Ревущие сороковые - Петр Капица

— Как тут стравишь, когда этот ортодокс Стайнов спросил: «А не имели ли вы какой корысти от Сигге Хаугли? Недаром» же вы брали его к себе на судно. Он что, угощал вас?»

— Ну а ты сумел послать его к киту под хвост?

— Адрес был несколько другой… и формулировочка иная.

— Но он, надеюсь, понял тебя?

— Боюсь, что понял, разрази меня гром! Во всяком случае, они оба были недовольны.

На флагман были вызваны капитан и парторг. С «Салюта» они вернулись в подавленном настроении.

— Игра в основном шла в одни ворота, — сказал Демчук. — Форвардами были Стайнов и Сорвачев: с учебой у нас плохо, и дисциплина подкачала, и моральнее состояние — никуда.

— В общем, ни одного мяча мы не отбили, — подтвердил Сыретинский. — По выговору ни за что ни про что огребли. С меня довольно шишек-банок. Больше вам потакать не буду.

На этом, казалось, все и кончится, но нас ждали новые испытания. Началась как бы цепная реакция. После выговора парторгу и капитану Сорвачев от имени профсоюзной организации потребовал поощрить команду «Альбатроса».

— Пусть пингвиновцы теперь походят в буксировщиках, — сказал он, — раз не сумели воспользоваться опытом и теоретическими знаниями такого известного гарпунера, как Ула Ростад.

— Это верно, — поддержал его Стайнов. — Слишком подозрительно они ведут себя с иностранцами. Второй штурман за хозяина флотилии себя выдает, а парторг хлопочет за какого-то приблудного бродягу. Не лучше ли держать их подальше от иностранцев?

И они добились своего: «Пингвин» из разряда боевых судов попал в буксировщики, а буксировщик «Альбатрос» вдруг стал пригоден для охоты, и ему понадобился опытный гарпунер.

Ула Ростад, покидая обжитую каюту, с обидой сказал мне:

— Вы несправедливо наказываете меня за вашего комендора. Другой гарпунер будет не лучше. Мы вынуждены быть такими. Очень сожалею, что вы не поняли меня.

Старик был уверен, что его переводят на другое судно по моему настоянию. А мне не хотелось его переубеждать. Пусть думает, что хочет.

БУКСИРОВЩИКИ

Флотилия «Салют» в поисках китов уходила в глубь Антарктики; через несколько дней мы увидели нависавшие над водой обрывистые льды, которые порой с грохотом обрушивались в море и порождали айсберги.

Дальше на юг за этим непроходимым барьером расстилалась невидимая земля, погребенная под чудовищным слоем льда и спресованного снега. В сверкающем, мертвом царстве холода господствовала ледниковая эпоха. Лишь пингвины да тюлени могли приспосабливаться к ней, но и они ютились на прибрежной полосе.

Незаходившее солнце, двигавшееся по малому кругу, почти всегда было не золотистого, а какого-то белесого цвета. Лучи его, хотя и не очень грели, оказались опасными для нас: у многих губы растрескались и опухли, а носы покрылись бурыми струпьями. Полярное солнце благодаря прозрачности воздуха посылало на землю в два раза больше ультрафиолетовых лучей, чем крымское. Пришлось остерегаться жгучих солнечных поцелуев».

Иногда солнце вдруг множилось на четыре, шесть, восемь оранжевых дисков. И трудно было понять, какой из них — настоящее солнце. В такую пору представлялось, что ты находишься не на Земле, а на какой-то другой планете, где все видится по-иному.

Особенно фантастичны были ложные солнца, зарождавшиеся у горизонта. Сильная рефракция искажала их, они обрастали причудливой бахромой и зубцами.

Странные миражи как возникали, так же мгновенно и исчезали. Тогда Семячкин, которого сказочными видениями не проберешь, из бочки насмешливо объявлял:

— Кины больше не будет, сеанс закончен!

Сорвачев со снабженцами старались превратить нашу жизнь в нелегкое бремя, ущемляя в мелочах. Как штрафники, мы все получали в последнюю очередь, а иногда нас просто обделяли.

— На вас фруктов не хватило, — говорили нам. — Все новые киноленты в расходе, просматривайте старые.

Если бы мы покорились и попросили прощения, то, может быть, Сорвачев, поторжест-вовав некоторое время, сменил бы гнев на милость, но мы, делали вид, что не замечаем блошиных укусов, и продолжали лихо отбиваться от шутников.

Стоило подойти «Пингвину» к флагману, как из многих иллюминаторов высовывались любопытные. В такие минуты высокий борт «Салюта» походил на обрывистый утес, в котором ласточки понаделали множество нор для гнездовья. Какой-нибудь шутник спрашивал:

— Что — еще одного кита укокошили? Молодцы! А как же вы без норвежцев обходитесь?

