Том 2. Роковые яйца - Михаил Булгаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И при этом стукнул старушку безменом по голове. И таких случаев, или случаев подобных, я знаю за последнее время — целых четыре. Осуждаю ли я молодого человека? Нет. Категорически — нет. Ибо прекрасно чувствую, что посели ко мне в комнату старушку или же второго Василия Ивановича, и я бы взялся за безмен, несмотря на то, что мне с детства дома прививали мысль, что безменом орудовать ни в коем случае не следует.
А Саша предлагал 20 червонцев, чтобы только убрали из его комнаты Анфису Марковну…
Впрочем, довольно.
* * *
Отчего же происходит такая странная и неприятная жизнь? Происходит она только от одного — от тесноты. Факт: в Москве тесно.
Что же делать?!
Сделать можно только одно: применить мой проект, и этот проект я изложу, предварительно написав еще главу «О хорошей жизни».
Москва, 1924 г.
II
О хорошей жизни
Юрий Николаевич заложил ногу за ногу и, прожевывая кекс, спросил:
— Вот не совсем понимаю, почему вы, человек довольно благодушный, как только начинаете говорить о квартире, впадаете в ярость?
Я тоже сунул в рот кусок кекса (прекрасная вещь с чаем, но отнюдь не в 5 часов дня, когда человек приходит со службы и нуждается в борще, а не в чае с кексом. Вообще, московские граждане, бросим мы эти файф-о-клоки к чертям!) и ответил:
— Поэтому и впадаю в ярость, что я на этом вопросе собаку съел. Высокий специалист.
— Может быть, вы еще чаю хотите? — осторожно предложила хозяйка.
— Нет, благодарю вас, чаю не хочется. Сыт, — со вздохом ответил я, чувствуя какое-то странное томление. Обломки кекса плавали внутри меня в чайном море и вызывали чувство тоски.
— Вам хорошо говорить, — продолжал я, закуривая, — когда у вас прекрасная квартира в две комнаты.
Юрий Николаевич тотчас судорожно засмеялся, торопливо проглатывая изюм, и полез в карманы. В одном он ничего не нашел, в другом тоже. И в третьем. Тогда он кинулся к столу, нырнул в ящики, нырнул в какие-то груды и там не нашел.
Вместо искомого нашел позапрошлый понедельничный номер «Накануне», полюбовался на него и сказал:
— Пропала куда-то. Ну, ладно.
С этими словами он стал на колени на пол и ухватился за ножки кресла в углу. Лохматый пес обрадовался суете, начал скакать и хватать его за штаны.
— Пошел вон! — закричал, краснея, Юрий Николаевич. Кресло отъехало в сторону, и в огромнейшей лохматой дыре, аршин в диаметре, оказался купол соседней церкви на голубом фоне неба.
— Однако.
— До ремонта ее не было, — пояснил счастливый обладатель двух комнат с дырой, — а вот, сделали ремонт и дыру.
— Так ее же можно заделать.
— Нет уж я ее заделывать не буду. Пусть тот, кто мне бумажку прислал, сам и заделывает.
Он опять похлопал по карманам, но бумажки так и не нашел.
— Бумажку прислали, чтобы я вытряхнулся из этой квартиры.
— Куда?
— В бумажке написано: не касается.
Каюсь: на душе у меня полегчало. Не один, стало быть, я.
* * *
В самом деле: как это так «вытряхайтесь»?! Ведь месту пусту не быть? Юрий Николаевич вытряхнется, но ведь на его место «втряхнется» Сидор Степаныч? А Юрий Николаевич, оказавшись на панели, ведь тоже пожелает войти под кров? А если под этим кровом сидит уже Федосей Гаврилович? Стало быть, Федосей Гаврилычу вытряхательную бумажку? Федосей на место Ивана, Иван на место Ферапонта, Ферапонт на место Панкратия…
Нет, граждане, это чепуха какая-то получается!
* * *
В лето от Рождества Христова… (в соседней комнате слышен комсомольский голос: «Не было его!!»), ну, было или не было, одним словом, в 1921 году, въехав в Москву, и в следующие года 1922 и 1923-й страдал я, граждане, завистью в острой форме. Я, граждане, человек замечательный, скажу это без ложной скромности. Труд-книжку в три дня добыл, всего лишь три раза по 6 часов в очереди стоял, а не по 6 месяцев, как всякие растяпы. На службу пять раз поступал, словом, все преодолел, а квартирку, простите, осилить не мог. Ни в три комнаты, ни в две и даже ни в одну. И как сел в знаменитом соседстве с Василием Ивановичем, так и застрял.
