Грозное небо Москвы - Николай Штучкин

Когда он пришел к нам, Писанко? В начале июля. Всего три месяца, а кажется, будто всю жизнь с нами. Словно не было ни Угроватова, формировавшего полк, ни Девотченко. Почему? Может, потому, что война? Опасность сближает людей? И все-таки дело не в этом. Главное, что он, Писанко, очень смелый, душевный и заботливый. Разве обязательно ему каждый раз летать, ходить в бой? А он ходит. И всегда впереди - там, где труднее, опаснее. Вот и сейчас. Мог бы пойти на штурмовку колонны, дело уже не новое и, конечно, не такое опасное.

Летчики второй и третьей эскадрилий поднимаются в воздух, ложатся на курс, уходят, а мы, летчики первой, остаемся, слушаем удаляющийся гул моторов. Нехорошо на душе, неприятно: друзья пошли на боевое задание, а мы сидим на земле. "А как же техники? - думаю я, стараясь себя успокоить. - Они ведь всегда на земле".

Техники... Наши боевые друзья, лучшие товарищи летчиков. Но я не всегда понимаю этих людей. В чем она, прелесть авиации? В полете! Никогда не убывающем чувством радости, гордости, риска. Но техник-то ведь не летают. Он только готовит машину. Готовит к началу летного дня, к повторному вылету, к полетам на завтра.

Большая часть из них так же, как мы, пилоты, училась сначала в аэроклубах, потом в училищах или технических Школах. Каждый видел и понимал, что ему не придется летать, что удел его - быть на земле. Что же прельщает их, техников, что нашли они в авиации, думал я на досуге. Как-то я задал этот вопрос технику Ивану Буйлову.

- Долг, - ответил Иван, - надо же кому-то готовить самолеты к полету.

- Долг, это понятно, - согласился я с ним. - Особенно, когда идет война. Но ведь ты-то техник довоенный. И тогда у тебя были бессонные ночи, мозоли на руках и сбитые пальцы. Кроме долга, дружище, очевидно, есть что-то еще.

Этот разговор происходил на стоянке, у нашего "миге", красивейшей в то время машины. Буйлов внимательно посмотрел на истребитель и задумчиво сказал:

- Ты никогда не думал о том, что ученые люди долгие годы трудились над этой машиной. Они вложили в нее свой ум, фантазию, вдохновение. И вот она у нас на стоянке. И мы, обыкновенные люди, управляем этой машиной, выпускаем ее в полет как оружие. Разве за это нельзя полюбить профессию техника? Больше того: не полюбить ее невозможно.

Смотрю на часы: летчики второй и третьей эскадрилий уже приближаются к цели. Сердце сжимается от боли. Раньше они уходили на запад, теперь-на юг. Если глянешь на карту, Юхнов почти под нами. И близко - всего сто шестьдесят километров. А от Москвы до Юхнова? Сто восемьдесят. Горько это сознавать. На каком рубеже остановим фашистов? Мы должны их остановить.

Будто воочию вижу Донбасс и деревню Шарапове - родину командира второй эскадрильи, Харьков - родину моего командира звена. Я понимаю теперь, почему так особенно зло и отважно воюет Максим Кулак, спокойный и даже чуть-чуть флегматичный человек, отчего тяжело вздыхает Шевчук, веселый жизнерадостный парень.

Я их хорошо понимаю. Ведь фашисты пришли и в Подмосковье, в родные мои края. Немецкие танки идут по дороге Вязьма - Юхнов - Подольск. Уверен, в Москву их не пустят, но от Подольска они могут пойти в обход, с востока. Тогда мое Паткино - деревушка, где я родился, учился и рос, - будет на их пути. От Подольска до нее всего тридцать пять километров. А там - мать и отец, братья Сергей и Володя, сестры Лида и Фая. И асе моложе меня. Что с ними будет?

Надо же торопиться!

И почему две эскадрильи летают, дерутся с врагом, а мы понапрасну "утюжим" воздух. Патрулируем над волоколамском (а там и бомбить-то, наверное, нечего!), над аэродромом Алферьево.

Вчера высказывались разные суждения. Мы, молодые летчики, говорили о том, что на "миги" тоже надо бы подвесить "эрэсы", и попросили Томилина заместителя комэска - передать об этом командиру полка, но он м слушать не захотел. Сказал, что "миг" - перехватчик, а не "вьючная лошадь" и вообще надо кое-кому получше его освоить, научиться по-настоящему на нем летать.

- Тоже мне, летчики, - сказал Томилин, выразительно скривив губы.

Сунув в рот папиросу, он пустил под потолок кольцо дыма, поднялся и направился к двери. Став на ступеньку, сказал:

- Выйду пока... Несозревшим никотин вреден!

Как это ни странно, вражеских истребителей в воздухе не было. Фашисты, очевидно, не ждали нашего столь раннего визита. Писайко издали увидел аэродром - эллипс, растянутый параллельно шоссе, две длинные стоянки истребителей на северной и южной окраинах. Он сразу представил себе картину штурмовки.

Первый удар - по дальней стоянке. Пролет над ней. Левый боевой разворот с выходом на вторую стоянку. Удар, разворот - и кольцо замкнуто. Немцы будто специально расставили самолеты - ни одного холостого прохода.

Но раньше чем командир полка развернулся на цель, слева на самолетной стоянке появились два пыльных хвоста - пара Ме-109 запустила моторы. Писанко сразу оценил обстановку. Бросил машину вправо и вверх, змеей изогнул траекторию влево, параллельно взлетно-посадочной. Внизу на удалении тысячи метров начинает разбег Ме-109, второй пылит у стоянки. Секунда - и "Чайка" летит к земле. Длинная пулеметная дробь вплетается в рев моторов. Будто споткнувшись, "мессер" теряет направление взлета, роет землю крылом, горит.

Все рассчитано до секунды. Разгоняя скорость, Писанко проносится до границы летного поля и крутым разворотом выходит в лоб второму Ме-109; он уже в середине разбега. Короткая пулеметная очередь для пристрелки, залп двумя "эрэсами", взрыв огня и металла...

Все! Путь для "Чаек" свободен. Писанко поднимается вверх, наблюдает за полем боя, приказывает:

- Работать всем! После второго захода звену Косарькова ко мне!

Будто зеленая птица, "Чайка" скользит над целью, непрерывно меняя курс. Писанко знает: на прямой зенитчики могут сбить самолет первым же залпом. Рядом появляется несколько дымчатых шапок: немцы открыли огонь. Откуда? Писанко смотрит на землю, на лес, окаймляющий летное поле. Замечает вспышки выстрелов. Все ясно. С разворота "Чайка" переходит в пике. Летчик видит орудие, изрыгающее огонь, ловит его в прицел, нажимает на кнопку электроспуска. Одного "эрэса" оказалось достаточно для того, чтобы пушка перестала стрелять.

"Чайки" повторяют заход. Результаты первого как на ладони Несколько дымных столбов поднимается к небу. Горят самолеты. На стоянке фашистов больше не видно - все разбежались. Одна из машин выходит из общего круга, правым разворотом идет от аэродрома. Что-то случилось. Может, подбита? Может быть, ранен летчик7 Надо узнать, помочь, если будет возможность.

Командир спешит на помощь товарищу. Быстро сближается До него уже метров сто. Виден хвостовой номео машины - "двадцать"

- Что случилось, Артемов?