Атаман Устя - Евгений Салиас

— Наша взяла!.. Шинкуй капусту! раздался гнусливый крикъ надъ всѣми головами.

Каторжникъ Малина появился на помостѣ бѣляны у руля и могуче размашисто крошилъ топоромъ вокругъ себя… Двое-трое упали съ воплемъ, и человѣкъ десять шарахнулись отъ звѣря… За Малиной влѣзъ на бѣляну Ванька Черный, а рядомъ съ нимъ лихо вскочилъ самъ Устя и тотчасъ выпалилъ въ упоръ по батракамъ изъ своего мушкетона. Какъ горохъ посыпала по бѣлянѣ его рубленая свинчатка, переранивъ сразу человѣкъ пять.

Дикіе вопли и крики огласили окрестность, и вдругъ середи общей сумятицы послышался сильный трескъ. Никѣмъ не управляемое судно уткнулось въ островъ, заскрипѣло по швамъ и накренилось на бокъ. Бѣляна застряла…

Молодцы Орлика и Усти съ двухъ сторонъ полѣзли на судно, но пока нѣкоторые батраки купца храбро защищались, отбиваясь топорами, вилами и чѣмъ попало, а самъ купецъ съ приказчикомъ палили изъ ружей, болѣе дюжины другихъ бросалось съ судна въ воду, спасаясь на острова. Но въ эту минуту прицѣлившійся къ борту Орликъ вдругъ вскрикнулъ и свалился назадъ въ лодку; живо поднялся онъ на ноги, но почуялъ жгучую боль въ плечѣ; онъ былъ раненъ въ общей свалкѣ шальной пулей — спасибо не въ лобъ, быть бы убиту! утѣшалъ себя эсаулъ.

Послѣ недолгой свалки, гдѣ пуще всѣхъ орудовалъ, ревелъ, какъ звѣрь, и крошилъ все топоромъ Малина, — бѣляна была взята.

Человѣкъ десятокъ раненыхъ на-смерть валялось на окровавленномъ помостѣ; часть батраковъ сбилась пугливо въ кучку и молила уже о пощадѣ, часть убѣжала и попряталась въ трюмъ, а остальные, побросавшись съ судна, расплывались и барахтались кругомъ въ водѣ. Кто уплывалъ, а кто, вскрикивая, купался и тонулъ.

— Вяжи! раздалась команда Орлика.

— Стой, Малина, буде! Стой! кричалъ Устя, ухвативъ разсвирѣпѣвшаго каторжника за воротъ. Сибирный налѣзалъ на кучку парней, молившую о пощадѣ, и уже разрубилъ еще двухъ человѣкъ безъ надобности.

Чрезъ четверть часа на бѣлянѣ стало почти тихо.

Купецъ съ дюжиной своихъ батраковъ молча сидѣли въ кучѣ на мосту, всѣ связанные по рукамъ и ногамъ.

Недалеко уѣхалъ по низовью купецъ!

Хитрое колѣно, что надумалъ Душкинъ, не удалось. Сильно оробѣли сначала молодцы-устинцы, когда увидѣли, что надо лѣзть на сломъ къ бѣлянѣ, на которой куча народу, да чуть не всѣ при ружьяхъ, да къ тому еще и огромная «гаубица» пушка торчитъ и блеститъ на носу.

Не застрѣли Орликъ перваго труса калмыка, что бросился изъ лодки на-утекъ отъ битвы, да не будь въ отрядѣ Усти отчаяннаго Малины, пожалуй бы и проѣхалъ купепъ невредимо. Но каторжникъ полѣзъ, какъ голодный волкъ, первый прицѣпился къ бѣлянѣ изъ лодки и, порубивъ ближайшихъ у борта, махнулъ на мостъ, очищая топоромъ безопасный путь для другихъ молодцовъ. Лѣзть на сломъ — пустое дѣло, когда есть одинъ либо два отчаянныхъ молодца, что шагаютъ первыми.