(Голос Юрия Николаевича за сценой: — Да у вас отличная комната!!)
Хор греческой трагедии. Бескомнатные:
— Эт-то возмутительно!!!
Ладно, не будем спорить. Факт тот, что бывают лучше.
И так — застрял. Тьма событий произошла в это время в подлунном мире, и одним из них, по поводу которого я искренно ликовал, была посадка на скамью подсудимых всего этого, как он, бишь, назывался?.. Центрожил… ну, одним словом, те, что в 21 — 23-м гг. комнаты раздавали по ордерам. По скольку лет им дали, не помню, но жалею, что не вдвое больше. После этого и вовсе их, как он?., «жил» этот, кажется, упразднили. И уже появились в «Известиях» объявления «Ищу… Ищу… Ищу…», а я так и сижу. Сидел и терзался завистью. Ибо видел неравномерное распределение благ квартирных.
* * *
Не угодно ли, например. Ведь Зина чудно устроилась. Каким-то образом в гуще Москвы не квартирка, а бомбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик, муж. Манюшка готовит котлеты на газовой плите, и у Манюшки еще отдельная комнатка. С ножом к горлу приставал я к Зине, требуя объяснений, каким образом могли уцелеть эти комнаты.
Ведь это же сверхъестественно!!
Четыре комнаты — три человека. И никого посторонних.
И Зина рассказала, что однажды на грузовике приехал какой-то и привез бумажку «вытряхайтесь!!».
А она взяла и… не вытряхнулась.
Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился бы, как Бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и никакими силами меня не выдрали бы из квартиры.
Зина, ты орел, а не женщина!
Эпоха грузовиков кончилась, как кончается все на этом свете. Сиди, Зинуша.
* * *
Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по всем швам свое пролетарское происхождение, а другая поступила в студию. Умен ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное время?
Не умен-с, а гениален.
Шесть комнат остались у Николая Иваныча. Приходили и с портфелями и без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком была набита племянницами. В каждой комнате стояла кровать, а в гостиной две.
* * *
На днях прославился Яша. Яша никаких племянниц не выписывал. Яша ухитрился в 5 (пяти) комнатах просидеть один, наклеив на дверь полусгнивший от времени (с 1918 года, кажется) ордер, из которого явствовало, что у означенного Яши студия.
Яша — ты гений!
* * *
А Паша…
Довольно!
* * *
С течением времени я стал классифицировать. И классификация моя проста, как не знаю что.
Два сорта живущих хорошей жизнью:
Имели и сумели сохранить (Зина, Николай Иваныч, Яша, Паша и др…).
Ничего не имели, приехали и получили.
Пример: приезжает из Баку Нарцисс Иоаннович, немедленно становится председателем треста, получает две комнаты (газовая плита и т. д.) в казенном доме. Затем неизменно идут неприятности на сердце от трефовой дамы, засим неприятности в казенном доме, засим дальная дорога и в заключительном аккорде бубновый туз (десять, по амнистии — два, в общем, восемь). На место Нарцисса садится Сокиз. На место Сокиза — Абрам, на Абрамово место — Федор…
Довольно…
ПРОЕКТ
Так же, конечно, немыслимо! В воздухе много проектов; в числе их бумажки о выезде 2-х в такой-то срок, хитрые планы о том, как Федула потеснить, а Валентина пересев лить, а Василия выселить.
Все это не то.
Действителен лишь мой проект:
Москву надо отстраивать.
Когда в Москве на окнах появятся белые билетики со словами:
«СДАЕЦА»,
все придет в норму.
Жизнь перестанет казаться какой-то колдовской маетой — у одних на сундуке в передней, у других в 6 комнатах в обществе неожиданных племянниц.
ЭКСТАЗ
Москва! Я вижу тебя в небоскребах!
Москва, май 1924 г.
«Накануне», 27 мая 1924 г.
12 июня 1924 г.
Ханский огонь
Когда солнце начало садиться за орешневские сосны и бог Аполлон Печальный перед дворцом ушел в тень, из флигеля смотрительницы Татьяны Михайловны прибежала уборщица Дунька и закричала:
— Иона Васильич! А Иона Васильич! Идите, Татьяна Михайловна вас кличут. Насчет экскурсий. Хворая она. Во щека!
Розовая Дунька колоколом вздула юбку, показала голые икры и понеслась обратно.
Дряхлый камердинер Иона бросил метлу и поплелся мимо заросших бурьяном пожарищ конюшен к Татьяне Михайловне.
