Ловкачи - Александр Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Огрызков взял конверт и выразил полнейшее согласие на все.
Между тем время шло, и завтрак был подан.
— К закуске, кроме переяславльской сельди с гарнирчиком, я ничего не велел подавать, — сказал Сергей Сергеевич. — Давай выпьем по рюмочке.
Им подали паровую осетрину, соус к которой привел в восторг Хмурова, а на второе — по прекрасно изжаренному чирку. На сладкое дали пунш глясе с мараскинчиком. Вино пили крымское.
Пошел уже второй час, и было время ехать. Еще раз по телефону справились, отправлены ли вещи Хмурова на вокзал? Получив утвердительный ответ, приятели простились, и Иван Александрович не допустил Огрызкова проводить его на железную дорогу, прося аккуратно в два быть у Мирковой.
Ему не хотелось, чтобы Огрызков помешал их последней беседе с Пузыревым.
Действительно, Пузырев уже ждал и сразу накинулся на него:
— Ты чуть не опоздал!
— Какое! Еще более четверти часа времени, — невозмутимо ответил Хмуров.
— Да, но надо же тебе билет взять, сдать багаж.
— Не беспокойся, давно все сделано. Здесь где-то должен быть человек из наших номеров. Я туда телефонировал.
Действительно, на сцену явился молодой благообразный парень в черной суконной поддевке и в высоких сапогах со сборами.
— Пожалуйте-с, Иван Александрович, — доложил он. — Тут билет-с, тут багажная квитанция, а спальный билетик, должно быть, у вас?
— У меня; вот он.
— Слушаю-с; пойду купе вам заготовлять.
— Тут уж указано которое! — крикнул ему вслед Хмуров. — Малое отделение первого класса.
— Я пока что ваши вещи там разложу.
— Ну и отлично!
Пузырев смотрел несколько завистливыми глазами на товарища, но в то же время делал вид, будто презирает все это.
— Ты без шика не можешь обойтись! — сказал-таки он ему, не утерпев.
Но Хмуров на это ничего не ответил, а только улыбнулся.
Времени оказалось мало, а приятелям надо было перемолвиться о деле.
— Ты все уладил? — спросил Пузырев.
— Да, все, а ты?
— Тоже.
— Был у тебя доктор?
— Был доктор вместе с инспектором общества «Урбэн», — пояснил Илья Максимович. — Я подвергся самому строгому, самому тщательному осмотру, и, невзирая на еще раз повторенное мною замечание, что у меня в груди какая-то страшная и щемящая боль, их врач меня признал безусловно годным к страхованию.
— Чудак ты эдакий! — наивно воскликнул Хмуров. — Если бы они страховали одних здоровых, то никакой доблести за ними бы не было.
— Чепуху ты говоришь, а нам времени немного.
— Да, пора отправляться к вагону, — согласился Иван Александрович. — Пойдем-ка!..
— Где ты в Варшаве намерен остановиться?
— В «Европейской».
— Прекрасно, так я и буду знать. А я завтра еще побываю на Лубянке, ибо не знаю, когда полис получу.
— Пожалуй, из-за этого еще будет задержка!.. — усомнился Хмуров.
— Пустяки! Обо мне не беспокойся: я свои дела все справлю, а вот ты не сядь там в Варшаве на мели. У тебя страсть везде тону задавать.
— Ну, прощай. Сейчас третий звонок, — перебил Хмуров скучные нравоучения приятеля. — Пиши же обо всем.
— Конечно, и вот еще что! — вспомнил вдруг Пузырев. — Писать я буду двух родов письма: одни, так сказать, показные, а другие для тебя лично, то есть с подробным изложением наших дел.
— Прекрасно. Вот звонят! Обнимемся. Прощай.
— То есть до свиданья!
— Ну, еще бы!
Хмуров щедро расплатился с рассыльным из номеров, еще раз махнул рукою приятелю-компаньону, и через полминуты поезд тронулся.
Тогда Пузырев вздохнул с более облегченным сердцем. Огромная забота свалилась у него с плеч. Он считал прямо-таки необходимым порвать существовавшие между Хмуровым и Мирковой отношения. Он знал, что, пока Иван Александрович будет находиться при ней, полезным для его дела ему не быть, и, как крайне зачерствелый эгоист, Илья Максимович смотрел на все в жизни только с точки зрения своей личной выгоды.
Он возвращался к себе домой со Смоленского вокзала, чувствуя себя победителем в трудной задаче и улыбаясь силе своих мыслительных способностей. Ему, в качестве человека бездушного, было даже весело представлять себе картину того горя и тех слез, которые будут вызваны в доме Зинаиды Николаевны известием о внезапном выезде из Москвы Хмурова.
