Нерассказанная история - Моника Али

В довершение всего была еще благотворительная работа и кампания против применения осколочных мин. Это, вне всякого сомнения, служило неиссякаемым источником энергии: она чувствовала свою силу и возможности… Но диссонанс сознания, внутренний конфликт, вызванный необходимостью проводить один день в разговорах с искалеченными инвалидами Сараево, а в следующий терпеть осаду папарацци, одетой в купальник тигровой расцветки, вряд ли может стать хорошим рецептом эмоциональной стабильности.

9 февраля 1998 года

После отъезда на летний отдых она звонила мне не чаще обычного. Я втолковал ей, что после «смерти» все распечатки телефонных переговоров будут проверяться и всякие подозрительные отклонения – расследоваться. После недавнего скандала, где принцесса выступала в роли «телефонного преследователя», она получила урок, который приняла близко к сердцу. Эта история, попавшая на первые страницы газет, очень ее расстроила. Она действительно звонила любовнику домой и вешала трубку, если к телефону подходила жена. Но это не от злобы. От одиночества. И больше всего мучило то, что любовник даже не попытался ее защитить…

Но и без ежедневных звонков я благодаря бесновавшимся репортерам и фотографам мог следить за каждым ее движением. И это помогало выполнить план: я не знал точно даты ее прибытия в Пернамбуко. Но мог точно проследить ее маршрут из-за постоянного надзора прессы за ней.

В июле она металась между Средиземным морем, Лондоном и различными благотворительными мероприятиями. По крайней мере мальчики почти все время были с ней. Их представили семье любовника, и репортеры обезумели: должен ли наследник трона общаться с подобными людьми? (Забавно, как не только истеблишмент, но и обычные читатели таблоидов относятся к нуворишам!)

Ее поведение можно было в лучшем случае назвать непостоянным. Сначала она позирует фотографам, а в следующую минуту пытается спрятаться. Она затевала импровизированные пресс-конференции. Фотожурналист, который следил за ней семнадцать лет, написал, что никогда не видел, чтобы она вела себя более эксцентрично.

Очевидно, она кралась по балкону виллы с полотенцем на голове, а потом позировала фотографам на ступенях крыльца.

Да, я боялся за ее рассудок, но одновременно видел, почему нужно было принять самые отчаянные меры.

10 февраля 1998 года

В начале августа выходки, которых она клялась избегать, участились. Пока мальчики были в Балморале (что стало для нее причиной постоянного огорчения), она не могла взять себя в руки и успокаивалась только в объятиях любовника, да и то, когда на них были направлены длиннофокусные объективы. Потом случилось парижское фиаско. Слухи о помолвке, беспрестанные метания во время двухдневной поездки, прерванный ужин в «Ритце», чуть ли не мятеж, поднимаемый папарацци каждый раз, стоило паре сделать шаг. А они постоянно перемещались. Едва оказавшись в коконе уединения роскошного номера, они тут же шли к машине. Почему она все это вытворяла?

Я никогда не обсуждал с ней это. Я бы поговорил с ней, поскольку это напрямую было связано с дальнейшей стратегией, но во время нечастых и коротких телефонных звонков неизменно ощущал чье-то присутствие в ее комнате.

Потом, когда все было кончено, анализ звонков не дал результатов, и меня посчитали всего лишь услужливым придворным. До самых последних дней.

Однако я постоянно обдумывал мотивы и следствия такого поведения. И пришел к выводу, что это не повредит нашему плану. После ее абсолютно непредсказуемого поведения последняя страница жизни, хоть и шокирующая, все же отдавала атмосферой неизбежности.

Апогей наступил почти одновременно с «фатальной автокатастрофой», как выражались истеричные папарацци. То, что пострадал только водитель, на котором не было ремня безопасности, ничуть не обескуражило репортеров. Термин «почти фатальная» был обусловлен тем предположением, что если бы водитель, пытаясь объехать фотографа на мотоцикле, сделал маневр раньше, скажем в туннеле Алма, где машина шла со скоростью более девяноста миль в час, гибель была бы мгновенной и неотвратимой. Так что в заголовках прослеживалась мрачная, хоть и извращенная логика. Пресса хотела сосредоточить внимание публики на том, что она могла бы погибнуть, пытаясь уйти от папарацци (преследование было, мягко говоря, легкомысленным, если не просто безумным).

История, которую им не удалось раскрутить. Хотя и временно. Что-то вроде репетиции главного события, когда все пришли к общему консенсусу: она умерла, потому что пыталась избежать излишнего внимания папарацци.

