Кроваво-красный снег. Записки пулеметчика Вермахта - Ганс Киншерманн

4 декабря 1942 года. День начинается так же, как и вчера. Небо чистое, видимость хорошая. Однако чуть позже небо затягивается облаками и становится пасмурно. Днем идет снег. Ветер усиливается, и начинается метель. Очень быстро взрыхленная взрывами земля делается белой и чистой. Чтобы согреться, начинаю расчищать от снега траншею. Вейхерт убирает снег возле нашего пулемета, чтобы он не мешал вести огонь во время боя.

Иду по траншее в соседний блиндаж навестить Вариаса, Зейделя и других. Они растопили печку докрасна. Когда я увидел Вариаса, то не смог удержаться от смеха. Он лежал на топчане, но его ноги были не видны, они уходили в земляную стену. Блиндаж у наших соседей такой же, как и у нас, прямоугольный крытый окоп, но он был слишком узким для длинных ног Вариаса. Чтобы разместиться поудобнее, ему пришлось выкопать в стене дополнительную нишу. Рядом с ним на охапке соломы лежат два солдата. Оба спят и сильно храпят при этом. Слышу, как у них урчит в животе. Поймав мой взгляд, Вариас поясняет, что во сне человек не так сильно теряет энергию. Зейдель стоит у печки и варит суп из накрошенных в набитый снегом котелок кусочков галет. По его словам, это лучше, чем грызть сухие галеты. Пожалуй, он прав, надо будет как-нибудь последовать его примеру. Из блиндажа Мейнхарда доносятся звуки губной гармошки. Это Курат наигрывает какую-то печальную мелодию, навевающую мысли о доме.

В тренировочном лагере нам без устали объясняли, как пользоваться оружием для того, чтобы убивать врагов. Мы получили хорошую подготовку и были горды тем, что будем сражаться за фюрера, отечество и народ и, если нужно, отдадим за это жизнь. Но никто никогда не говорил нам о том, что нам придется пережить, прежде чем нас убьют. Смерть может принять самые разные формы и не обязательно окажется мгновенной. За последние дни, которые мы провели здесь, мы слышали жуткие крики и стоны раненых, умиравших на снегу. При мысли об этом становится страшно — ведь такой конец может ожидать любого из нас, и на помощь нам никто не придет. Нам не говорили, что такое может случиться с каждым; нас не учили, как бороться с тревогой, которая разъедает душу, как кислота, и которая сильнее чувства долга. Считается, что каждому солдату приходится самостоятельно решать подобную проблему. Эту тревогу приходится скрывать сильнее, чем прочие чувства; нельзя, чтобы кто-нибудь видел, что ты встревожен. Если ты не сможешь ее утаить, то тебя просто посчитают трусом, как, например, в случае с коротышкой Громмелем, который даже во время боя не может заставить себя стрелять во врага.

Вейхерт заметил, что Громмель не может целиться и нажимать на курок. Даже когда его заставляют стрелять, он закрывает глаза и только после этого стреляет, не видя, попадет ли в цель. А ведь он был лучшим стрелком в тренировочном лагере. В чем же тут дело? Неужели его подводят нервы, когда он видит врага, так же как и Петча? Вейхерт также заметил, что при каждой атаке противника он ведет себя как парализованный, а глаза его моргают и слезятся, как будто у него лихорадка. Может быть, я поговорю с ним об этом, ведь от поведения в бою одного человека зависит безопасность каждого из нас. К сожалению, такой возможности мне не представляется, потому что следующие несколько дней мы без конца отражаем атаки противника. Редкие минуты затишья мы — кому не нужно заступать в караул — используем для сна, потому что испытываем постоянную усталость.

Вечером снова прихожу в блиндаж Мейнхарда. Унтер-офицер Деринг тоже здесь. Он говорит, что когда представится такая возможность, то сходит в деревню забрать свою губную гармошку. Возвращаясь в свой блиндаж, слышу, как Курат снова выводит мелодию на губной гармошке. Я еще не знаю, что вижу его в последний раз: он и еще один солдат очень скоро погибнут.

5 декабря. Ночью снова шел снег. Утром, когда Вейхерт и Свина будят меня, я слышу доносящуюся со стороны деревни перестрелку. По словам Вейхерта, бой только что начался. Они со Свиной вернулись с наблюдательного поста и не заметили ничего необычного, но когда вернулись в блиндаж, в деревне разразился настоящий ад. Морозный воздух наполнен свистом снарядов, перемежающимся треском пулеметных очередей и винтовочных выстрелов.

Прибегает один из солдат и сообщает, что им нужно зенитное орудие. Тягач с зениткой тут же отправляется в сторону деревни. В воздух постоянно взлетают осветительные ракеты. Идет мелкий снег.

— Погодка как раз для наступления русских! — комментирует старый ефрейтор, находящийся в нашей траншее. Вскоре вступает в бой зенитное орудие, однако возле деревни стрельба скоро затихает, и выстрелы доносятся лишь со стороны железнодорожного полотна. Слышны лишь пулеметные очереди.

Наступает кратковременное затишье. До моего слуха доносится рокот двигателя. Он исходит из оврага.

В воздух поднимаются черные клубы дыма от сжигаемого дизельного топлива. К нам подходят Кюппер и Вариас. Они предполагают, что в овраге застряла русская «тридцатьчетверка». Подползаем к краю степной балки. В тумане ничего не можем разглядеть, но теперь нет никаких сомнений в правоте наших товарищей — там точно вражеский танк.

— У нас есть шанс взорвать его, но как это сделать? — спрашивает Вариас.

Как будто в ответ на его вопрос грохочет взрыв, и танк в буквальном смысле разлетается на куски. Нас на мгновение ослепляет вспышка огня, и мы бросаемся на землю. Взрывается боекомплект танка, и осколки отлетают рикошетом от стен оврага. В бледном свете раннего утра видим дым, поднимающийся к небу. Слышим крики наших саперов, которые утверждают, что подорвали неприятельскую бронемашину парой мин.

В последовавшей позднее контратаке мы захватываем немало трофейного оружия, однако в солдатских вещмешках русских находим очень мало еды. Вейхерту удается отыскать несколько кусков черного хлеба, пахнувшего тестом и неприятного на вкус. Тем не менее мы торопливо съедаем найденное, чтобы хоть как-то утолить голод. Время от времени слышу доносящиеся с разных сторон приглушенные хлопки выстрелов. Это тот самый чернявый унтер-офицер добивает раненых русских солдат, удовлетворяя свои садистские наклонности.

6 декабря. Трое из нас безмятежно спят в теплом блиндаже. Вейхерт сейчас находится в карауле. Мы слышим его шаги по скрипучему снегу. Он подходит ко входу и приподнимает одеяло, которым тот завешен. Мы тут же просыпаемся. Несмотря на огромную усталость, мы спим очень чутко. Вейхерт рассказывает нам, что Деринг получил боеприпасы и нам нужно зайти к нему и забрать то, что нам причитается.