Частный сыск есаула Сарычева - Василий Веденеев

– Нет, – отрицательно помотал головой китаец. – Ты многое видел и испытал, на твоем теле страшные отметины войны, ты терял, искал и снова находил смысл жизни. Скажи, неужели для тебя не страшно приумножать зло на земле? Ведь ты сам не раз говорил, что ваш Бог призывал прощать врагов.

Павел усмехнулся – мудрит старик. Нет, он не испугался и не бросит дело на полпути, не предаст и не обманет, но, видимо, в его душе поселились сомнения и он хочет убедить себя в том, что прав. Как объяснить ему все, если они общаются на странной смеси китайских, английских и русских слов – своеобразном арго трущобных кварталов, родившемся из потребностей общения людей разных наций, вероисповеданий и культур? Как вести на нем философскую беседу о смысле жизни, предначертаниях судеб и морали общества, в котором ты принужден жить, зачастую не имея иной защиты, кроме оружия в руках?

– Не зная, что такое зло, невозможно понять добро и отыскать справедливость. Разве не так? – помолчав, ответил Сарычев.

– Наверное, ты прав, – вздохнул китаец. – Отдыхай. Завтра принесут то, что ты просил сделать.

– Сколько надо заплатить мастеру? – спросил Павел.

– Ничего. Всегда и везде есть люди, готовые бескорыстно помочь решившимся взвалить на свои плечи нелегкую ношу посланца судьбы. Отдыхай…

Ночью Сарычев долго не мог заснуть. Ворочался с боку на бок, думал. Против него десятки хорошо вооруженных, не обремененных совестью и проявлениями гуманизма врагов, привычно применяющих отнюдь не рыцарские способы ведения войны. Значит, ему, как древнему скифу, нужно действовать хитростью, неожиданно появляясь и исчезая, нанося точные, смертельные удары. Глупо во всеуслышание объявлять – «иду на вы». Они и так настороже, подстерегают, выслеживают и, как только найдут, без жалости убьют. Но они не знают, что ему нечего терять, и он не станет жалеть себя и тем более их! Разделить врагов, разбить поодиночке – вот что необходимо. Не дать им ударить в спину. С этой мыслью он и заснул.

Утром, вымывшись в деревянном корыте, позавтракал вместе со стариком и стал ждать.

Вскоре перед хижиной китайца остановилась легкая коляска рикши. Бросив оглобли, молодой рикша вынул из коляски два свертка и вошел в дом.

– Тебе привезли то, что ты просил, – забрав у юноши свертки, старик-хозяин протянул их Павлу.

Первый сверток был странной формы, похожий на завернутый в бумагу полуоткрытый зонтик с короткой массивной ручкой, а второй напоминал туго перевязанный снопик.

– Это мой внук, – положив руку на плечо юноши, сказал старик. – Сегодня он будет ждать тебя там, где ты прикажешь. В городе нет рикши быстрее его.

– Это опасно, – пряча револьвер, откликнулся Сарычев.

– Люди Дасти торгуют опиумом, – ответил китаец, – а его отец и мой сын умерли от него. Тебе пригодятся легкая коляска и быстрые ноги.

– Хорошо, – согласился Павел. – Но только сегодня!..

Филиппов пил кофе на веранде особняка. Медленно покачиваясь в легком плетеном кресле-качалке, он прихлебывал ароматный напиток и лениво следил глазами за перелетавшими с ветки на ветку птицами. Сзади, за приоткрытыми дверями холла первого этажа, прибирал комнату крепыш, временно взятый в дом вместо Ходзуми. Остаться хотя бы на день без слуги-телохранителя Борис Васильевич не пожелал.

Конечно, туповатый крепыш это не японец, чуть не во рту прожевывавший землю в саду, ухаживавший за цветами, как за детьми, и к тому же прекрасно владевший приемами борьбы без оружия. Но когда еще найдешь нового Ходзуми, а по городу, говорят, волком рыщет Сарычев.

При мысли о Сарычеве хозяин особняка помрачнел и глубже вжался в кресло. Бывший офицер – ловкая бестия! Нельзя не отдать должного его смелости и умению находить выходы, казалось бы, из безвыходных ситуаций. Еще бы – суметь вырваться живым от людей Дасти! Пока это никому не удавалось. Борис Васильевич не знал всех подробностей происшедшего, но достаточно и самого факта. А насчет того, что Сарычев в городе, можно нисколько не сомневаться – ему просто больше некуда бежать. Летает, небось, хищная птичка, ищет, как бы ударить? Такие не бросаются пустыми угрозами, а Филиппов помнил слова о хромой крысе.

С другой стороны – на кого есаул хочет поднять руку? На тех, у кого деньги, власть, сила! Мужество обреченного? Может быть… Сам Филиппов в такой ситуации предпочел бы сделать так, чтобы о нем как можно скорее все забыли: зачем подставлять голову под пулю или совать ее в петлю? Все равно против тебя слишком многие – и полиция, и подручные всесильного Дасти.