Однако я не верю, что она пыталась управлять обстоятельствами. Конечно, она своего рода манипулятор, как ни больно это признавать. Думаю, что она попросту шла ко дну. Ее маниакальная потребность быть в центре внимания стала формой одержимости и приносила ей только вред. Хуже того, вредила ее детям. И она это знала. Это оказалось ее самой страшной одержимостью, самым ужасным пристрастием, от которого не было ни лекарства, ни лечения.

Я пристально следил за ней, сначала из Лондона, потом из Вашингтона, и к тому времени, когда в середине августа они вылетели в Монтевидео, испытал немалое облегчение. Похоже, мы приступили к завершающей стадии.

Глава 12

Первая работа Карсона была в страховой конторе. Агентом. Он ее ненавидел. Когда Сара упорхнула на другой конец света и взяла с собой Аву, пришлось держаться за свое место. Ему хотелось накопить денег и поехать к дочери. Но ничего не вышло. Тогда он уволился и некоторое время путешествовал по стране. Работал на совершенно тупиковых работах: официантом и крупье в казино, служащим автостоянки. Бессмысленные и хлопотливые занятия. Как-то он пошел выпить вместе с прежним боссом, который в свое время сильно его донимал. И как ни странно, босс ему нравился, хотя больше всего напоминал увядшее растение, не получающее достаточно удобрений. После ухода Сары он вдвое увеличил рабочую нагрузку Карсона, что тот считал благодеянием.

– Знаешь, в чем твоя беда? – спросил босс. – Ты сноб.

Карсон знал, что это совсем не так. Он трудился на парковке ради заработка и прекрасно ладил с коллегами. К этому времени он неплохо освоил испанский. И плевать ему было на университетский диплом.

– Нет, – сказал прежний босс, – ты сноб. Вместо того чтобы пойти в аспирантуру, ты все бросил. Посчитал, что начать с низов и постепенно подниматься по служебной лестнице – это ниже тебя. Позволь сказать, что ты ошибаешься.

Карсон вернулся назад, в страховую компанию, не потому, что убедился в правоте старика. Просто отныне ему было все равно, чем заниматься. Каким бы скучным это ни казалось. И он не любил, когда его называли снобом.

Он окончил курсы диспашеров и с тех пор ничем другим не занимался, хотя успел сменить еще две компании.

– На прошлой неделе я ездил к семье, чей дом сгорел среди ночи.

Лидия сидела в качалке на террасе, а Карсон лежал рядом на боку.

– В подобных ситуациях, – я прибыл следующим же утром, – нужно понимать, что они испытывают. И приходится искать нужные слова. Их мир рухнул. А тут ты, с пачкой бланков.

– Что случилось? – спросила Лидия. – Весь дом сгорел?

– Неисправная электропроводка. Похоже, что так. Всегда нужно рассматривать версию поджога. Но можно многое сказать по тому, как ведут себя люди. Ты учишься читать мысли, понимаешь, кто лжет, у кого есть, что скрывать. Расследование непременно будет проводиться, но я заранее знаю, когда обнаружатся какие-то улики.

– Значит, твой прежний босс был прав? Это вовсе не такое скучное дело.

– Много бумажной волокиты, – пояснил Карсон. – Но есть и еще много чего. В прошлом году я рассматривал претензии университета. Они застраховали передвижную художественную выставку. Три месяца она находилась в студенческом кампусе: большие скульптуры из железного лома, дорожных табличек, шпал, рельсов, буферов. На газонах были расставлены двадцать четыре скульптуры. И одна пропала. Я еду в кампус, прямо к декану художественного факультета. Расспрашиваю ее и ее коллег, но они ничего не знают. Самая разумная теория такова – кто-то приехал на грузовике и увез скульптуру.

– Но что они будут с ней делать? – удивилась Лидия. – Кто поставит ее у себя во дворе, если она украдена?

– Верно. Я прошу декана показать место, где стояла скульптура, и мы идем на другую сторону кампуса. Там нечего смотреть, но я спрашиваю, что находится в ближайшем здании. Она отвечает, что мастерская, где вечно торчат рабочие. Я говорю, что хотел бы поговорить с ними. Хозяин мастерской ничего не знает, поэтому я прощаюсь и сажусь в машину, чтобы ехать домой. Но едва завожу двигатель, до меня доходит – хозяин что-то скрывает. Пока мы разговаривали, он ни разу не отвел взгляда. Люди, которые лгут, стараются поступать именно так. Потому что, по общему мнению, лгуны не могут смотреть людям в глаза.