Забыть тебя невозможно (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Снова накатывает отвращение, к самой себе, конечно. Паша думает о последствиях, для меня самой же. Папа и правда устроит скандал, если я в таком виде вернусь.

— Придешь в себя, и я тебя отвезу домой.

— Нам поговорить нужно. Не уверена, что ты захочешь потом меня куда-то везти, — бормочу еле слышно.

Очень хочется, чтобы последние слова он вообще не услышал.

— Поговорим, Арин. У меня дома и поговорим.

Его максимально расслабленная поза и спокойный голос действуют на меня легким внушением. Медленно возвращаю свои ноги в салон и прилипаю затылком к подголовнику. Дверь хлопает, а через какое-то время Воронин садится за руль.

Состояние ужасное. Стыдно. Паша не без возмущения говорит про Катю. Он по-прежнему считает, что она виновата в моем сегодняшней нетрезвости. Глупо, конечно. Я взрослый человек. Своей головой думаю и решения, пить или не пить, тоже сама принимаю. Насильно мне в рот никто ничего не заливает.

Воронин, естественно, думает иначе, но в спор не вступает. Только барабанит пальцами по рулю. Нервничает или злится? Понятия не имею. Да и в своем нынешнем состоянии вообще плохо могу улавливать чужие эмоции. Все происходящее просто вереница каких-то бесконечных действий.

Звенящее в кабине лифта напряжение пробирает до костей. Смотрю в пол и практически не дышу. Радует лишь то, что места здесь много и мы не стоим впритык друг к другу, как зажатые в банке селедки.

В квартире Паша сразу же протягивает мне тапочки и вытаскивает содержимое своих карманов. Бросает на полку телефон, ключи, распакованную пачку жвачки.

Я не так часто у него бывала, в основном мы встречались на нейтральной территории. Кафе, рестораны, парки, боулинг…

— На кухню проходи.

Киваю и семеню следом за Ворониным. Между нами так и сквозит скованность. Мы оба сейчас не в своей тарелке.

Ставлю сумочку на стол, упираясь глазами в Пашину спину, где-то между лопаток мой взгляд блуждает.

— Воды?

Он спрашивает не обернувшись, а когда слышит мой положительный ответ, открывает ящик над раковиной.

— Держи, — протягивает до краев наполненный стакан.

Жадно пью, чувствуя, как капельки скатываются по подбородку под тиканье настенных часов. Ставлю стакан на стол. Стук стекла о столешницу нарушает повисшую между нами тишину.

Воронин отталкивается от подоконника. Делает два уверенных шага и оказывается рядом. Впервые я чувствую, как он давит своей бурлящей, как лава энергетикой.

Пячусь, пока не прилипаю спиной к стене. Пашины губы в паре сантиметров от моих. Разум охватывает ужас, а тело — оцепенение. Едва заметно кручу головой.

— Прости, — накрываю свои губы ладонью. — Не нужно. Я…

— Поговорить хотела, помню.

Он протягивает мне соломинку сам, и я тут же за нее хватаюсь.

— Хотела. Почти сразу хотела, просто по телефону… — тараторю сбивчиво. — Некрасиво по телефону. Нам, нам расстаться нужно. Прости.

— Насколько понимаю, тот парень в ресторане и есть твой Азарин?

— Он не мой.

Отнекиваюсь. Разве я могу утверждать, что Тим мой? Не могу. Возможно, когда-то…

— Тогда почему мы должны расстаться?

Паша так смотрит, будто правда не понимает. Я же ему изменила, созналась, все последние дни вела себя отстраненно. А он все равно делает вид, что не понимает…

— Я тебе изменила.

— Мы об этом уже говорили.

— Знаю. Но я не могу так, понимаешь?

Паша поджимает губы, смотрит мрачно. Меня же колотит. Нервы это или алкоголь, непонятно. Морально я раздавлена в любом случае.

— Ты его до сих любишь?

«Громкий» вопрос. Неудобный. Врать мне не хочется, а правда, правда ему не понравится.

Но, видимо, сегодня я смелее, чем обычно. Поэтому киваю. Вслух произнести боюсь, но показать телом могу.

— А меня? — прищуривается. — За все это время ты хотя бы раз чувствовала ко мне то, что чувствуешь к нему? Испытывала те же эмоции?

Молчу. Щеки уже исполосовали слезы.

— У нас просто, просто все было по-другому. Понимаешь? По-другому, — перехожу на шепот и всхлипываю.

