Наследник великой Франции - Эдмон Лепеллетье

Везде возвышались баррикады, везде оружие было наготове. В общем беспорядке совершенно затерялись вожди восстания, никто и нигде не распоряжался. Только кое-где виднелись признаки организации работ. Например, на улице Мандар бросались в глаза две особенно удачно устроенные баррикады. Они состояли из пригодных для того материалов: матрацов, подушек и прочего. Тут же были приготовлены бочки с водой и песок для тушения пожара. Многие удивлялись этому произведению уличной боевой организации.

– Как все это хорошо! Как удобно! – сказал один профессор живописи, рассматривая эту баррикаду.

– Готово к бою, дружище! – ответил ему чей-то звучный голос.

Он принадлежал высокому малому в широкополой шляпе артиста, в куртке с отворотами и трехцветном поясе, за который были заткнуты пистолеты; длинная сабля волочилась за ним по пятам. Это был весельчак Арман Лартиг в полном вооружении.

Кафе «Прогресс» сделалось главным центром сопротивления Парижа. Лартиг целый день бродил по улицам от одной группы к другой, смеясь, передавая приятные известия, предсказывая победу, обнимая всех встречных женщин, говоря им: «То во имя республики, гражданка!»

Ничего решительного не появлялось пока с обеих сторон.

Наконец Мармон решил подавить восстание одним ударом.

В это время у Казимира Перье, вождя парламентской оппозиции, собрались депутаты. Он в это время очень походил на кота, видящего рыб в бассейне: ему хотелось бы достать их, но он боится воды. Власть была так близко от него, правда, не для себя лично, но все-таки было очень лестно владеть троном. Достанет ли кот соблазнительную рыбку или промахнется? Если он ошибется и корона выскользнет из его рук? Что тогда будет с ним? Жизнь Казимира Перье была поставлена на карту.

Этот осторожный человек председательствовал в собрании и старался как-нибудь оттянуть решительный момент, а для этого указал, что необходимо до начала дела собрать кое-какие дополнительные сведения.

– Разве вы не понимаете, – сказал он, – какой опасный элемент мы тревожим? Какая ответственность ляжет на нас? Ведь это ужасно! Мы погибнем, если выйдем из границ законности, мы потеряем очень выгодное положение!

А между тем неразумные, пылкие люди давали убивать себя на улицах. Нужна была кровь, красных и синих, чтобы белое знамя стало знаменем нации, знаменем трехцветным, которое революция и Наполеон торжественно пронесли по всему миру.

II

Между тем в то время, когда Париж сделался полем битвы, король Карл X в Сен-Клу продолжал чрезвычайно заботливо сохранять царственный церемониал. Все мелочи этикета строго соблюдались. Все окружавшие его лица, желавшие объяснить ему истинное политическое положение страны, встречал только улыбку и холодный отпор.

Король говорил им:

– Господа, вы преувеличиваете важность затруднений. Так бывает всегда, при всех режимах, среди населения такого большого города, особенно в такое горячее время, как теперь. Герцог Рагузский должен восстановить и поддерживать порядок. Он прекрасно справился с возложенной на него задачей.

Одному из придворных, хотевших во что бы то ни стало внушить королю всю важность и опасность вспыхнувшего восстания, Карл X ответил суровым тоном:

– Вернитесь в Париж и скажите там, что король твердо решил не поступаться ни единой прерогативой монархизма!

Сказав это, Карл X, игравший в это время в вист, снова взял карты в руки, и игра продолжалась как ни в чем не бывало.

А тем временем восстание с неукротимой силой разрасталось в Париже. Инсургенты стали хозяевами всех стратегических пунктов столицы. На Лувр напала банда из 300 инсургентов, которыми командовали банкир Мишель Гудшо и молодой студент Политехнической школы.

Швейцарцы, охранявшие Лувр, отбросили осаждавших первым залпом, но перед вторым остановились в нерешительности: им вспомнилось 10 августа 1792 года. Инсургенты отодвинулись назад и остановились, не зная в первый момент, что предпринять. Наступила полная тишина, но вдруг ее прорезал раздавшийся откуда-то сверху звонкий голос, кричавший:

– Да здравствует хартия! Да здравствует свобода!

Этот голос принадлежал уличному мальчишке – ведь во всякой революции парижские гамены играли немаловажную роль! – который втихомолку подобрался в колоннаде. Но швейцарцы в первый момент подумали, что народ незаметным образом сбоку пробрался в Лувр и зашел им с тыла, а потому в припадке панического страха они побросали оружие и амуницию, бросились бежать с криком: «Спасайся, кто может!», промчались по галереям, коридорам, лестницам, бесконечным дворам Лувра и в полубезумии добежали до площади Карусель.

