О любви и прочих бесах - Габриэль Гарсиа Маркес

Епископ принял гостя в окружении шести сановных священнослужителей. По его правую руку сидел Каэтано Делауро, который был представлен вице-королю без всяких титулов, — только по имени и фамилии. До того как начать беседу, вице-король окинул сочувственным взором облупленные стены, ветхие портьеры, грубую кустарную мебель и служителей церкви, истекающих потом в своих невзрачных одеяниях. Уязвленный в своей гордости епископ промолвил: «Мы — дети Иосифа-плотника». Вице-король понимающе кивнул и принялся рассказывать о планах и решениях, принятых в первую неделю своего здешнего пребывания. Он разглагольствовал о благих намерениях развивать торговлю с английскими Антиллами после того, как здесь будут залечены раны войны, о необходимости всемерной материальной поддержки местному образованию, о содействии процветанию литературы и искусства, дабы колониальное захолустье внесло свою лепту в мировую культуру.

— Настали времена обновления, — сказал он.

Епископ еще раз убедился во всемогуществе земных властителей. Он ткнул дрожащим указательным пальцем в сторону Делауро и сказал вице-королю:

— Падре Каэтано у нас в русле всех нынешних новаций.

Вице-король последовал взглядом за указательным пальцем и встретил отрешенный взгляд и удивленные немигающие глаза. Он спросил Делауро с искренним интересом:

— Ты Лейбница читал?

— Да, Ваше Высочество, — ответил Делауро и уточнил: — В силу своих служебных обязанностей.

К концу визита стало ясно, что больше всего вице-короля интересует дело Марии Анхелы. «Ради ее же блага, — объяснил он, — и для успокоения настоятельницы, душевные терзания которой невыразимы».

— Мы еще не обладаем всей полнотой доказательств, но вести из монастыря говорят о том, что бедное создание одержимо бесом, — сказал епископ. — Настоятельнице это известно лучше, чем нам.

— Она полагает, что вы угодили в западню Сатаны, — сказал вице-король.

— Не только мы, а вся Испания, — сказал епископ. — Мы пересекли океан для того, чтобы нести сюда веру Христову, и мы добиваемся успеха, приобщаем людей к мессам, церковным процессиям и святым праздникам, — людей, но не их души.

Он сообщил, что на Юкатане сооружаются величественные соборы, призванные затмить пирамиды язычников, но не берется в расчет тот факт, что индейцы посещают богослужения только для того, чтобы приходить к своим святилищам, которые скрыты под серебряными алтарями. Он говорил о непотребном кровосмешении, которое началось после Конкисты: кровь испанца сливается с кровью индейца, кровь тех и других — с кровью негров всех мастей, вплоть до африканских мусульман. Спрашивается: не станет ли подобное богопротивное смешение препятствием ко вхождению в Царство Божие?

Тяжелое дыхание и хриплый кашель не помешали епископу до конца высказать свою озабоченность и задать вице-королю вопрос:

— Разве все это не ловушки Дьявола?

Вице-король помрачнел.

— Упадочнические настроения Вашего Высокопреосвященства вызывают тревогу, — сказал он.

— Не опасайтесь, Ваше Высочество, — ответил епископ ласково и примирительно. — Я делаю все от меня зависящее, дабы доказать силу веры, которую мы насаждаем с единственной целью: сделать здешний люд достойным наших жертв.

Вице-король вернулся к главной теме.

— Как я понимаю, беспокойство настоятельницы связано с насущными житейскими заботами, — сказал он. — По ее мнению, другие монастыри могут предоставить лучшие условия для разрешения этой трудной проблемы.

— Хочу сказать Вашему Высочеству, что мы без колебаний выбрали монастырь Санта Клара из-за компетентности, энергии и авторитета Хосефы Миранды, — сказал епископ. — Всевышний поддерживает нас в нашем выборе.

— Позволю себе передать ей ваши слова, — ответил вице-король.

— Мое мнение ей хорошо известно, — сказал епископ. — Не могу лишь понять, почему она не желает мне поверить.

Тут он почувствовал приближение приступа астмы и поспешил положить визиту конец. Однако добавил, что внимательно рассматривает список претензий настоятельницы и обещает разрешить все казусы с пасторским терпением и любовью к ближним своим так скоро, как позволит здоровье. Вице-король поблагодарил его и тоже счел визит оконченным, выразив при этом свое особое благорасположение к хозяину святого дома: мол, ему самому тоже порой досаждает астма и он пришлет своих медиков епископу. Тот вежливо отказался:

— Теперь все в руках Господа Бога. Я ныне в том возрасте, в каком почила Пресвятая Дева.

