Господь - Романо Гуардини

Говорили, что она провозглашает этику Иисуса; будто бы Он высказывает в ней все то новое в отношении человека к себе самому, к другим, к миру и к Богу; все то, чем христианская этика отличается от ветхозаветной и от человеческой этики вообще. Но если «этику» понимать в трактовке нового времени – как учение о нравственно должном – то это мнение неверно. Откровением служит здесь не просто нравственное учение, а некая полнота существования, в которой, правда, незамедлительно проявляются нравственные аспекты.

Основы этого существования с могучей силой прорываются в заповедях блаженства. Вызывающие удив. ление и тревогу изречения характеризуют «блаженное», то, что наше естественное чувство считает несчастьем, а тому, что высоко ценится этим естественным чувством, Нагорная проповедь возвещает «горе» (см. Лк 6.24-26).

Мы старались все это понять таким образом, что здесь в мир «сверху» приходят новые ценности, над столько иные и великие, что они требуют переоценив старых.

В каком же отношении находится это новое существование со всем, что в него входит, с традиционные ми нормами Ветхого Завета?

Иисус отвечает: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон: не нарушить пришел Я, но исполнить» (Мф 5.17). То, что Он приносит, конечно, ново, однако не разрушает прежнего, но извлекает из него максимум возможного.

Далее следует ряд отрывков, в которых отражается это завершение (Мф 5.21-26; 27-30; 5.33-37; 5.38-42; 5.45-48, к чему добавляется еще Лк 6.34-35).

Все эти тексты построены по одному образцу. Сначала: «Вы слышали, что сказано древним»; затем: «А Я говорю вам», после чего дается объяснение, снимающее противоречие. Из них четыре посвящены отношениям к ближнему, причем три – соотношению справедливости и любви, а один – отношению к человеку другого пола. Среди текстов есть один об отношении к Самому Богу.

«Еще слышали вы, что сказано древним: „не преступай клятвы, но исполняй пред Господом клятвы твои“. А Я говорю вам: не клянись вовсе: ни небом, потому что оно престол Божий; ни землею, потому чтo она подножие ног Его; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя; ни головою твоею не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным. Но да будет слово ваше: „да, да“; „нет, нет“; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф 5. 33-37).

Закон Ветхого Завета повелевал: когда клянешься, смотри, чтобы то, в чем клянешься, было правдой. Если дал какой-либо обет Богу, смотри, чтобы ты выполнил его. Господь же говорит: не клянись вовсе. Почему? Потому что все, на что ты можешь ссылаться при клятве, принадлежит Богу. Он же Сам есть величие, превосходящее все, Он – Святой, Неприкосновенный, Неприступный.

Что значит поклясться? Это значит сказать: то, что я утверждаю, истинно, настолько истинно, что я имею право призвать Бога в свидетели. Все это настолько же истинно, как то, что Бог жив и правдив. Таким образом клянущийся призывает Бога в свидетели истинности своего утверждения. Он связывает свою собственную правдивость с правдивостью Бога и призывает Его стать за эту истину. Иисус же говорит: на что ты осмеливаешься? За этими словами встает все величие Ветхого Завета, Откровения Божия, которое запрещало даже изображать Бога, ибо всякое изображение низводит Его до человеческого уровня. Тем самым все обретает максимальную серьезность, и решение должно быть принято теперь уже не между правдивой и ложной клятвой, а гораздо раньше – между истиной Божией и истиной человеческой. Как может человек, содержащий в себе всю ложь, становиться со своими высказываниями рядом со святым Богом? Он должен вообще избегать клятвы и так высоко нести в своем сердце Божие величие, чтобы простое «да» или «нет» было бы равносильным присяге. Таким образом, заповедь не давать ложной клятвы заменяется более глубокой правдивостью, которой чужды любые клятвы, потому что она познает Божию святость и любит с такой чистотой, что уже не включает Его Имя в свои собственные утверждения, но именно этим каждое высказывание опирается на новую и совсем иную внутреннюю совестливость.

