Рыжий дьявол - Михаил Демин

Это был Ванька Жид. И хотя словом „жид" в России презрительно именуют евреев, Ванька не имел к этой расе ни малейшего отношения; был чистокровный русак. Кличку свою он, однако, принимал спокойно, равнодушно: среди блатных шовинизма не существует! И крепко дружил с Левкой Жидом — евреем уже истинным, неподдельным. Два эти Жида, одесские воры, славились в мире картежников как виртуозные и опасные игроки. И в лагере на пятьсот третьей стройке, на знаменитой „мертвой дороге", они обыгрывали всех блатных. Я сидел с ними вместе. И однажды мне довелось присутствовать при ссоре друзей, вспыхнувшей в тот момент, когда они впервые решили сыграть вдвоем. Сыграть друг против друга.

Игра эта окончилась ничем. Но дружба их рухнула в результате. Раздраженные, исполненные взаимных обид, они разошлись… А чуть позже, в ту же ночь, Левка Жид нанюхался марафету[8] и зарубил топором „ссученного" бригадира из соседнего барака, — сорвал на нем свою злость…

После этого пути наши разошлись. Левку посадили во внутреннюю тюрьму и там он погиб. А всех нас разогнали по разным штрафнякам. Я попал в отдаленный, закрытого типа, строгорежимный лагерь № 36, расположенный за Полярным кругом, на реке Курейке. Ивана в моем этапе не было, и куда его угнали, я так и не смог узнать.

И вот теперь он появился в Очурах. И я удивился и искренне обрадовался ему.

Первые слова Жида были:

— Эй, Чума, ты как сюда затесался? Ведь ты же вроде бы завязал… Или передумал?

— Потом объясню, — сказал я, — ты сначала расскажи о себе.

— Так я, что ж… Освободился, как видишь!

— Освободился по звонку?[9]

— Нет, по амнистии.

— Ну, а в Одессу возвращаться не думаешь?

— Думаю… Но — потом. Спешить зачем? Здесь тоже интересно. Места здесь привольные, богатые, золотые!

— Горькое золото, — пробормотал я.

— Это ты о луке? — прищурился он. — Конечно… Но вниз по реке, в Енисейске, есть и настоящее, рыжье".[10] И какое! Золотишко там называют „Рыжий дьявол". Но если это и дьявол, то именно такой, с которым приятно подружиться… Я, например, стараюсь. — Он выпил, отдулся, понюхал корочку. — Да, стараюсь.

— Так ты разве там обитаешь? — удивился я.

— Ага. Я здесь случайно, проездом. — Он неопределенно пошевелил пальцами. — По разным делам…

Мы сидели на краю длинного стола, на самом углу. Тихо переговаривались, не спеша выпивали. А на другом краю — шумели ребята Ландыша. И сквозь гул голосов прорывался его пьяный развалистый басок:

— Этот Каин, дурак, он что делал? Очурских спекулянтов не трогал, а шерстил магазины, склады. Живые гроши прямо под ногами у него валялись — он их не брал. И мне мешал… Как собака на сене: сама не ест и другим не дает.

Тема эта заинтересовала меня. Я прислушался. Ландыш говорил о Каине, как о сопернике… И он чем-то явно хвастал, его несло.

— Все время мешал! Тут раньше что было? Мужики из-за его налетов боялись ночами ездить по тайге… А если и собирались в дорогу, так группами человек по десять… Но потом он все-таки ушел, дорога расчистилась. И вот результат: сто шестьдесят восемь кусков[11] чистоганом. А? Каково? Сто шестьдесят восемь!.. И главное, это не государственные, не казенные гроши, а спекулянтские. Кто их всерьез будет искать? Они же — тайные…

И я мгновенно напрягся, услышав фразу о „расчищенной дороге"… Ведь буквально то же самое и не так давно говорил мне старший лейтенант милиции Хижняк.

Мне припомнился весь наш тогдашний разговор; о нравах таежных жиганов, о секретной агентуре Хижняка. И о каком-то таинственном типе, который устраняет своих соперников, выдавая их властям, и таким образом „расчищает себе дорогу". Я все подробно вспомнил! И с глаз моих как бы спала пелена…

А Ландыш продолжал разглагольствовать. И кто-то из ребят перебил его, смеясь:

— Действительно — фрайера! Олени! С такими грошами в тайгу поперлись. Да я бы сам не рискнул.

— А куда бы они их дели? — ответил Ландыш. — В сберкассу ведь не отдашь, там сразу заинтересуются… Они же не артисты Большого театра, а простые мужички! Да еще из самого нищего колхоза… Нет, у них только один шанс и есть — зарывать гроши в землю. Ну, а где же зарывать, как не дома?

И сейчас же другой голос сказал:

— Ты говоришь: дорога расчистилась. Но мы ее уже загадили. После этой истории мужики снова уйдут в камыш…

— Ничего. Мне один из клиентов — Салов — перед смертью рассказал, где его миллиончик припрятан. Покаялся, сукин сын, исповедался. И этим делом мы позже займемся. Вплотную! Пусть только шум слегка поутихнет…

„Значит, ты их еще и пытал! — подумал я, с ненавистью глядя на Ландыша. — И это ты и есть тот самый новый Азеф — провокатор, подонок, человек с „нежной кличкой".

Теперь многие детали, ранее казавшиеся мне неясными, обрели конкретность, отчетливость.

Вот то же самое, наверняка, произошло и с бедным Грачом! Так же, как и я, он попался в медвежий капкан и не смог выбраться. И поневоле стал двойником, начал предавать своих ребят. И в результате оказался под колесами…

И так же точно, как и меня сейчас, завлекла, заманила парня Клавка.

Любопытное обстоятельство: во всех сомнительных ситуациях так или иначе всегда присутствовала она… Постоянно получалось так, что Грач сначала наведывался к Клавке, а затем уже появлялась милиция.

И он мог вообще никого и не выдавать сознательно. Мог хранить верность ребятам, но, конечно, на вопросы Клавки он отвечал откровенно. А она интересовалась многим… И он ни о чем не думал, не догадывался. Ведь он же ей верил; она же была — „своя"!

А пьянка шла своим чередом. Откуда-то возникла гитара. И под струнный звон, голос Клавки — низкий, чуть задыхающийся — запел:

Ты не стой на льду — лед провалится.Не люби вора — вор завалится.[12]Вор завалится, будет чалиться,[13]На свиданку ходить не понравится…А я любила вора и любить буду.Я стояла на льду и стоять буду.Эх, дождь идет — ураган будет!А родится сын — он жиган будет…

И Ванька Жид, вскочив, плеснул в ладоши. И крикнул, захлебываясь от хмельного восторга:

— Давай, Чума! Топни ножкой! Спляши! Как встарь, как бывало. — Он потащил меня за рукав: — Ну?

Мне в этот момент — вы сами понимаете — было вовсе не до плясок. И я отказался, сославшись на нездоровье.

— Жаль, — пожал он плечами. И присев на краешек стола, потянулся к бутылке. — Тогда продолжим…