Хранители пути - Карина Сарсенова

Грохот падающего в запертом кабинете тяжелого тела звуковой стеной встал на их пути. Словно ударившись о нее, молодые люди замерли, а в следующее мгновение инстинктивно метнулись в ближайшее укрытие. Скорчившись за высокой спинкой антикварного дивана, несколько минут они переводили дыхание, тесно прижавшись друг к другу. Наконец, слегка освоившись, девушка отпустила руку возлюбленного и на четвереньках поползла из-за дивана в комнату. И почти сразу же оказалась втянутой за ногу обратно. Дверь приемной столь неожиданно и неслышно распахнулась, что только бдительность молодого человека спасла парочку от позорного обнаружения.

Вошедший в комнату молодой мужчина поражал редкостно неприятным видом: высокий, длинный, худой, с невероятно подвижными туловищем, суставами и шеей, но при этом абсолютно неподвижным лицом, обрамленным гладко прилизанными черными волосами, он до тошноты был схож с огромной смертельно опасной змеей. Черные блестящие глаза, немигающим пристальным взглядом вбуравливающиеся в пространство впереди него, усиливали это сходство.

Минуя комнату, мужчина на ходу извивался всем телом, окидывая ее цепким неподвижным взглядом. Казалось, он передвигался в пространстве не с помощью ног, но используя мускульную мощь всей своей целостности. Убедившись, что в приемной никого нет, он подошел к двери в шефский кабинет и осторожно, одним ловким жестом прикрепил к замочной скважине крошечный круглый предмет. Затем развернулся и бесшумно выскользнул из приемной, оставив дверь в нее полуприкрытой. Ничто не сдвинулось с места при его возникновении и исчезновении. Даже тени, всегда чутко реагирующие на любого, кто входил в их владения, оставались там же, где они были до появления змееподобного типа. Казалось, что они вовсе не заметили его. И только пренеприятнейшее чувство дурноты, прочно засевшее где-то в подвздошье, напоминало юным мужчине и женщине, скорчившимся за диваном: да, Геннадий действительно был здесь.

Большой прямоугольный стол из красного дерева, обитый коричневой тонкой кожей, уродливо громоздился посреди огромного кабинета с видом категорической начальственной правоты. За ним, в широком и высоком кожаном кресле, откинувшись на спинку и заложив ногу на ногу, сидел Шалкар. С молчаливой скорбью на аристократически красивом, тонком мужественном лице, с идеально подобранными друг к другу чертами и черточками, он созерцал стоящего перед ним Альфео. Итальянец, с неестественно прямой спиной и горделиво поднятой головой, соляным столбом несгибаемого величия вырастал прямо из кабинетного ковра. Между ним и столом сиротливо ютился маленький, низенький, неудобного вида стул. И не сразу становилось понятным, прятался ли Альфео за его немощной плотью, или использовал как препятствие для успешного разгона. Ведь известно, что мелкие барьеры, стоящие на пути сильного бегуна, не мешают ему, а придают сил от их покорения или же служат точкой опоры при прыжке.

— Ну, что же ты вытворяешь? — склонив набок голову, проникновенным низким голосом вопросил наконец Шалкар. Непонимающее молчание Альфео приняло в себя его наполненные горечью слова, поглотило и вновь заполнило окружающее пространство. — До сих пор не можешь русский язык выучить… — со вздохом, скорее сочувствующим, чем осуждающим, Шалкар подался вперед и слегка улыбнулся. — Ну вот как с тобой разговаривать! Не звать же всякий раз переводчика, — сокрушенно качая головой, несколько секунд он всматривался в непроницаемое лицо итальянца, продолжавшего торжественно и немо стоять в центре комнаты. Только шляпа, слегка заметно подрагивающая в опущенной к полу руке, выдавала в его окаменевшей фигуре признаки живого человеческого присутствия. Любой памятник, посмертный, а уж тем более прижизненный, должен быть соотнесен в своих габаритах с масштабом занимаемого постамента. В бесконечном размахе шалкаровского кабинета низкорослый, коренастый и подчеркнуто несгибаемый Альфео выглядел поистине трагикомично.

Кровавая искра недоброго веселья промелькнула в смоляной бездне глаз хозяина пространства.

— Как можно порочить честь этой прекрасной и почтенной дамы! — неожиданно громко, почти по слогам, выговорил Шалкар. — Она же замужем! Ты это понимаешь?

Тень легкого недоумения промелькнула по застывшему лицу Альфео и спряталась под нацепленную маску непроницаемости. Безответность, порожденная непониманием, глухой стеной стояла между артистом и продюсером. Удрученный вздох последнего упал в застоявшуюся тишину. Поднявшись из кресельных глубин, Шалкар неспешно обошел стол и почти вплотную приблизился к итальянскому визитеру.

— Твои ухаживания испортят ей репутацию, понимаешь? — наклонившись к уху Альфео, вполголоса произнес мужчина. Лицо иностранца продолжало оставаться возмутительно невозмутимым. — Да ты садись, чего стоишь, как памятник самому себе! — вернувшись в кресло, махнул рукой продюсер, приглашающим жестом поддержав тусклую искру согласия в стоическом взгляде Альфео.

— Присаживайся, дорогой синьор, — терпеливо повторил Шалкар. Трудно быть памятником самому себе, и Альфео, скосив глаза на маячивший прямо перед ним стул, не смог устоять перед соблазном улучшить собственное положение. С неслышным вздохом облегчения он сделал шаг вперед и с достоинством присел на краешек мебельного уродца. Откинувшийся в кресле Шалкар с явным удовольствием созерцал неудобно сидящего напротив него несуразного человечка, который умудрялся, несмотря ни на что, сохранять величественность своей осанки. Правда, сохранял он ее недолго. Сизая тень, пролезшая за спиной Альфео в кабинет из-под двери в приемную, обвилась вокруг одной из ножек утлой мебели, и та внезапно и с хрустом подломилась. Ни один из памятников не способен сохранить равновесие, когда стоящий под ним пьедестал проваливается в тартарары. Упавший навзничь итальянец продемонстрировал миру хлипкие подметки порядком поизносившейся обуви, в качестве бонуса за эффектное падение заработав приличный ушиб копчика. Боль обладает чудотворной стимулирующей силой, воскрешая к жизни по всем параметрам безжизненные тела. Вскочив на ноги, держащийся за филейную часть артист с совершенно живым негодованием уставился на бесстыдно валяющийся у его ног разломанный стул.

— Ostia!!! — категорически непечатной итальянской лексикой он изрыгнул на несчастную мебель переполнявшее душу праведное негодование. — Ostia!!! — обуреваемый шквалом до сей поры сдерживаемых эмоций, Альфео яростно набросился на останки стула, стремясь, очевидно, стереть всяческие доказательства своего позора с лица земли. Увы, подобное желание зачастую только усугубляет следы происшедшего, превращая их в настоящие того последствия.