Серебряные тени - Райчел Мид

– У тебя здорово получается, – похвалила я Дункана, показав на деталировку листьев. – Все потому, что ты здесь так долго?

– Не-а. Живопись – мое давнее хобби. Я рисовал еще до того, как сюда угодил. Правда, свои первые паршивые натюрморты я просто ненавижу. – Дункан помолчал, уставившись на папоротник. – Я бы на все пошел ради абстрактной картины или пейзажа. Мне до смерти хочется написать небо. Впрочем, о чем это я? Пока я жил в Манхэттене, я редко выбирался на природу. Считал, что пленэр мне неинтересен и я приберегу свой талант изображать закаты в Аризоне на более поздний срок.

– Значит, ты жил в Манхэттене? Ого! Круто.

– Ага, – согласился Дункан. – А еще людно, шумно и пестро. Я суету терпеть не мог. А теперь я бы все отдал, чтобы туда попасть. Вот куда стоит отправиться тебе и твоему романтичному парню.

– Мы всегда мечтали поехать в Рим, – призналась я.

Дункан презрительно фыркнул:

– В Рим! Зачем мучиться с языковым барьером, когда любые сокровища можно получить в Штатах? Вы бы сняли квартирку, на которую ты бы зарабатывала на двух работах и параллельно слушала бы самые разные курсы, а он бы зависал со своими безработными приятелями-художниками в Бушвике. Возвращались бы к себе поздно вечерком, чтобы поесть корейские блюда с чокнутыми соседями, а потом любили бы друг друга на брошенном на пол матрасе. А на следующий день это повторялось бы снова. – Дункан взялся за свое полотно и пробормотал: – Неплохая жизнь.

– Очень даже неплохая, – согласилась я, невольно улыбаясь.

Однако моя улыбка погасла, а сердце больно сжалось при мысли о будущем с Адрианом. То, что сейчас описал Дункан, было ничем не хуже «планов побега», которые мы порой строили с Адрианом… а на данный момент вариант Дункана оставался столь же недостижимым, как и остальные.

– Дункан… а ты правда пошел бы на что угодно, лишь бы увидеть Манхэттен?

– Прекрати, – потребовал он.

– Что прекратить?

– Сама знаешь. Это просто оборот речи.

– Угу, – кивнула я. – Но если бы нашелся способ отсюда выбраться и…

– Его нет, – бесцеремонно прервал он меня. – Ты не первая предлагаешь мне идею побега. И ты не последняя, Сидни. И если я смогу, то не допущу, чтобы тебя бросили в одиночку из-за очередной глупости. И повторяю, Сидни, даже не думай.

Я погрузилась в размышления. За год, проведенный в этих стенах, Дункан, наверное, не раз видел, как другие пытаются отсюда вырваться, – и, судя по его реакции, все бедолаги потерпели неудачу. Я уже спрашивала Дункана о том, где находится выход из здания, – но, как и я, он не мог ничего выяснить. Значит, мне нужно сменить тактику и поискать другие сведения, чтобы в конечном итоге мы могли очутиться на свободе.

– А ты не ответишь на пару вопросов? – спросила я, наконец. – Не про выход из центра.

– Ладно, валяй, – настороженно проговорил он, по-прежнему стараясь не встретиться со мной взглядом.

– Ты не знаешь, где мы?

– Нет, – выпалил он. – И это тоже часть их плана. Единственное, в чем я уверен, что все уровни, на которых мы бываем, находятся под землей. Поэтому тут нет ни единого окошка.

– А как сюда закачивают газ? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем я говорю, – сказала я, обнаружив, что он нахмурился. – Ты должен был его чувствовать, пока находился в камере-одиночке. Его применяют и здесь для того, чтобы вырубить нас ночью и вызвать возбуждение и паранойю, когда мы бодрствуем.

– Препараты в таком случае не понадобятся, – произнес он. – Групповое мышление прекрасно распространяет паранойю.

– Не виляй. Ты ведь знаешь, откуда газ…

– Прекрати. Хоть папоротник и сосудистое растение, но вырабатывает кислород точно так же, – прервал меня Дункан.

Меня ошарашила странная реплика Дункана и его чуть повышенный тон.

– Химические реакции основного фотосинтеза ни на секунду не прерываются, – продолжал Дункан. – Но он размножается не семенами, а спорами.

Я слишком растерялась, чтобы сразу ответить, – и вдруг заметила то, что он увидел раньше меня. Эмма стояла недалеко от нас и копалась в коробке с цветными карандашами. Я тотчас сообразила, что она подслушивала.

Я судорожно сглотнула и попыталась придумать нечто внятное.

– А я и не спорю! Я просто хочу напомнить тебе, что анализ окаменелостей связан с крупнолистными и мелколистными растениями. А ты почему-то углубился в фотосинтез.