Слишком много эмоций. Они меня душат, как слезы, которые спазмировали горло. Говорить вообще с трудом получается.

— Не понимаю, Арин.

Паша отступает. Шумно выдыхает, выдвигает ящик и достает оттуда пачку сигарет.

Наблюдаю за тем, как он щелкает зажигалкой. В нос почти сразу ударяет запах дыма. Мой желудок ежится от одного только вдоха.

— Ты куришь?

Впервые вижу его с сигаретой. Еще и лежат в его квартире. Хотя, возможно, они там и раньше были, я особо по шкафам здесь никогда не лазила.

— За пару месяцев до нашего знакомства бросил. Это так, на всякий случай здесь лежит. «Случай» наступил, — печально улыбается и снова выдыхает дым.

Кашляю, и Паша сразу открывает окно. Сигаретный дым вытягивает потоком ворвавшегося ветра, но запах, конечно, не исчезает.

Желудок бунтует. Тяжесть становится невыносимой и очень быстро трансформируется в тошноту.

— Я сейчас, — зажимаю рот ладонью и бегу в ванную.

Как только закрываю за собой дверь, падаю к унитазу на колени, выплевывая последствия наших с девчонками посиделок.

Стыд от происходящего догоняет мгновенно. Как я вообще до такого дошла?

Трясущимися руками открываю кран, чтобы умыться. Хорошо, что санузел тут смежный.

Смотрю в зеркало на свое заплаканное лицо. Взгляд мутный, глаза красные, щеки раздуло от слез. Я максимально ужасно выгляжу.

Завязываю волосы в пучок и, погасив свет, возвращаюсь на кухню. Пашка стоит у окна. В пальцах очередная сигарета.

Тяжеленный груз вины продолжает тянуть меня ко дну.

— Тебе звонили, — отзывается флегматично и смотрит на мой телефон, лежащий на столе.

Не уверена, что доставала его из сумки, хотя сейчас я вообще мало в чем уверена.

— Думал, отец твой, — стискивает зубы.

— Папа звонил? — хмурю брови и хватаю смартфон.

— Нет. Тимофей.

— Тим?

— Я ничего объяснить не успел. Он трубку бросил.

— Объяснить? Зачем ты вообще ответил?

Начинаю злиться. Вот сейчас, в эту минуту во мне плещется ярость.

— Что ты ему сказал?

— Что ты в ванной, о том, что тебе плохо…

Дослушивать его я уже не имею желания, поэтому стаскиваю свою сумку со стола и неуклюже пристраиваю ее на плече.

Боже, он серьезно сказал Азарину про ванную. Я больше чем уверена, что в дурацкой Азаринской башке уже назрела такая версия событий, от которой лучше прямо сейчас голову на плаху положить. Апокалипсис, не меньше.

— Ты специально именно с этих слов начал? — бросаю уже в дверях. Сердце как ненормальное колотится. Весь мой стыд куда-то испарился. Теперь я открыто агрессирую и не испытываю абсолютно никакого чувства вины. Скорее, даже Воронина обвиняю.

— Мне тоже больно, Арина. Я имею сейчас право на эмоции. Возможно, недостойные мужчины, но и джентльменство, судя по всему, — усмехается, — тебе не по вкусу. Если ты снова решила вляпаться в этого мудака.

— Что?

— Он тебя с грязью смешал. Растоптал. Когда я тебя встретил, ты была эмоциональным трупом с кучей загонов. Все твои проблемы связаны только с ним.

— Зачем ты мне все это говоришь?

Рыдаю. Слезы катятся по щекам градом. Ну зачем? Почему снова так больно? Его слова не просто ранят, они убивают.

— Зачем? — кричу, глядя Воронину в глаза.

— Потому что он должен знать, что не центр мира. А ты, — сокращает расстояние между нами, — именно так его и воспринимаешь. Чуть ли не молишься на него! — орет мне в ответ.

Первый раз в жизни на меня орет. Глотаю слезы, прижимая пальцы к губам. Трясет. Я прилипла плечом к косяку и только за счет этого, наверное, сейчас и удерживаюсь на ногах.

— Зачем ты вообще со мной пошла? На хрена?

— Я хотела по-человечески. Хотела, чтобы…

— По-человечески? Когда на расстрел ведешь, нужно быть полной идиоткой, чтобы думать о человечности.

Он прав. Я идиотка. Самая настоящая идиотка.

— Прости, — бормочу, глядя себе под ноги. — Прости меня. Я не хотела так. Мне стыдно. За все, что произошло. Мне правда очень и очень стыдно.