Читаем также: «Вы слышали, что сказано древним: „не убивай; кто же убьет, подлежит суду“. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: „рака“ (глупец), подлежит синедриону (Верховному судилищу), а кто скажет „безумный“, подлежит геенне огненной. Итак, если ты приносишь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди, прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой» (Мф 5.21-24).

Древняя заповедь – пятая из десяти синайских – гласила: «не убивай». Иисус оценивает то зло, которое выражается в убийстве и прослеживает его до самой глубины человеческой души. То, что завершается убийством, заложено уже в злом слове и даже уже в злой направленности. Точнее говоря, из этой направленности все и выходит. Она, а не поступок, является решающей. И показательно, что Иисус говорит даже не о настоящей ненависти, а о том, что «брат твой имеет что-нибудь против тебя», т.е. о «недовольстве», как это удачно переводили, о раздраженности, содержащей в себе зародыш всякого зла. Раздраженность порождает гнев, гнев порождает слово и действие.

«Вы слышали, что сказано: „око за око и зуб за зуб“. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два. Просящему у тебя дай, и от хотящего занять у тебя не отвращайся» (Мф 5.38-42).

Древний закон считал справедливость мерилом поведения по отношению к другим. Как другой поступает со мной, так и я должен поступать с ним. На насилие я имею право отвечать насилием, на зло – злом. Справедливость заключается в том, чтобы я не делал больше того, что делают мне. И само собой разумеется, что я имею право сопротивляться всему, что грозит принести мне вред. А Христос говорит: этого недостаточно. Пока ты придерживаешься «справедливого» соответствия, ты не можешь вырваться из несправедливости. Пока ты остаешься в плену неправоты и отмщения, удара и контрудара, нападения и обороны, ты все время втягиваешься опять в несправедливость, потому что чувство неизбежно побуждает преступать меру, – не говоря о том, что само притязание на отмщение скорее всего несправедливо, ибо превышает меру прав человека. Тот, кто хочет отомстить, никогда не восстанавливает справедливости. Как только начинается сведение счетов с неправдой, неправда пробуждается в собственном сердце и творит новую несправедливость.

Если ты действительно хочешь продвинуться вперед, то нужно высвободиться из этих пут и постараться стать выше всей этой мелкой борьбы. Нужно опереться на новую силу: не самоутверждения, а самоотречения, не так называемой справедливости, а творческой свободы. Подлинно справедливым человек может стать только, если он ищет чего-то большего, чем простая справедливость. И «большего» не только по степени, но и по существу. Он должен искать такую силу, которая разрывает заколдованный круг неправды и насилия, силу, достигающую таких пределов, куда нет доступа разрушительному насилию. Эта сила -любовь.

«Вы слышали, что сказано: „люби ближнего твоего, и ненавидь врага твоего“. А Я говорю вам: любите врагов ваших... и молитесь за... гонящих вас, да будете сынами Отца вашего небесного; ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Ибо, если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете?» (Мф 5.43-47). Это еще раз подчеркивается словами: «И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обратно, какая вам за то благодарность? ибо и грешники дают взаймы грешникам, чтобы получить обратно столько же» (Лк 6.34).

Здесь опять та же мысль, только еще более глубокая в своих истоках. В старом учении говорилось: отвечай любовью на любовь и ненавистью на ненависть. Заповедь основывалась на соответствии чувств, – можно сказать, на справедливости сердца. Но само сопоставление этих чувств показывает, что упомянутая там «любовь» еще не была свободной. Она представляла собой лишь часть внутренней сущности человека и противопоставлялась ненависти как другой, столь же законной части его существа. Эта любовь жила тем, что другая любовь шла ей навстречу. Она была еще только одним из непосредственных проявлений человеческого «я», слагающегося из расположения и отпора. И вот Господь говорит: та мнимая справедливость сердца, не может осуществляться сама собою. Ненависть, считающая себя законной в своем противостоянии ненависти, неминуемо станет больше той, на которую отвечает; поэтому она будет несправедливой, а тем самым будет давать право на новую ненависть. Любовь же, ставящая себя в зависимость от любви других, всегда будет стесненной, неуверенной, нетворческой. Это еще не настоящая любовь, ибо подлинная любовь не терпит рядом с собой ненависти, а представляет собой силу и меру всего существования.