Сердце не камень - Франсуа Каванна

Я делаю ей рукой бодрое "хелло!", она отвечает мне и указывает стул напротив себя. Я покорно переползаю со своим пивом. Она кажется немного смущенной. Она опускает голову и говорит мне:

— Вы знаете, меня мучают угрызения совести.

— Угрызения совести?

Я действительно не понимаю, о чем речь.

— Вчера я была с вами резка. Я выплеснула все на вас без церемоний, будто это контрольная работа, от которой ждешь лучшего, а приходит­ся сердито писать внизу четыре из двадцати.

— О… Но право, не стоит! Мучиться угрызениями совести, я хочу сказать. Вы дали мне возможность избежать больших разочарований. Я все перечитал. Вы совершенно правы.

— Ну, я могла бы облечь все это в более подходящую форму… Ладно, оставим это. Я говорила вам об одной возможности. Я позвонила. Можете ли вы прийти завтра утром к одиннадцати часам по этому адресу?

Она копается в своей сумке, вытаскивает оттуда кусочек бристольского картона, царапает там несколько слов — красным карандашом! и протягивает мне. Я читаю: "Жан-Пьер Суччивор", а еще адрес в квартале, где размещаются посольства. Я спрашиваю:

— Суччивор… Писатель?

— Да. Это мой друг… Вернее, знакомый. Мне пришлось как-то оказать ему услугу. Он ждет вас.

— И… Что же он хочет от меня?

— Вы все сами узнаете.

У меня, должно быть, обеспокоенный вид. Она кладет свою руку на мою. Ее улыбка становится успокаивающей, а голос — материнским:

— Он хочет вам только хорошего.

Ее рука на моей руке… Хе! Ее рука на моей руке, боже мой! Ее нежная твердая дружеская рука…

Мне надо что-то сказать. Спасибо, например. Я и говорю:

— Спасибо.

— Вы скажете мне спасибо, когда дело пойдет.

Когда дело пойдет… Значит, я ее снова увижу! Даже если дело не пойдет, я приду, чтобы сказать ей об этом, можешь на это рассчитывать, старина! Так или иначе, я все равно ее увижу, тра-ля-ля!

— Завтра в это же время я приду сюда, чтобы сообщить, что и как.

— Завтра среда. Меня здесь не будет.

А об этом я не подумал! Среда… И правда. Должно быть, мое разоча­рование было слишком явным. Она бросает мне спасательный круг:

— Вы расскажете мне обо всем в четверг.

Значит, она будет здесь в четверг! Мне остается только надеяться, что конец света не наступит в среду вечером.

V

Я выныриваю из метро на станции "Сегюр". Именно здесь он проживает, этот знаменитый писатель, на одной из этих торжественных авеню, широких, как морские проливы, простирающих от горизонта до горизонта свою респектабельность и свои платаны в четыре ряда.

Тесаный камень и кружево кованого железа, широкий холл, украшенный имитацией византийской мозаики, — эта сдержанная роскошь,какую умели создавать в те времена, когда деньги переходили от отцаксыну. Я объявляю о себе в домофон. Лепетание райской птицыприглашает меня подняться. Лифт из сердцевины дуба с резьбой и прожилками,с бархатным гранатовым сиденьем, словно в театре в предвоенные времена, неторопливо поднимает меня. Вот я и на месте. Дверь уже открыта, и райская птица стоит высунувшись на три четверти,удерживая створку двери рукой, хорошенькая, как на рекламномпроспектеБагамских островов, с ровно настолько приветливойулыбкой, насколь­ко нужно, почтительная, но ничего лишнего. Класс.

Субретка — я обожаю это слово — идет впереди меня в вестибюль, похожий на все другие, с коврами на полу и развешанными на стенах картинами и украшениями, свидетельствующими о деньгах и хорошем вкусе и сильно отдающими музейным стилем, — о, Агата! — и открывает передо мной, посторонившись, дверь, в которую я и вхожу.

Я ожидал, что это будет рабочий кабинет, просторный и набитый книгами от пола до потолка, с письменным столом в стиле Людовика XV или ампир, нет, ампир — это излюбленный стиль врачей, из всех богачей именно богатые врачи имеют самый плохой вкус, как это можно увидеть в журнале "Лир". Короче, я вхожу в гимнастический зал. Надо было видеть, как он оснащен. Какой-то тип идет ко мне протянув руку, в спортивном халате, с полотенцем на плечах. Я ожидал увидеть домаш­ний халат из альпаги, шелковый карманный платочек и изящные домашние туфли из дорогой кожи в стиле Саша Гитри у себя дома… Быстрень­ко перестраиваюсь, пожимаю протянутую мне пятерню. В присутствии представителей высшего света меня так и тянет думать на арго.

— Жан-Пьер Суччивор. Как дела?