Пузырев пострадал единожды в жизни от коварства женщины и навеки возненавидел их всех. Мало того: он поклялся всегда и во всем им причинять одно только зло. Обладая огромною силою воли и даже редким по выдержке характером, он не поддавался никаким женским искушениям и если подчас и сближался с какою-либо представительницею прекрасного пола, то причинял ей одно только горе за ее ласки и внимание.
Он лгал Хмурову, когда говорил ему, запугивая его, об Ольге Аркадьевне. Но он мог бы действительно в случае надобности вызвать ее и воспользоваться всем тем, что ему было известно из жизни этого супружества, чтобы обратить месть покинутой женщины в опасное против Хмурова оружие.
Впрочем, то, что испытывала Ольга Аркадьевна к своему негодяю мужу; нельзя было даже назвать жаждою мести.
Так смотрел, быть может, на вопрос Хмуров; взгляд этот разделял и Пузырев.
Она же стояла выше подобного чувства и если бы даже и сочла своею священнейшею обязанностью предупредить против Ивана Александровича любую женщину, в особенности же богатую, с которою бы он постарался сойтись, то в данном случае ей пришлось бы руководствоваться скорее долгом человеколюбия и обязанностью по совести своей.
Ольга Аркадьевна поверила когда-то клятвам любви этого изверга и согласилась выйти за него замуж. В первые два-три месяца супружества он до того был с нею и добр, и нежен, и ласков, что она отписала все свое состояньице в его пользу на случай смерти, хотя умирать, конечно, и не думала, разве только от блаженства. Но она сочла нужным это сделать, чтобы он знал и считал все ее за свое.
И вдруг она случайно сделала ужасное открытие. Это открытие подтвердилось химическим анализом и вдобавок подтвердилось старою нянею, все видевшею: муж ее отравлял, ежедневно подсыпая ей в питье какой-то медленный яд.
XIV
ЗИНАИДА НИКОЛАЕВНА
Огрызков сдержал слово.
Вообще почтеннейший Сергей Сергеевич принадлежал к разряду людей, решительно ничего не делающих. Ему, как известно, было даже лень жить своим собственным домом, хотя средства и позволяли это вполне. Он предпочитал «Княжий двор» и полнейшую беззаботность. Но поручение, и даже довольно щекотливое, полученное им от Хмурова, его занимало. Он считал себя действительно призванным к исполнению весьма важной миссии и ровно в два часа, как было условлено, звонил у подъезда Мирковой.
Зинаида Николаевна давно уже поставила свой дом на вполне приличную и серьезную ногу.
У нее, точно в барских домах, заведен был во всем безукоризненный порядок и прислуга, как мужская, так и женская, была на подбор.
Едва успел он дотронуться до электрической кнопки у подъезда, как дверь распахнул человек в черном фраке и белом галстуке. Лицо лакея, бритое и только окаймленное черными ниспадавшими бакенбардами, сразу изменило радостное и приветливое выражение, вероятно вследствие обманутых ожиданий, на строго официальное; сам он вытянулся и сухо доложил:
— Зинаиды Николаевны дома нет-с, они не скоро будут.
Огрызков этому не поверил.
Он понял, что здесь сделано распоряжение, именно ввиду ожидания Ивана Александровича, никого не принимать, и настойчиво сказал лакею:
— Это все очень хорошо, но меня Зинаида Николаевна примет. Пойди доложи и подай им мою карточку.
Он достал из красивого бумажника, с массою налепленных на нем золотых, серебряных и эмалированных вензелей, лоскуток картона с изображением своих имени, отчества, фамилии и адреса и совал его в руку слуге.
Но тот упирался. Видно, ему было строго-настрого приказано никого не допускать.
— Доложить-то некому, — отнекивался он и в то же время поглядывал в раскрытую дверь на улицу, боясь, как бы не подъехал запоздавший и ожидаемый гость.
В самом деле, стоило бы им тут встретиться, чтобы его госпожа была скомпрометирована.
Но Огрызков понял, что таким простым путем тут ничего не поделать. Он сказал:
— Поди, говорю я тебе, доложи обо мне Зинаиде Николаевне, что я прошу меня принять по делу Ивана Александровича Хмурова. Я знаю, что они дома и что Иван Александрович должен был сегодня, около двух, быть здесь, но ему никак нельзя, и он поручил мне. Теперь понял?
Едва было произнесено имя Хмурова, как лицо лакея снова преобразилось и заулыбалось почти радостно, такое магическое действие производил этот человек вообще на слуг: лакейство трактиров и клубов и всяческих собраний, даже и частных домов, в нем души не чаяло.