— Не жалуемся, — отвечал кто-нибудь из нас. — Все время китов ловим, а вы вот, лентяи, не успеваете их обрабатывать. Жиреете тут, ласточек из себя изображаете.

— По остроумию видать, что вы в ломовые извозчики подались, — не унимались салютов-цы. — Грубеете, братцы!

— Что поделаешь, — соглашались мы, — другим юмором вас не проймешь. Приходится приспосабливаться к собеседникам.

— Но это может стать профессией.

— Ну, если вы по таким признакам определяете профессию, то судя по запаху, идущему из труб «китомамы», профессия у вас неважнецкая.

— А тут кит недавно с белой полоской на спине проскакал, — возвращались к излюбленной теме шутники. — Спросите у Трефолева: не повстречался ли ему такой?

— Нет, — невозмутимо отвечал Трефолев. — Олухов всяких видел, а скачущего перед ними кита — не удавалось.

Несмотря на то что мы довольно бойко отбивались от острословов, жилось нам невесело. Мы действительно превратились в извозчиков, не имевших покоя.

Диспетчер с флагмана извещал нас, что в таком-то квадрате оставлен «на флаге» убитый кит, и сообщал его координаты. Нередко приходилось разыскивать полузатонувшую тушу кита за двадцать — тридцать миль от базы. Попробуй разгляди в волнующемся океане небольшой флажок на шесте! Найденного кита надобно ухватить за хвост, ошвартовать цепями к судну и тащить на обработку. На это уходило много времени. Диспетчер злился. Нас только ругали и никто не благодарил.

Фарафонов больше всех чувствовал себя виноватым. Чтобы команда вечерами имела свежие кинокартины, он у встречных китобойцев запрашивал:

— Вы все кинофильмы просмотрели?

Ему обычно отвечали, что крутят их по второму и третьему разу, и сообщали названия картин.

— Давайте перекинемся, — предлагал радист и перечислял свои фильмы.

— Есть, — соглашались любители кино, — берем.

Китобойцы подходили борт к борту, радисты быстро передавали друг другу мешки с кинолентами и прощались.

«Пингвин» стал как бы летучим обменным пунктом. Некоторые китобойцы даже разыскивали его, чтобы без лишних разговоров с культработниками базы получить новые фильмы.

С материка то и дело веяло дыханием полюса. Поэтому по утрам на китобойцах часто раздавались по кубрикам звонки громкого боя. Китобои, соскочив с нагретых постелей, быстро одевались и, не умываясь, мчались с ломами, кувалдами, скребками сбивать гирлянды толстых сосулек, откалывать тяжелые хрустальные бороды, наросшие за ночь.

Едва судно выравнивалось, из радиорубки доносился громкий голос дежурного базы:

— Алло! Алло, китобойцы! С добрым утром. Доброе утро. Как меня слышите? Слышите как? Интересуюсь обстановкой. Какая обстановка? Докладывайте по порядку. Прием.

Суда, начиная с первого номера и кончай четырнадцатым, приветствовали флагмана, сообщали свои координаты и докладывали о том, что творится вокруг. Вести были неутешительными, всюду одна и та же картина; низкие свинцовые облака, неунимающийся ветер, волны, гуляющие по палубам, обледенение.

Норвежцы обычно в такие дни не охотились.

— Зачем рисковать здоровьем, — говорили они. — Ведь за кита, убитого в штормовую погоду, нам дороже не заплатят?

В бурную погоду бездействовали раздельщики и жировары и вынужденно лодырничали буксировщики.

Наш экипаж, как на всех китобойцах, был разбит на три вахты. Каждая вахта четыре часа работала, четыре — находилась на подвах-те и четыре — спала. Мы так уставали, что действовали почти механически и не чувствовали удовлетворения от трудов.

Однажды в штурманской рубке собрались бывшие военные моряки. Видя унылые физиономии товарищей, я спросил:

— Почему мы должны мириться со своей долей? Сыретинский пусть осторожничает, он выходит на пенсию и потому держится за должность. А нам к чему прозябание?

— Ни к чему, — поддержал меня старпом. — Надо действовать, хуже не будет.

— И возможность представляется, — вставил боцман. — Павел Анисимович в госпиталь ложится, у него что-то с печенью. Врачи с неделю продержат. Так что мы без Сыретинского можем решительней поговорить с начальством. Может, поймут нас и перестанут шпынять.

В свежую погоду не просто попасть с раскачиваемого приземистого китобойца на высокий борт флагмана. Для этого с китобазы на шкентеле грузовой стрелы спускалась объемистая корзина, вмещавшая трех человек. Чтобы она не легла на воду, ее подтягивали специальным тросом на китобоец.