А затѣя купца была хоть и смѣшная, а не глупая. На бѣлянѣ оказалась куча бабъ и дѣвокъ, ряженыхъ мужиками. А ружей нашлось всего пять, остальныя были деревянныя, размалеванныя… только для виду, да для острастки. Оттого и палили съ бѣляны меньше, чѣмъ съ лодокъ. Не мало дивился тогда, а теперь хохоталъ Орликъ той оказіи, что ружей видать было въ рукахъ безбородыхъ батраковъ купца множество, а пальба только отъ переднихъ, а остальные, знай, только машутъ ружьями да ревутъ на всѣ лады, чуть не позвѣриному. А пушка «гаубица» недаромъ промолчала все время, только страшно поглядывая на устинцевъ съ носа бѣляны. Она и вовсе оказалась картонная, оловянной бумагой оклеенная. Десять рублей отдалъ за нее затѣйникъ-купецъ и великую надежду на нее возлагалъ.

Да и былъ бы правъ, если бы не отчаянные молодцы-разбойники, что полѣзли на кажущуюся вѣрную смерть.

Вотъ отъ этихъ-то ряженыхъ бабъ, деревянныхъ ружей и картонной гаубицы-пушки и смѣялась вся Казань, провожая Душкина въ путь.

Если купецъ, связанный теперь, помертвѣдый отъ страха и отъ горя, сидѣлъ тихо и смирно, дико озираясь, а вокругъ него сидѣли, тоже скрученные веревками, его батраки и тоже робко поглядывали на атамана и эсаула — то молодцы-устинцы не дремали и не отдыхали. Опрокинутыя лодки вытаскивали на берегъ, а весла ловили въ водѣ и все готовили и ладили, чтобы перевозить плѣнныхъ въ поселокъ.

Къ вечеру всѣ они съ бѣляны были перевезены и разсажены по разнымъ хатамъ подъ надзоромъ бабъ и молодежи. Устя былъ у себя въ домѣ и внимательно считалъ деньги, отобранныя у купца, которыхъ оказалось безъ малаго триста рублей, серебромъ и мѣдью.

Орликъ остался ночевать на бѣлянѣ, чтобы съ утра заняться со всѣми молодцами дѣломъ нешуточнымъ: снять судно съ мели и направить его сначала ниже, дальше отъ Устинова Яра, а затѣмъ другимъ рукавомъ доставить гужемъ и причалить къ своему берегу для разгрузки. Орликъ былъ въ духѣ, веселъ, несмотря на сильную боль въ плечѣ отъ раны.

Ванька Черный обѣщался ему на утро доискаться до пули и вытащить ее;

— Только чуръ не драться, эсаулъ! упрашивалъ Черный.

— Да не буду же, дуракъ! уговаривалъ его Орлцкъ.

— Всѣ вы такъ-то сказываете нашему брату-знахарю, говорилъ Черный, — а какъ за дѣло примешься, вы орать и по рожѣ. А что проку! Только хуже отъ того. Я у одного такъ-то вотъ молодца въ Сызрани пулю, далече застрявшую, три дня искалъ и нашелъ… Сталъ тащить вилочкой, и серебряной, не простой… а онъ мнѣ въ волосы вцѣпился.

— Ну, что же?

— Я пулю-то и бросилъ…

— Ну, а потомъ…

— Она и ушла, и пропала…

— Какъ пропала? Что врешь, дуракъ.

— Ей-Богу, такъ и не нашли потомъ; ушла ему въ нутро.

— Съ ней онъ и остался? воскликнулъ Орликъ.

— Вѣстимо, съ ней.

— И живъ?

— Сказываютъ: ничего, живетъ! недовольнымъ голосомъ проговорилъ Черный.

— Ну, стало такъ и слѣдоваетъ быть. На одинъ золотникъ на землѣ тяжелѣе сталъ! шутилъ Орликъ. Это не бѣда. Отъ грѣха смертнаго на душѣ, сказываютъ, человѣкъ на цѣлый пудъ землѣ тяжелѣе. Не достанешь моей — и такъ прохожу.