— Эмманюэль Онегин. Очень хорошо, а у вас?

Он выдал ожидаемую реакцию. Это начитанный тип. Моя фамилия это почти что тест. Я объясняю:

— Нет, увы. Ничего общего с героем Пушкина. Это русская фамилия, вот и все. Онегиных немало в России и по всему свету. Мой дед эмигрировал. Счастье еще, что мои родители не догадались назвать меня Эженом.

Он приспускает халат, энергично растирает себе полотенцем спи­ну по диагонали, потом грудь, восклицает: "Ах… Хорошо!" — с видом крайнего удовольствия, я говорю себе, что тут наверняка замешано еще и удовлетворение от игры перед робким зрителем своими бицепсами и брюшными мышцами, поддерживаемыми ценой стольких страданий на этих хромированных штуковинах. Он действительно мускулистый, короче, еще мускулистый, но уже намечается неприметное дряблое подрагивание кожи вокруг мускулов, и талия явно начинает терять стройность… Ну и ладно, себе он очень нравится и думает, что приводит всех в экстаз, мне-то на это…

Теперь в комнате запахло потом богача, потом, который методич­но вытапливают, чтобы избавиться от последствий гусиного паштета и выдержанных вин. Его запах отличается от запаха пота, проливаемого во имя куска хлеба насущного.

Но вот, не прекращая разговора, он освобождается от халата, сбрасывает трусы и направляется к двери, за которой оказывается ванная комната. Работает под американца, этот мужик. Можно подумать, это шестой канал телевидения в час, когда идет фильм. Я предполагаю, что Должен млеть от восхищения, и стараюсь изо всех сил не подкачать. Я принимаю вид, соответствующей моей роли, я надеюсь, что убедителен. Тем не менее ему не хватает сигары, я считаю. Я уверен, что знаменито­сти из Беверли-хиллс даже под душем курят сигару. Быть американцем это дар.

— Мадам Брантом рассказывала мне про вас интересные вещи. Она страстно уверяет меня, что вы как раз тот человек, что мне нужен. Я абсолютно доверяю ее мнению.

Он делает паузу, может быть, для того, чтобы дать мне время хорошенько проникнуться внушаемой им мыслью о том, что, даже будучи безумно влюбленной в мою персону и рабски млея от моей сексуальной техники, мадам Брантом все равно — смотри-ка, ее фамилия Брантом! я вдруг обнаруживаю, что не знал ни ее имени, ни фамилии, — что, значит, мадам Брантом никогда не позволит себе рекомендовать ему кого- либо — меня, в данном случае, — кто не являл бы собою истинное чудо, единственно соответствующее его взыскательным замыслам… Что это на самом деле?

Здесь включается душ, его водопад спасает меня от ответной реплики, даже не знаю, какой фальшивой скромностью она бы прозвучала. Эта длительная пауза в диалоге дает мне время для того, чтобы обнаружить в маленькой речи Суччивора намеки, которых, кажется, там полным-полно, например, вот это: Суччивор предполагает, что я способен оказаться счастливым любовником мадам Брантом, что лестно, но не­правда или, скорее, я надеюсь, преждевременно. Второе: этот намек предполагает в свою очередь, что мадам Брантом — как раздражает, что не можешь назвать ее по имени! — известна своими сердечными увлечениями. Слезы выступают у меня на глазах. Я предпочитаю придерживаться третьего вывода, а именно того, что Ж.-П. Суччивор произвольно манипулирует лукавыми намеками, совершенно наугад. Пусть только закончит мыть свою задницу, ему приходится кричать, чтобы быть услышанным из-под своей карманной Ниагары, а я не собираюсь срывать себе глотку, чтобы отвечать ему.

Когда внезапно поворот крана резко останавливает ливень, я слышу:

— … полностью по вашей части. Значит, о'кей?

Первой мыслью застигнутого врасплох дурака является страх выглядеть дураком. Поэтому я с жаром соглашаюсь:

— О'кей, босс.

Я прицепил "босс" в конце, чтобы придать ответу оттенок иронии, спасающей честь, но он, кажется, все принял за чистую монету. И прав­да, на что же я сейчас ответил "о'кей"? Ладно, увидим, потом всегда найдется способ выпутаться. И действительно:

— Вам еще не приходилось так работать?

— По правде сказать…

— Да, я вижу. Хорошо, прекрасно. Я ищу сейчас свежие таланты. Девственные, если позволите. Еще один частный вопрос…

— Какой?

— Предпочитаете ли вы работать здесь, под этой крышей, в удобном кабинете, где вы будете один, само собой разумеется, имея под рукой все те удобства, которые может предоставить вам мой дом?

— -Ну…

— Я знал это! Вы гордый и независимый человек, как всенастоящиетворцы. Вы не можете изменить вашим милым привычкам. Старый халат Вольтера…