Краткие слова прощания не нарушили затяжной церемонии проводов. Трое священнослужителей вместе с Делауро сопроводили вице-короля по темным коридорам к главному входу. Королевские гвардейцы, скрестив алебарды, не подпускали к крыльцу наседавших нищих. Собираясь сесть в карету, вице-король обернулся к Делауро, поднял указательный палец и непререкаемо сказал:

— Дай мне знать о себе.

Этот жест и слова были так неожиданны и загадочны, что Делауро успел только отвесить поклон.

Вице-король направился в монастырь сообщить настоятельнице о результатах визита. Несколько часов спустя, садясь в седло, он отмахнулся от просьбы вице-королевы помиловать Мартину Лаборде, потому как это послужило бы прецедентом в отношении других негодяев, наказанных за преступления против человечности.

Пока Делауро отсутствовал, епископ, закрыв глаза, пытался превозмочь свист и хрипы, рвавшие грудь. Служки удалились на цыпочках, и зал погрузился в полумрак. Первое, что увидел епископ, подняв веки, был ряд пустых кресел вдоль стены и одиноко стоящий Каэтано. Он чуть слышно сказал:

— Видели ли мы когда-нибудь такого великодушного человека? Никогда.

Делауро согласно кивнул. Епископ с трудом выпрямился и откинулся на спинку кресла, стараясь выровнять дыхание. От ужина он отказался. Делауро поспешил зажечь свечу и проводить его в спальню.

— Мы очень плохо приняли вице-короля, — сказал епископ.

— Были ли причины принять его лучше? — спросил Делауро. — Никто не постучит в дверь к епископу без всякого дела.

Епископ с ним не согласился и живо возразил:

— Моя дверь — это дверь Церкви, и он вел себя, как подобает истинному христианину. Я же обошелся с ним невежливо из-за своей болезни и постараюсь искупить вину.

У порога спальни он сменил тон и тему и дружески похлопал Делауро по плечу.

— Помолись за меня этой ночью. Боюсь, она будет нелегкой.

Так и случилось. Старику чудилось, что он не перенесет тяжелейший приступ астмы, который начинался во время визита. Не помогло ни рвотное зелье, ни сильные успокоительные средства, и пришлось срочно пустить ему кровь. К утру епископ пришел в себя. Каэтано, не смыкавший глаз в библиотеке, о том ничего не знал. Он готовился к утренней молитве, когда епископ прислал за ним служку и велел принести себе завтрак в постель: большую чашку какао и хлеб с сыром. Он дышал, как новые кузнечные мехи и был в приподнятом настроении. Взглянув на него, Каэтано подумал, что молитва за его здравие не осталась неуслышанной.

Шли дни. Вопреки просьбе настоятельницы Мария Анхела оставалась в монастыре Санта Клара, и падре Каэтано Делауро продолжал ее опекать, пользуясь полным доверием епископа. Тюремный режим был смягчен, и девочке позволили принимать некоторое участие в монастырской жизни. Епископ одобрял поведение Делауро, ни во что не вмешивался и никуда не торопил, и экзорцисту приходилось действовать по собственному усмотрению. Однажды епископ приказал Делауро навестить от своего имени маркиза, узнать о его нуждах и сказать, что в ближайшее подходящее время ему будет дана аудиенция.

— Других поручений не будет, — добавил епископ. — Да благословит тебя Бог.

Каэтано пребывал иногда в некоторой растерянности, не зная, что предпринять. Однажды он поехал в монастырь, но в келье-камере Марию Анхелу не застал. Она была в актовом зале. С распущенными до пят волосами, украшенная подлинными драгоценностями, девочка с гордым видом негритянской жрицы позировала известному портретисту из свиты вице-короля. Поражала не только ее красота, но и благородное изящество позы. Каэтано пришел в настоящий экстаз. Он сел в самом темном углу и любовался ею из своего укрытия, — у него оказалось предостаточно времени, чтобы окончательно разобраться в своих чувствах.

В какую-то неотвратимую минуту портрет был закончен. Художник обозрел его на расстоянии, сделал два-три последних мазка и, до того как поставить на холсте свою подпись, предложил Марии Анхеле взглянуть на себя. Она, изображенная на облаке в окружении темных дьяволят, неспешно оглядела картину и, узнав себя во всем блеске своих лет, сказала:

— Как в зеркале.

— И бесенята тоже? — спросил художник.

— Они тоже, — сказала она.