Да, полиция усиленно ищет Сарычева: везде выставили наблюдение – как-никак, а бывшего есаула обвиняют в убийстве и краже со взломом! Борис Васильевич вовремя позаботился об этом, и господин начальник полиции ему твердо обещал, что преступник не уйдет из их рук.

Так, а Дасти, упорно скрывающий от всех свое истинное лицо? Вот бы узнать, зачем ему так понадобился Сарычев? Но как узнаешь? Не пойдешь же спрашивать у Антуана. Борис Васильевич, слава богу, пока еще не умалишенный, чтобы задавать подобные вопросы и ждать на них правдивые ответы. Хочется надеяться, что «крокодилы» Дасти на этот раз не упустят жертву: сейчас они обозлены неудачей и будут стараться изо всех сил. Надо полагать, не сегодня-завтра бедный Павлуша им попадется. Или им, или полиции, или шустрым ребятам Филиппова. Не все ли равно кому, лишь бы скорее…

Заметив, как встревоженно взлетели птицы и шевельнулись ветви густых кустов, Борис Васильевич быстро опустил руку в карман халата, нащупал рукоять нагана – что там? Подавшись вперед, он несколько минут пристально всматривался в заросли, но потом понемногу успокоился – наверное, шаловливый ветер пробежал по кронам деревьев, сбил сухую ветку.

Вытерев потную ладонь о полу халата, Филиппов снова поднес к губам чашку – у него все есть: дом, деньги и те, кому положено охранять его богатства. А Сарычеву, посягнувшему на принадлежащее другому, будет отпущено по заслугам. Скорее бы только его обнаружили и обезвредили. Глупо вздрагивать от каждого шороха и, потея от животного страха, хвататься за оружие. Особняк окружен высокой, прочной оградой, на улице прохаживается полицейский, светит яркое солнце…

Крепыш заканчивал чистить расстеленный на полу холла большой ковер, когда услышал, как на веранде что-то звякнуло. Выпрямившись, он прислушался – может быть, показалось? Больше никаких шумов с веранды не доносилось.

Немного постояв, он решил все же посмотреть, что там упало. Если не пойти, не проявить заботу о хозяине, то потом будешь долго выслушивать его надоедливое нытье и упреки.

Положив щетку, крепыш медленно направился к стеклянным дверям и, остановившись на пороге, поглядел на веранду.

Хозяин сидел в кресле спиной к нему. Слуге была хорошо видна его голова – изрядно поседевшая, с проплешиной на затылке, едва прикрытой прядями истончившихся волос.

Но что это? Почему рука Филиппова так странно свешивается с подлокотника кресла? А на прогретом солнцем полу валяется разбитая чашка, около которой уже успела растечься маслянистая лужица черного кофе? Хозяину внезапно стало плохо?

Сунув руку под куртку, крепыш выхватил крупнокалиберный кольт и, немного помедлив, осторожно шагнул на веранду.

Ничего не произошло. Все так же тихо, все так же сидит в кресле хозяин – не поворачивая головы, не реагируя на звук его шагов, не убирая свесившейся с подлокотника руки. Еще шаг, еще.

– Борис Васильевич! – остановившись сзади кресла и не решаясь двигаться дальше, позвал крепыш. Но хозяин не откликнулся. Тогда телохранитель сделал еще один шаг и взглянул на сидевшего в кресле Филиппова.

Глаза хозяина остановились, уставившись куда-то в небо, лицо искривила гримаса не то удивления, не то жуткого страха, а в груди, – как раз там, где под распахнутым халатом виднелась белая сорочка, – в круге неровным пятном расплывшейся крови, торчала оперенная стрела.

– Боже! – отшатнувшись, прошептал крепыш.

Последнее, что он услышал, был тугой щелчок. Телохранитель не успел понять, откуда донесся этот странный звук, как в бок его ударило, и по всему телу сразу распространилась жгучая боль.

Руки ослабли и кольт выпал из разжавшихся пальцев, глухо стукнув по доскам пола веранды. Схватившись за бок, крепыш почувствовал, что в нем торчит глубоко засевшее оперенное древко. А в глазах уже завертелись кусты, деревья сада, солнце вдруг полыхнуло косматыми протуберанцами и превратилось в зловещий черный круг…

Вторая стрела насквозь пронзила его горло, и крепыш рухнул, ткнувшись головой в ноги уже начавшего холодеть хозяина…

Когда зазвонил телефон, Гришин собирался в казино и стоял перед зеркалом, тщательно вывязывая узел пестрого галстука. Ему хотелось наконец развеяться, вырваться из рутины последних дней, засасывавших своей безнадежностью, встряхнуться, почувствовать себя вновь прежним – лихим, фатоватым, непробиваемо спокойным и ироничным. Хорошо быть циником и магом, если дела катятся по накатанной колее. Но противно, когда все идет из рук вон плохо, когда вынужден плестись следом за обстоятельствами, не создавая их, а пытаясь к ним хоть как-то приноровиться, чтобы подольше удержаться на плаву.