Сейчас же сзади них послышались тяжелые шаги осаждавших. Знак, поданный мальчиком, был понят. Инсургенты действительно ворвались на этот раз в Лувр. Они выламывали двери, выбивали засовы, кричали, стреляли из ружей, так что собравшаяся на улице толпа подумала, что Лувр теперь опять во власти народа. Все это окончательно деморализовало резервный батальон Мармона, расположенный для охраны во дворе Тюильри. Солдаты со страхом поглядывали друг на друга и говорили:

– Парижане овладели Лувром, а это самая прочная твердыня в городе. Мы пропали.

В тот же момент, словно желая еще увеличить их подавленность, маршал Мармон приказал им отступать, и дворец Тюильри был быстро эвакуирован.

Не успели последние солдаты выбраться оттуда, направляясь, согласно приказу герцога Рагузского, к Елисейским полям, как на вершине башенки древнего дворца Валуа появилось гордое трехцветное знамя, знамя Революции и Наполеона, поднятое там тремя горожанами – Жубером, Томасом и Гиньяром. Законная монархия снова была уничтожена во Франции!

Во время сражения произошли такие события, которые совершенно изменили характер восстания. Это гигантское тело вооруженного народа не имело головы, и ему дали таковую. По мере того как обстоятельства складывались все благоприятнее и к повстанцам стекалось все больше и больше вооруженных горожан, туда же бросились депутаты, ученые, писатели, которые разнесли среди инсургентов следующее радостное известие.

29 июля у банкира Лафита происходило заседание депутатов национального собрания, на котором он объявил, что необходимо взять в свои руки управление делами страны, чтобы поддержать и ободрить восставший народ. Он предложил, между прочим, избрать вождя восстановленной национальной гвардии. У всех на устах было имя Лафайета, в числе немногих дворян боровшегося в Великую французскую революцию за права народа, и ему предложили стать главным вождем всего восстания. Тогда последний встал и сказал:

– Во исполнение воли моих сограждан я принимаю на себя командование национальной гвардией. Старое имя тысяча семьсот восемьдесят девятого года может оказаться очень полезным в тех важных событиях, которые мы переживаем. Раз на нас нападают со всех сторон, то мы должны защищаться. Генерал Лафайет будет и в семьдесят три года таким же, каким он был в тридцать два!

Тогда Бетен де Во воскликнул:

– Если мы не можем обрести вновь доблестного мэра Парижа тысяча семьсот восемьдесят девятого года, знаменитого Байи, то будем, по крайней мере, рады, что у нас имеется его достославный начальник национальной гвардии!

Затем была избрана национальная комиссия из пяти членов, чтобы следить за защитой, продовольствием и безопасностью столицы.

С улицы послышался какой-то глухой шум: собравшаяся там толпа хотела узнать, согласился ли Лафайет принять командование национальной гвардией.

Командование войсками собрание постановило возложить на генерала Жерара.

Но тут со двора и улицы послышались ружейные выстрелы. Члены собрания кинулись к окнам и увидали, что вокруг дома Лафита виднеется серая масса войск. Все заметались по комнате с криками: «Мы погибли! Нас предали!» Перед глазами этих трусливых буржуа, превратившихся в инсургентов, уже мелькали картины военного суда, расстрела. Толстяки бросились к боковым дверям, которые оказались слишком узкими для их кругленьких животиков, прятались за кресла, выпрыгивали из окон в сад, раздавливая своей тяжестью вороха роз, гераней и гелиотропов. А человек пять из наиболее храбрых защитников отечества забрались в «кабинет задумчивости». Было довольно-таки трудно извлечь их оттуда, когда все выяснилось. Они не хотели слушать никаких объяснений и только визжали, что не хотят идти на виселицу или на расстрел.

В комнате остался на своем месте только сам Лафит со своим секретарем де ла Гардом, которому он сказал:

– Раз суешься в политику, то надо сначала убедиться, хорошо ли владеешь ногами! – И он указал на свою больную ногу, которая мешала ему сдвинуться с места и таким образом заставила его оказаться храбрее всех.

К нему-то и обратилась группа офицеров 5-го и 53-го пехотных полков, желавших переговорить с собранием. Эти офицеры явились от имени своих товарищей предложить свои услуги революции.