Эмма что-то себе подобрала и отошла, а у меня подкосились колени.

– Господи! – прошептала я, когда она находилась на безопасном расстоянии.

– Поэтому надо соблюдать осторожность, – тихо сказал Дункан.

Занятие закончилось. Остаток дня я нервно ждала, что Эмма донесет на меня кому-нибудь из начальства и меня отволокут на очищение или, что хуже, кинут в темноту одиночной камеры. Как обидно, что нас подслушала именно она! Другие заключенные не проявляли ко мне дружелюбия, но я уже смогла определить самых перспективных кандидатов в союзники. А Эмма… она оказалась хуже всех. Остальные время от времени делали ошибки, вроде Хоуп: говорили что-то невпопад и получали наказание. Только моя благонравная соседка по комнате никогда не отклонялась от безупречных алхимических формулировок. Более того – она старалась подставить тех, кто оступался. Я искренне не понимала, почему она все еще «гостит» в центре.

Однако за мной никто не приходил. Эмма в мою сторону даже не смотрела, и я решила, что она услышала только поспешную отговорку Дункана насчет фотосинтеза.

Наступил час исповедания, и мы побрели в часовню. Некоторые уселись на раскладные стулья, а другие, как и я, принялись расхаживать по залу. Накануне было воскресенье – день, который стал крохотным исключением из правил жесткого расписания. Вчера здесь появился проповедник, который провел в часовне настоящую церковную службу и помолился о спасении наших душ. Мы внимали его словам, сидя на длинных скамьях рядом с инструкторами.

Тем не менее служба подняла мне дух – не благодаря ее содержанию, а просто потому, что стала хорошим способом вести отсчет времени. Любая информация, которую мне удастся добыть, сможет мне пригодиться… По крайней мере, я на это надеялась.

Вот почему я каждый день перед собранием читала надписи на Стене истины. Я выучила наизусть истории заключенных, которые угодили в центр перевоспитания, и жаждала найти в их посланиях хоть какую-то зацепку. В основном я натыкалась на схожие фразы, и сегодняшний день не стал исключением. «Я прегрешила против себе подобных и глубоко раскаиваюсь. Прошу принять меня обратно. Единственное спасение – это человеческое спасение». Соседнее гласило: «Пожалуйста, выпустите меня». Увидев, что порог часовни переступила Шеридан, я уже собралась присоединиться к остальным, но внезапно мой взгляд упал на тот участок стены, до которого я еще не добиралась. Там коряво значилось: «Карли, прости. – К.Д.».

У меня отвисла челюсть. Неужели, это невероятно!.. Но чем дольше я глазела на надпись, тем глубже становилась моя уверенность, что я вижу извинение перед моей сестрой Карли, написанное Китом Дарнеллом – типом, который ее изнасиловал. Я способна допустить, что это могла быть иная Карли и какой-нибудь горе-алхимик с теми же инициалами, но сердце говорило мне, что я не ошиблась. Я знала, что Кит проходил перевоспитание. Его преступление сильно отличалось от того, в чем обвиняли меня, кроме того, недавно его выпустили… Правда, «недавно» случилось месяцев пять тому назад. А еще к моменту освобождения он практически превратился в зомби. Было дико думать, что Кит бродил по этим коридорам, посещал бесконечные занятия и претерпевал те же процедуры очищения, что и я. Но еще больше пугала мысль о том, что я могу выйти отсюда такой же, как он.

– Сидни! – доброжелательно окликнула меня Шеридан. – Ты к нам не присоединишься?

Краснея, я поняла, что буквально прилипла к стене, и опрометью бросилась к группе.

– Извините, – промямлила я.

– Стена истины всегда вдохновляет, – заметила Шеридан. – Ты нашла нечто, что задело твою душу?

Я задумалась над ответом и решила, что в данном случае правда мне не должна повредить. Возможно, признание даже пойдет мне на пользу – ведь Шеридан постоянно пыталась заставить меня говорить.

– В общем-то, я удивилась, – произнесла я. – Я узнала знакомое имя… того, кто был здесь до меня.

– Он совратил тебя с пути истинного? – с наивным любопытством поинтересовалась Лэйси.

То был один из тех редких случаев, когда кто-то проявил ко мне личный интерес.

– Не совсем, – ответила я. – И это я о нем сообщила – отправила его сюда. – Заключенные посмотрели на меня с интересом, и я добавила: – Он имел дело с дряхлым мороем-маразматиком и брал у него кровь. Говорил морою, что ее используют для исцеления… В действительности он – тот парень, которого я знала – продавал ее местному татуировщику, который применял ее, чтобы продавать улучшающие способности наколки обычным студентам. Кровь, разведенная в туши, помогала им достигать отличных результатов, особенно в спорте, но вызывала опасные побочные эффекты.