Ассимиляция - Вандермеер Джефф

Проявления любви и доброты. Бесполезность вины.

Настал день в бытность его священником, когда у него не осталось слов, когда он вдруг понял, что испытывает большее наслаждение от модуляций собственного голоса при произнесении фраз и выражений, чем от их значения. И тогда он вдруг страшно растерялся, поплыл по бескрайнему морю сомнений, уверенный, что потерпел полное поражение. И это была правда. Адское пламя и апокалиптические видения, грядущее разрушение мира демонами – так человеку долго не продержаться, он непременно чего-то лишится. Под конец он уж не понимал, что имеет в виду, во что верит, и тогда одним решительным жестом он отмел всю свою прошлую жизнь и уехал на юг, постарался убежать как можно дальше. В том числе и от своего отца, питающегося растущим культом личности, завистника и манипулятора, которого он больше не мог терпеть. Этот отстраненный человек, испускавший очень мало света, делился с сыном только теми эмоциями, которых тот не желал.

Все изменилось, стоило ему только переехать. На юге он чувствовал себя совсем по-другому, не так, как на севере. Он и сам стал другим, вдруг ощутил, что счастлив – до такой степени, что осознавать, что болен, совсем не хотелось. Ни болезнь, ни что-либо иное, хотя бы отдаленно намекающее на то, что не все идеально.

И тем не менее примерно через неделю после той истории с растением он, лежа в постели с Чарли, вдруг ощутил легкое онемение в мышцах. Показалось, будто собственное тело от него отделилось. Впрочем, ненадолго, минут на десять. Смущали его и некоторые моменты во время прогулок по берегу неподалеку от маяка, якобы патрулируя территорию, чтобы оградить ее от вторжения посторонних, но на самом деле он занимался своим любимым делом – наблюдал за птицами.

Он смотрел на море, и в уголках глаз плавали какое-то черные точки – может быть, пятнышки от взгляда на солнце. Может быть, это была просто паранойя, тягостное сомнение, словно какая-то часть его мозга пыталась разрушить всё, хотела, чтоб он был несчастлив, заставить его уничтожить новую жизнь, которую он здесь построил.

Помимо этих явлений он стал все меньше и меньше замечать присутствие «Бригады легковесов», словно в тот день, когда они фотографировались, между ними было достигнуто некое перемирие, негласный уговор не обижать друг друга.

Но столкновения временами все же случались.

Сегодня он зашел к себе на кухню и увидел, что Сьюзен безо всякого стыда и стеснения делает себе сандвич. Достала из холодильника его сыр и его ветчину, нарезала на ломтики, выложила на столик рядом с кусками белого хлеба, его луком и помидорами из сада. Примостилась на краешке стула под острым углом в какой-то нелепой позе – одна нога вытянута, упирается в пол, другая согнута в колене. Его почему-то особенно взбесила эта поза. Она выглядела какой-то зажатой, неестественной, словно специально для него приготовленной.

А потом вошел Генри и предвосхитил слова Саула, целую лекцию о том, как некрасиво брать чужое без спросу. О том, что нехорошо делать сандвич, предварительно не спросив у него разрешения, что это просто неприлично, некрасиво и нечестно.

Генри произнес небрежным тоном:

– Надеюсь, ничего страшного тут не происходит, Саул? Ни здесь, ни там, подальше?

В ответ ему удалось выдавить лишь слабую улыбку. Все знали страшные байки о Забытом береге.

– И наверное, это просто совпадение, но после вашей истерики во дворе с нашими датчиками что-то случилось, мы получаем искаженные показания. Порой бывает, что нам поставляют скверное оборудование и оно толком не работает, но ведь мы его проверяли. И все было нормально.

Его «истерики», значит. Генри определенно идет на обострение отношений.

– Но прожектор, он ведь работает нормально? – И вот оно опять, это ощущение, словно Генри пытается добиться чего-то от Саула. Он уже был знаком с этой тактикой, к ней прибегали не только нервные, но и самые застенчивые члены этой шайки.

