Избранное - Андрей Гуляшки

— Жди меня около моего предприятия, у входа, — сказала она. И было заметно, что ей очень хочется, чтобы сотрудницы увидели ее с ним.

Он кивнул — дескать, добро — и пошел к двери. Но, поравнявшись со мной, спохватился:

— А какое твое предприятие? — спросил он.

Он спросил очень спокойно, мимоходом, словно спрашивал официантку в кондитерской: «А пирожные у вас свежие?» На первый взгляд не было ничего особенного в его вопросе. Но моя химичка вздрогнула, отступила назад и прижала руки к груди — вот-вот вскрикнет. Она стояла, полуоткрыв ротик, глядя на него как человек, оглушенный ударом. И все крепче прижимала руки к груди, а пальчики то сгибались, то разгибались. Признаюсь, что-то кольнуло меня в сердце, мне стало ее жалко, хотя она держалась со мной как с совсем чужим ей человеком.

— Какое твое предприятие? — повторил Эмилиян теперь уже с удивлением и раздражением в голосе. Он сердился, что его задерживают, и удивлялся ее молчанию.

А она-то ведь повторяла ему по крайней мере раз сто, что работает на «Арома», в таком-то цеху, что «Арома» в последнее время изготовляет то-то и то-то, что главный технолог сказал то или се об ее предложении и прочее и прочее в таком духе. Да будь он рассеян как тысяча профессоров или обладай куриной памятью, и то, наверное, запомнил бы, что она работает на знаменитом и единственном в своем роде предприятии «Арома».

Но он никогда не проявлял признаков рассеянности, а уж если говорить о памяти, то она у него действительно не уступала памяти тысячи профессоров, вместе взятых. У него в комнате были образцы более ста видов минералов, геологический атлас в тысячу страниц, справочник, включавший не меньше пятисот заглавий, и, должен тебе сказать, он безошибочно ориентировался во всем своем хозяйстве. Он точно знал, какое заглавие на какой странице, какой индекс в каком разделе, какой минерал где лежит и в какую бумажку завернут. Откуда я все это знаю? Милый мой, да в часы, проведенные вместе, мы говорили главным образом на геологические темы, и изо всего высказанного девяносто девять процентов падало на него. Оставшийся один процент мы с ним делили так: две трети ему и одна треть мне. Этот процент — опять-таки по его почину — мы посещали маршальскому жезлу, чтобы он мог разражаться филиппиками против мертвых душ, подобных мне, которые лентяйничают и ведут жалкую и ничтожную жизнь. Так я хочу сказать, что своими глазами видел, как ловко и безошибочно он управлялся со всеми своими справочниками, таблицами и образцами. Думаю, что это все же говорит о наличии памяти, согласен?

Он был наделен поразительной памятью, бесспорно, а оказалось, что не запомнил того, что ему говорили и повторяли тысячу раз. И не кто-нибудь, а девушка, с которой он, прошу прощения, целовался. Моя химичка была девушка с норовом, но как работник, несомненно, обладала положительными качествами. Она любила свою профессию, я бы сказал, горела на работе и в этом отношении была очень похожа на Эмилияна. «Сегодня я сделала то-то, позавчера то-то, а какой опыт задумала, вы не представляете!» — с увлечением рассказывала она. Она получила премию за отличную работу, ее даже выбрали в партийное бюро. Правда, она щеголяла на высоких каблучках, но одевалась скромно — я не видел ее в модной юбке с разрезом или в такой коротенькой, чтобы открывались колени, когда она сядет. Признаться, я неважнецкого мнения о женщинах, которые ходят в таких юбках! Я бы не женился на женщине, если бы она таким манером показывала свои колени.

Так я хочу сказать, что этого названия «Арома» он не должен был забывать. Все, что угодно, он мог забыть, но это название — ни в коем случае. Хотя бы из уважения к человеку.

Так она стояла, прижав пальчики к груди, и, казалось, не могла вздохнуть. Вот-вот потеряет, сознание, грохнется на ковер. Я бросился к ней, спросил, что с нею, придвинул Стул, чтобы она могла сесть. Я знал, что с нею, я все прекрасно понимал, но притворялся наивным. Пусть лучше она считает меня дурачком, чем сознает, что я понимаю, в какое унизительное положение поставил ее возлюбленный.

Но она не дотронулась до стула. Только сказала: «Убирайтесь!» — и быстро отняла руки от груди. Видимо, она овладела собой. Теперь она стояла, неестественно выпрямившись, одеревенев в какой-то странной позе. Мускулы тела напряглись, как струны.

Все это заняло несколько секунд, не больше. Потом она передернула плечами, губки ее искривились в горькой улыбке, веки прикрыли глаза, словно защищая их от слепящего света. Тряхнула головой и пошла в комнату, к тетке.

Я был потрясен. Мне хотелось сказать что-нибудь очень злое и крепкое человеку, стоявшему в дверях, но я не находил слов. Самые хлесткие казались слабыми и бледными.

А он улыбнулся обычной снисходительно-иронической улыбкой, пожал плечами — женские капризы, пройдет! — потом открыл дверь и любезно пропустил меня вперед.

Мы шли некоторое время молча.

— Доктор, — сказал он и нагнулся, чтобы заглянуть мне в лицо, — она всерьез обиделась?

— Ты ее оскорбил чудовищно, жестоко, — сказал я гневно.

Эмилиян закурил и помолчал.

— Я и сейчас не могу вспомнить это идиотское название, — сказал он со вздохом.

— «Арома», — сказал я.

— «Арома», — повторил он. — Наверное, происходит от «аромат».

— Слушай, — я схватил его за локоть и остановил, — ты любишь эту женщину?

Он посмотрел на меня удивленно, словно старался понять, серьезно я говорю или шучу.

— Ты ее любишь или просто играешь в любовь? — повторил я.

Недобрые огоньки блеснули в его глазах, но тотчас угасли.

— Доктор, — сказал он, — если тебе удастся диагностировать мои чувства, ты найдешь во мне самого благодарного, самого признательного пациента изо всех, какие прошли через твои руки.

Он подхватил меня под руку и потащил к одной из пустых скамеек Докторского сада — мы как