— Достану, токмо не дерись, увѣрялъ Черный.

На утро дѣйствительно оказалось, что Ванька знахарь недаромъ хвастался своимъ искусствомъ; онъ положилъ Орлика на мосту бѣляны на спину, руки и ноги ему держали четверо молодцовъ, въ томъ числѣ и Кипрусъ, и самъ Черный маленькимъ ножомъ разрѣзалъ эсаулу плечо и крючкомъ, сдѣланнымъ изъ гвоздя, вытащилъ пулю.

— Тащи, дьяволъ!.. Тащи, дьяволъ!.. кричалъ Орликъ не переставая, и потъ градомъ катилъ у него съ лица.

Когда пуля была вынута, — эсаула выпустили изъ рукъ, и онъ сознался:

— Правда твоя, Черный, будь руки у меня свободны, я бы тебя разнесъ. Когда поранили и свалили съ ногъ, не такъ больно было, какъ когда ты, лѣшій, ковырять началъ.

— Ну, то-то… я ученый; меня эдакъ не разъ хворые бивали… сознался Черный.

XIX

Какъ только Черный освободилъ эсаула отъ пули, началась работа: бѣляну обвязали канатомъ и всей толпой стали тащить съ мели.

Нескоро подалось судно, только въ полдень закачалось оно на Волгѣ и снова пошло по теченію. Скоро бѣляна, управляемая тѣмъ же лоцманомъ, что служилъ купцу, была доставлена гужемъ вверхъ по теченію къ самому поселку и поставлена у берега. Началась разгрузка зерна. Перевозомъ краснаго товара завѣдывалъ Ефремычъ, и всѣ тюки съ добромъ носили молодцы прямо въ домъ атамана.

Дуванъ и дѣлежъ, по обычаю, долженъ былъ произойти послѣ; прежде всего слѣдовало разгрузить бѣляну, чтобы ее самую уничтожить и не оставлять на водѣ, какъ бѣльмо на глазу, и «поличное» произведеннаго грабежа.

— Прежде хорони концы въ воду, а тамъ ужъ дувань, что добылъ! было правиломъ во всѣхъ шайкахъ разбойниковъ. Дуванить, или дѣлить поровну добычу, по суду общему, что кто заслужилъ, было обычаемъ, свято и нерушимо соблюдавшимся испоконъ-вѣка. Атаманъ могъ только половину всего добра оставить у себя, но не иначе, какъ «про запасъ», для дѣлежа впослѣдствіи опять-таки между всѣми поровну.

Въ сумерки, когда Орликъ наблюдалъ за разгрузкой зерна, Устя велѣлъ привести къ себѣ купца Душкина, который, связанный, былъ запертъ въ хатѣ Чернаго, подъ надзоромъ двухъ ребятъ на часахъ. Купецъ, унылый, блѣдный, едва волоча ноги, побрелъ въ домъ атамана, какъ на смерть.

Молодцы обмолвились ему въ бесѣдѣ ночью, что его непремѣнно «распалятъ» изъ ружей или повѣсятъ, или пустятъ въ рѣчку съ камнемъ на шеѣ.

— Такая заведенья на вашего брата, объяснили они купцу. Батраковъ твоихъ или пустятъ на волю, или возьмутъ въ шайку, какъ кто желаетъ, а тебѣ будетъ судъ и херъ.

— Какъ то-ись херъ? переспросилъ Душкинъ.

— Ну, похерятъ… вашего брата не херить нельзя.

Купецъ понялъ и только вздыхалъ потомъ всю ночь и молился послѣ этого объясненія.

Когда Душкина привели къ дому атамана и велѣли ему лѣзть наверхъ, навстрѣчу ему вышла мордовка Ордунья.

— Хозяинъ съ бѣляночки? спросила она ворчливо.