Бунт красоты. Эстетика Юкио Мисимы и Эдуарда Лимонова - Чанцев Владимирович Александр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пытаясь объяснить причины подобного явления, он замечает: «Я думаю, что эстетический подъем жизни связан с жестокими временами. Демократия, как правило, не дает больших эстетических результатов». О чем-то сходном пишет в своей книге «Светлый путь»[159], посвященной живописи советских лет, исследовательница Вера Чайковская, отмечая рождение в те годы в официальной советской эстетике «новой чувственности». Лейтмотивами этой «новой чувственности» исследовательница считает культ телесности, апологию спорта и физического труда, полуязыческое переживание природы. А все эти эстетические компоненты напрямую отсылают к эстетике фашизма (вспомним хотя бы фильмы Лени Рифеншталь), с которой у обоих писателей, как я покажу чуть позже, обнаруживается весьма много пересечений. Что интересно, этот культ здорового тела, физического труда и т. д. создавался в условиях, совершенно, казалось бы, для этого не приспособленных: нищеты, голода, социальной необеспеченности и, в послевоенное время, физических недостатков. Так, например, этот феномен описан у Людмилы Улицкой:
«Несчастное племя советских людей, сплошь перекалеченное войной поколение безруких, обожженных и изуродованных физически, но обитавших в окружении гипсовых и бронзовых рабочих с могучими руками и крестьянок с крепкими ногами, презирало всяческую немощь»[160].
При этом, что крайне любопытно, советское руководство сознательно возводило культ физической красоты и здоровья к греческим идеалам:
«Великолепная Греция с ее культом человеческого тела, с ее прекрасными стадионами, аренами состязаний силы и ритмической грации — только несбыточная греза для бессильного представителя буржуазного мира. Лишь победивший пролетариат <…> — в дни праздников и больших физических парадов, когда улицы, площади и стадионы заливаются сотнями тысяч упругих и сильных, дышащих здоровьем и бодростью тел, — осуществил далекий идеал древней Эллады»[161].
Кроме того, Лимонов, апеллируя к японскому идеалу поведения, выстраивает в своей мемуарной трилогии образ смелого и мужественного ребенка-подростка, вынужденного отстаивать свою честь среди диких нравов местной «шпаны», потенциального трагического героя. В «Подростке Савенко» Лимонов, вспоминая свои подростковые годы в криминальном районе Салтовском, сожалеет:
«Мужчина терпит и молчит. Если бы Эди-бэби был знаком с японским кодексом бусидо или с учением стоиков, читал бы Марка Аврелия или Юкио Мишиму, он бы знал, что салтовский кодекс недалеко ушел от названных кодексов, и ему было бы чем занять свои мысли, рассуждая о сходствах и различиях и тем самым смягчая свою боль, но Эди-бэби еще не слышал о бусидо, и хагакурэ, и стоиках…»[162].
В книге «Убийство часового», посвященной тому, как бездарно советские правители «сдали» Советский Союз («Великую эпоху» его идеала), без упоминаний японских практик и «Хагакурэ» тоже не обошлось. Описывая свои сборы перед походом на митинг в 1992 году (вымылся, надел чистое белье), Лимонов мотивирует свою чистоплотность следующим образом: «Вдруг арестуют, чтобы выглядеть, как чистоплотный самурай»[163]. В главе «Героическое отношение к жизни» Лимонов вспоминает о выработанных им еще во время его жизни в Америке «Правилах поведения (как выжить)»: всегда иметь под рукой оружие, постоянно думать о нападении и защите, «безудержная агрессивность так же глупа, как трусость», а также — «освой для себя смерть, привыкни к ее существованию за твоим плечом». Это «героическое отношение к жизни» напрямую отсылает к кодексу «Хагакурэ», который и упоминается буквально на следующей странице: «Йоши Ямамото, японский самурай и монах (1659–1719), пишет в книге "Хагакурэ", излагая свою философию действия: "Невозможно совершить героические подвиги в нормальном состоянии рассудка. Нужно сделаться фанатиком и выработать манию к смерти. На головных повязках пилотов-камикадзе было начертано изречение из "Хагакурэ": "Путь самурая есть смерть"»[164].
Дальше в этом отрывке Лимонов продолжает трактовку текста «Хагакурэ», по сути повторяя при этом Мисиму. Он пишет, что не следует понимать «Хагакурэ» как «призыв к самоубийству или анормальную любовь к смерти». Лимонов отмечает, что «Хагакурэ» лишь проповедует «героическое отношение к жизни», что речь лишь идет о том, чтобы «полностью подчинить себя себе, сделать себя сверхчеловечески храбрым».
Отличие от эстетики Мисимы в том, что Мисима понимал слова «Путь самурая есть смерть» буквально: Действие ему нужно было именно для смерти, приравненной к красоте и занимавшей в его эстетике главенствующее положение. Для Лимонова же важнее Действие само по себе, а не в качестве пути к чему-либо — осознание же максимы «Хагакурэ» должно лишь сделать действующего смелее и бесстрашнее.
Лимонов вписывает центральную идею из «Хагакурэ» в ткань своего повествования, делая ее главным концептом книги: «Под этим трагическим и трезвым кредо подписались бы герои — защитники Брестской крепости, герои Сталинграда. (Невзирая на то, что японцы были нашими противниками в нескольких войнах.) Подписался бы под ним и маршал Ахромеев. Часовой, не сумевший защитить родину, он предпочел смерть»[165].
Однако Лимонов еще дальше отходит от идей Мисимы, обогащая девиз «путь самурая есть смерть» идеей жертвенности. Безусловно, формальным поводом смерти для пилотов-ка-микадзэ, о которых писал Мисима в эссе «Солнце и сталь», была также жертва во имя победы в войне. Но ни о какой победе в войне, об истории, вообще о мотивации Мисима там не писал: ему нужен был лишь красивый фон, антураж (камикадзэ-пилоты, повязки с японским флагом на головах, бреющий полет на вражеское судно и т. д.) и смерть ради смерти. Лимонов же предлагает даже мотивацию жертвенности:
«Ясно, что рассеченная на части, истекающая кровью Россия не может позволить себе упадка идеи жертвенности. Правила Поведения (как выжить) для патриота России, для националиста должны начинаться сегодня фразой: «Путь Российского националиста есть Смерть»… Только с таким камикадзе-девизом мы победим. Если мы, россияне, хотим выжить как Великая Нация и сохранить Великую Державу, мы обязаны сделать своим героическое отношение к жизни»[166].
«Хагакурэ» упоминается у Лимонова и в связи с такой важной для поэтики Лимонова темой, как тема страсти, любви-войны с женщиной. Так, в романе «Укрощение тигра в Париже», о парижских годах с Н. Медведевой, рассказано, как герой после очередной ссоры с «тигром» вспоминает, чтобы успокоиться, то же самое «Хагакурэ»:
«Лежа в темноте, вспомнил строчки из "Хагакурэ" — любимой книги Юкио Мишимы: "Человеческая жизнь длится мгновение. Должно истратить ее, делая то, что нравится. В этой действительности, летящей, как сон, жить в несчастье, делая только то, что неприятно, — глупо"»[167].
В книге «Девочка-зверь», объединившей несколько сборников рассказов писателя, «Хагакурэ» упоминается дважды. В первом случае Лимонов говорит, что использует наставления из «Хагакурэ» для ежедневных медитаций, призванных
