — кинорежиссером Тарковским. Тот готовился к съемкам своего очередного фильма — «Зеркало» — и подыскивал актрису на роль собственной матери (фильм был автобиографический). В ходе этих поисков Тарковский внезапно вспомнил о Марине Влади. Вот как она сама описывает этот случай:

«Однажды утром ты (В. Высоцкий. — Ф. Р.) говоришь мне с напускной небрежностью:

— Знаешь, Андрей хотел бы поговорить с тобой тет-а-тет.

Я немного удивлена, тем более что мы виделись с Тарковским несколько дней назад. Он — твой друг юности и один из поклонников. Я знаю его уже много лет. Это невысокий человек, живой и подвижный, — замечательный гость за столом. Кавказец по отцу, он обладает удивительным даром рассказчика и поражает всех своим умением пить, не пьянея. К концу вечера он обычно веселеет и почему-то каждый раз принимается распевать одну и ту же песню.

По твоему тону я понимаю, что речь идет о чем-то очень важном. Ты говоришь:

— Андрей готовит фильм, он хотел поговорить с тобой и, вероятно, пригласить тебя на пробы.

И тут на меня находит. Я не нуждаюсь в пробах, меня никогда не пробовали ни на одну роль, за исключением первого раза, когда я снималась в тринадцать лет у Орсона Уэлса. Но ты так долго уговариваешь меня не отказываться, что я соглашаюсь.

Андрей объясняет мне, что фильм «Зеркало» — автобиография. И он хочет попробовать меня в нем на роль своей матери. Усы у него всклокочены больше, чем обычно, и он, заикаясь, пересказывает мне весь сюжет.

Через несколько дней мы с небольшой съемочной группой выезжаем в деревню. Это даже не пробы. Мы просто снимаем несколько кусков. Андрей подробно объясняет мне сцену: на пороге избы женщина долго ждет любимого человека. Становится прохладно, она зябко кутается в шаль, последний раз в отчаянии смотрит на дорогу и, сгорбившись от горя, уходит в дом.

Андрей делает мне комплименты, я довольна собой. Я возвращаюсь и рассказываю тебе, как прошел день. Мы начинаем мечтать. Если я снимусь в этом фильме, сразу решится множество проблем — у меня будет официальная работа в Советском Союзе, я смогу дольше жить рядом с тобой, и потом, сниматься у Тарковского — это такое счастье!

Проходит несколько дней. Мы звоним Андрею, но все время попадаем на его жену, и та, с присущей ей любезностью, швыряет трубку. Я чувствую, что звонить бесполезно — ответ будет отрицательным. Но тебе не хочется в это верить, и, когда через несколько дней секретарша Тарковского сообщает нам, что роли уже распределены и что меня благодарят за пробы, ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, которого мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея. Наверное, у него слишком много работы, много забот, да и вообще у людей этой профессии часто не хватает мужества прямо сообщить плохие новости. Ты ничего не хочешь слышать. Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут пытаться помирить вас, но тщетно…»

Позднее Тарковский объяснит Высоцкому, почему он отказался взять на роль своей матери Влади: мол, зрители будут отвлекаться от фильма, увидев на экране Колдунью (самый знаменитый фильм Влади). Роль Матери в итоге досталась Маргарите Тереховой.

В июне в Москве гостил болгарский поэт Л. Левчев, который давно мечтал познакомиться с Высоцким. Но шанса на это никак не представлялось. Как вдруг… Впрочем, послушаем рассказ самого поэта:

«Однажды моя приятельница болгарка, тоже жившая в Москве, спросила: „Хочешь, познакомлю с Высоцким?“ — „Ты еще спрашиваешь!“ — закричал я. И вот как-то вечером прихожу к ней и застаю моих хороших знакомых: Галину Волчек, Савву Кулиша и еще двух каких-то молодых артистов. Мы с друзьями предались общим воспоминаниям. Однако я чувствовал ужасную досаду, что Высоцкий не пришел. Через некоторое время я собрался уходить. „Правда ли, — вдруг спросил один из молодых людей, — что у вас в Болгарии очень популярен Высоцкий?“ Признаться, с самого начала этот молодой человек вызывал у меня досаду, и прежде всего, вероятно, тем, что не притрагивался к спиртному. „Да, Высоцкий популярен у нас. Даже слишком!“ — с вызовом ответил я. „В самом деле?“ — продолжал спрашивать он. „В самом деле! Популярен, очень популярен!!!“ После этого я отозвал хозяйку в сторону и сообщил, что уйду „по-английски“, не прощаясь. Она ужасно, до слез огорчилась. „Зачем я устроила этот вечер тогда? Чтобы ты важничал и пыжился, как индюк?!“ Я ответил, что рад, конечно, был встретиться со своими старыми приятелями, но пришел-то я больше ради Высоцкого. „Да ведь он рядом с тобой сидел!“ — „Ну да, — парировал я, — тот, что рядом сидел, ни капли в рот не берет, а Высоцкий, как известно, выпить не дурак“. — „Ничего подобного! Он теперь трезвенник!..“

Я тут же вернулся к гостям, извинился перед Высоцким за свою резкость. Все весело посмеялись…»

18 июня Высоцкий занят все в том же «Гамлете». Принца датского он играет для публики и 25-го.

Тем временем 21 июня состоялся суд по факту незаконных концертов Высоцкого в Новокузнецке. Он выносит постановление о том, что певцу надлежит вернуть в государственную казну незаконно выплаченные ему 900 рублей. Два дня спустя Высоцкий — вполне вероятно, получив некий сигнал от своих «крышевателей» сверху — делает попытку защитить свое имя и пишет письмо секретарю ЦК КПСС (куратору культуры) Петру Демичеву. В своем послании артист заявил следующее:

«Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР (в этом учреждении были наиболее сильны позиции „русской партии“. — Ф. Р.). Девять лет я не могу пробиться к узаконенному общению со слушателями своих песен…

Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.