– О да, работает, там все в порядке. – Саул пытался подпустить в голос веселости. Маленькую выщерблину он устранил, протер стекло и старался не вспоминать об этом неприятном инциденте.

Любой знающий этого фигляра Генри не стал бы обращать внимания на его дурацкие выпады, счел бы их проявлением неумения вести себя в обществе. Но он часто нервировал Саула одним своим присутствием.

В итоге он выгнал их обоих с кухни, потом позвонил Чарли, спросить, не хочет ли тот позавтракать вместе, запер свои комнаты и поехал в деревенский бар, хоть немного отвлечься.

Деревенский бар не был постоянно работающим заведением, он открывался от случая к случаю, в зависимости от того, кто был поблизости. Сегодня они вынесли на задний двор жаровню для барбекю и холодильник, забитый домашним пивом. Бумажные тарелки, позаимствованные с какой-то семейной вечеринки, торт со свечами на розовой глазури. Саул и Чарли уселись на улице, на старом деревянном настиле, лицом к морю, за столиком под вылинявшим голубым зонтом.

Говорили о том, как Чарли провел день в море на лодке, о новом соседе, который купил дом, полуразрушенный ураганом, о том, что Старине Джиму не мешало бы отремонтировать и обновить деревенский бар, потому что «это не круто, иметь бар на берегу, в месте, где рядом нет других приличных баров, а потому не с чем сравнить». О том, что было бы неплохо как-нибудь сходить на концерт той рок-группы, о которой рассказывал Чарли. О том, чтоб вместо того, чтоб торчать тут, они могли бы проваляться в постели весь день.

И о том, как «Бригада легковесов» действует Саулу на нервы.

– Этот Генри просто выродок, – сказал он Чарли. – И взгляд у него жуткий, как у гробовщика. А Сьюзен так и ходит за ним по пятам.

– Но ведь не навеки ж они сюда приперлись, – сказал Чарли. – Придет день, и уедут. Вот уж точно, жалкие выродки. Бригада уродов. – Он просто играл словами, наверное, потому, что оба они уже успели выпить по паре пива.

– Ну может, и так, но пока что при виде них у меня прямо мороз по коже.

– А что, если они агенты под прикрытием и работают на Агентство по защите окружающей среды?

– Точно, я же тут каждую ночь напролет закапываю химические отходы.

Чарли, конечно, шутил, но Забытый берег серьезно пострадал от десятилетий снисходительного отношения законов к сбросу биологических отходов на том, что считалось «немуниципальной территорией»[9]. В песке тонули прогнившие ржавые бочки, их было куда больше, чем думали местные, – на старых заброшенных фермах, укрытые жирным суглинком.

Они возобновили разговор позже, в маленьком двухкомнатном домике Чарли, что находился неподалеку. На стене – пара семейных снимков, несколько книг на полках, в холодильнике почти пусто. Словом, ничего такого, что Чарли не смог бы быстро побросать в рюкзак, если бы решил вдруг убраться отсюда или к кому-то переехать.

– А ты уверен, что они не психи, бежавшие из сумасшедшего дома?

Саул усмехнулся, вспомнив, что прошлым летом из психушки на окраине Хедли сбежали два пациента, пробрались сюда, на Забытый берег, и как-то умудрились прожить на свободе почти три недели, пока за ними не приехала полиция.

– Убрать отсюда всех сумасшедших – так ни одного человека не останется.

– Кроме меня, – заметил Чарли. – Кроме меня, ну и еще, может, тебя.

– Кроме птиц, оленей и выдр.

– Кроме холмов и озер.

– Кроме змей и лестниц[10].

– Что?

Но к этому времени они уже оказались в постели и так славно согревали друг друга, что могли бы сказать любую глупость. И говорили.

На следующий день Саул все еще колебался, идти ли к врачу, но наконец решился благодаря девочке. Генри и Сьюзен уединились на маяке, сам он возился во дворе, а она появилась днем и с тех пор ходила за ним, словно тень. Он так привык к ней, что если бы она не пришла, подумал бы, что с ней что-то случилось.