Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков

«Сидел я в гостинице „Россия“ со своим переводчиком… И вдруг он мне говорит:

— Смотри, кто там идет! Знаешь этого человека? Это Высоцкий!

И представил нас:

— Даниэль Ольбрыхский, польский актер. Владимир Высоцкий — актер, певец и вообще наша легенда.

— Очень приятно, — сказал Высоцкий своим жестким голосом, который в действительности был много теплее, чем тот, которым он пел свои песни. И мы разошлись. Высоцкий исчез, а мой переводчик отвел меня в сторону и говорит:

— Даниэль, то, что я тебе сказал — правда, но не это самое главное… Он спит с Мариной Влади!!!»

Однако вернемся к хронике событий апреля 73-го.

Тогдашняя встреча Высоцкого и Ольбрыхского обернулась конфузом.

Когда Влади позвонила из гостиницы Даниэлю, его жена сообщила, что тот на съемках и скоро будет. Поэтому она предложила встретить гостей возле гостиницы. В итоге она приехала туда и застала там… своего мужа, который именно в данном месте назначил свидание очередной пассии. Высоцкий и Влади были поставлены в неловкое положение, хотя для первого подобный переплет был не в новинку: он иногда проделывал то же самое со своими женами (в том числе и с Влади: вспомним хотя бы его незаконнорожденную дочь, родившуюся в прошлом году). Как гласит легенда, Ольбрыхскому удалось каким-то образом отбрехаться от своей жены и конфликт был улажен. Общение прошло успешно: актеры друг другу понравились, практически с ходу найдя общий язык (в том числе и политический).

Отметим, что этот визит в Польшу подвигнет Высоцкого к написанию большого поэтического произведения «Дороги… Дороги…», где речь, в частности, зайдет о знаменитом варшавском восстании в 1944 году, которое не было поддержано советскими войсками: наша армия около двух часов не вмешивалась в это сражение. Высоцкий описал те события, целиком и полностью сочувствуя полякам, от которых он, собственно, и услышал подробности этой истории.

Дрались — худо-бедно ли,А наши корпуса —В пригороде медлилиЦелых два часа.В марш-бросок, в атаку ли —Рвались как один, —И танкисты плакалиНа броню машин…

Военный эпизод — давно преданье,В историю ушел, порос быльем, —Но не забыто это опозданье,Коль скоро мы заспорили о нем.

Почему же медлилиНаши корпуса?Почему обедалиЭти два часа?Потому что танками,Мокрыми от слез,Англичанам с янкамиМы утерли нос…

Судя по всему, эта версия (про англичан и янки) была озвучена Высоцкому его новоявленными друзьями-поляками (Вайдами, Ольбрыхскими и др.): дескать, англичане и американцы не захотели поддерживать восстание, а с ними солидаризировались и русские. И он в нее с ходу поверил, сочинив красивую балладу о мокрых от слез советских танках. Однако есть другая версия этой истории — неудобная для самих поляков.

Суть ее в том, что повстанцы из Армии Крайовой даже не поставили в известность руководство Красной Армии о своем восстании, надеясь без ее помощи справиться с противником и провозгласить в Варшаве власть эмигрантского правительства (оно базировалось в Лондоне). Красивая легенда о плачущих русских танкистах если и имела место, то в другом ракурсе: плакать наши солдаты могли только по своим убитым товарищам, поскольку 2-я танковая армия С. Богданова, рвавшаяся к Варшаве, понесла огромные потери и не могла дальше наступать. Об этом докладывал в Москву командующий 1-м Белорусским фронтом К. Рокоссовский (в жилах которого, кстати, текла и польская кровь).

Конечно, Сталин мог отдать приказ и в этих условиях идти на Варшаву, чтобы помочь восставшим, но он этого не сделал. Во-первых, потому что воевал не по глобусу (как оклеветал его на ХХ съезде Хрущев) и не хотел лишних потерь, во-вторых — он мог мстить полякам за события прошлого года. Тогда в той же Варшаве было еще одно восстание, где против фашистов с оружием в руках выступили евреи варшавского гетто. Они тоже бились с превосходящими силами противника несколько дней, однако помощи от польских товарищей не получили — те предпочли не помогать «жидам». Вполне вероятно, что в отместку за это Сталин спустя год и приказал своим войскам не рисковать и не вмешиваться в варшавское восстание. То есть Сталин мог мстить полякам за их оголтелый антисемитизм. Самое интересное, сегодняшние евреи про эту историю стараются не вспоминать, поскольку Сталин для них — исчадие ада. Таковым, собственно, он был и для нашего героя — Владимира Высоцкого. Уверен, знай он эту версию, ни за что бы не включил ее в свое стихотворение. По этому поводу приведу случай, который случится спустя несколько лет — в середине 70-х.

Даниэль Ольбрыхский с несколькими своими соотечественниками приедут в СССР и Высоцкий повезет их за город, на пикник. Возвращаясь обратно, они будут проезжать мимо бывший дачи Сталина в Кунцево. Высоцкий тогда бросит фразу: «Здесь сдох Сталин». Ольбрыхский переведет эти слова своим друзьям, смягчив одно слово: вместо «сдох» скажет «умер». На что Высоцкий взорвется: «Я же сказал, что сдох! Так и переводи!»

Но вернемся к перипетиям первой поездки Высоцкого за рубеж.

Из Польши путь звездной четы лежал сначала в Восточный Берлин, потом в Западный. В последнем Высоцкого ждет потрясение из разряда шоковых. Вот как об этом вспоминает все та же М. Влади::

«Всю дорогу ты сидишь мрачный и напряженный. Возле гостиницы ты выходишь из машины, и тебе непременно хочется посмотреть Берлин — этот первый западный город, где мы остановимся на несколько часов. Мы идем по улице, и мне больно на тебя смотреть. Медленно, широко открыв глаза, ты проходишь мимо этой выставки невиданных богатств — одежды, обуви, машин, пластинок — и шепчешь:

— И все можно купить, стоит лишь войти в магазин…

Я отвечаю:

— Все так, но только надо иметь деньги.

В конце улицы мы останавливаемся у витрины продуктового магазина: полки ломятся от мяса, сосисок, колбасы, фруктов, консервов. Ты бледнеешь как полотно и вдруг сгибаешься пополам, и тебя начинает рвать. Когда мы наконец возвращаемся в гостиницу, ты чуть не плачешь:

— Как же так? Они ведь проиграли войну, и у них все есть, а мы победили, и у нас ничего нет! Нам нечего купить, в некоторых городах годами нет мяса, всего не хватает везде и всегда!

Эта первая, такая долгожданная встреча с Западом вызывает непредвиденную реакцию. Это не счастье, а гнев, не удивление, а разочарование, не обогащение от открытия новой страны, а осознание того, насколько хуже живут люди в твоей стране, чем здесь, в Европе…»