Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Рядом с квадратным мавзолеем Хайдара с луковичными куполами, сводчатой галереей с колоннами из амфибола и дверьми из черного дерева и слоновой кости, стоял павильон Лал Баг — Рубиновый Сад. Особенно роскошным был огромный зал для приемов, оформленный в красных тонах и украшенный написанными золотом текстами из Корана. Крышу поддерживали колонны фантастической формы на черных мраморных пьедесталах.

Но британцев более всего поразили сокровища, которые размещались внутри этих зданий. Типу окружил себя изысканными работами, настоящими произведениями искусства — драгоценными камнями, которые могли служить талисманами, филигранным оружием, позолоченной мебелью, шелковыми коврами, тончайшим фарфором и таким тонким малабарским муслином, что он казался сотканным ветром[282], как выразился один европейский автор.

Поэтому Майсур оказался во всех смыслах ценным призом к моменту завершения британского вторжения. Это произошло 4 мая 1799 г. после второй и окончательной победы при Серингапатаме.

Как сказал генерал-губернатор, нанесение удара по Типу может «сэкономить горы рупий и тысячи жизней», поскольку это не даст султану заключить союз с Францией, которая нацеливалась возродить свое древнее величие и славу[283] в Индии. Он подчеркивал скорее политические, а не финансовые успехи и прибыль.

Эта победа дала не только шестьдесят лаков рупий в виде дополнительных доходов, но и установила на самой прочной и постоянной основе британскую власть в Декане[284]. Однако жажду трофеев едва ли можно переоценить, она составляла неотъемлемую сущность империи (и источник ненависти местного населения).

Слово «трофеи» (или выражение «награбленное добро»), которое используется в современном английском языке («loot») имеет индийское происхождение, но британцы вскоре его приняли. Имеется масса доказательств того, что большинство солдат рассматривали грабежи и мародерство в качестве законного приработка или считали привилегией (хотя и неявной). Их командиры подавали дурной пример. На самом деле, некоторые из величайших героев империи, удовлетворяли алчность и неуемные аппетиты военными трофеями. Во время второй Афганской войны (1878-80 гг.) генерал Роберте «отправил девять верблюдов, груженых трофеями, еще до того, как назначили оценщиков»[285]. После второго похода к ашанти (1895-96 гг.) майор Баден-Пауэлл унес золотые украшения, латунную чашу, которая предположительно использовалась для сбора крови во время человеческих жертвоприношений, а также шапку короля Премпеха. После сражения у Омдурмана (1898 г.) люди генерала Китченера прихватили неумытыми руками даже самые священные предметы, включая полумесяц с купола гробницы Махди (он теперь хранится в Музее королевских саперов в Чатеме), а также флерон из медных пластинок (сейчас он украшает башню замка Блэр, резиденцию герцога Атолла). Сам Китченер давал указания подчиненным сметать все, словно огонь: «Я хочу получить все мраморные ступени, мраморные плиты, железные решетки, зеркала и все прочее — двери, окна, любую мебель»[286].

В хаосе, который последовал за захватом Серингапатама, жадность и ненасытность армии тоже не сдерживалась.

Солдаты разграбили сказочное логово Тигра. Они совершили набег на казначейство, оставив на полу рассыпанные золотые монеты. Они крали кольца, браслеты, ожерелья и бриллиантовые подвески, набивая ими карманы. Победители прошлись по почти всем зданиям. Трон Типу разбили, хотя пара лучших кусков в итоге нашла место в Виндзорском замке. Туда прибыла золотая райская птица феникс, которая сидела на балдахине, украшенном по краю жемчугами, и крупная золотая тигриная голова с двигающимся языком и зубами из горного хрусталя. Говорили, что кто-то из «красных мундиров» застрелил Типу из-за драгоценного камня у него на тюрбане или золотой пряжки на красном шелковом поясе. Когда еще не успевшее остыть тело правителя нашли под грудой трупов, на его одежде не было никаких украшений — обнаружились только рубашка из тонкой белой ткани, брюки из индийского набивного коленкора и малиновый пояс вокруг талии[287]. Но с него еще можно было взять один последний сувенир — британский офицер достал перочинный ножик и отрезал половину усов султана.

Артур Уэлсли, который определил мародерство, как «то, на что можно наложить свою окровавленную руку и удержать»[288], остановил разграбление поркой и повешением негодяев. Однако он обнаружил последующие примеры британского злодейства, которые «опозорили бы и список Ньюгейтской тюрьмы»[289]. Среди них имелись случаи вымогательства путем пыток и даже убийства.

Однако официальные награды оказались достаточно большими. Армия получила призовые деньги в размере свыше миллиона фунтов стерлингов. Собственная доля полковника Уэлсли составила 4 000 фунтов. Тем временем жена генерал-губернатора убеждала его забрать львиную долю драгоценных камней Тигра. Однако тот с негодованием ответил: «Как это типично для вас! Я еще никогда не встречал женщину, которая бы не считала, что высокое общественное положение — это возможность воровать».

Вместо этого он отчеканил бронзовую медаль с изображением британского льва, побеждающего Майсурского Тигра. Но Уэлсли все же принял бриллиантовую звезду, сделанную из драгоценных камней Серингапатама, а также позволил украсить малиново-золотой трон генерал-губернатора в Калькутте частями трона Типу.

Ричард Уэлсли смог сделать и шаг вверх среди сословия пэров, но все же остался недоволен — ему присвоили ирландский титул, победителю предстояло стать «картофельным маркизом». Однако он добавил священную птицу феникс к своему гербу и взял девиз из «Энеиды»: «Super Indos postulit Imperium» («Он расширил империю и на Индию»)[290].

Ни один римский губернатор не отличался таким безудержным честолюбием, как Ричард Уэлсли, ни один индийский брахман так сильно не гордился своей кастой. Маркиз стал строить на фундаменте своей победы в Майсуре, где аннексировал часть территории, назначил марионеточного правителя и попытался ослабить сыновей Типу политически, побуждая их больше интересоваться наложницами.

Уэлсли намеревался установить единую верховную власть в Индии. Своей жене он хвастался: «Я буду грузить одно королевство на другое, победу на победу, доход на доход. Я накоплю славу, богатство и власть, буду набирать их до тех пор, пока даже мои амбициозные и алчные хозяева не запросят пощады»[291]. Так маркиз хотел завершить «подъем незначительного торгового поселения до могущественной империи»[292].

Теперь его главным врагом стала конфедерация маратхов, которая представляла собой постоянную угрозу британской власти. Вражда началась не только из-за связей конфедерации с французами, но и, по мнению Уэлсли, из-за «предательского характера маратхов». Если перейти ближе к делу, то маратхи были опытными бойцами нерегулярной армии и прекрасными кавалеристами, а их страна считалась «империей седла»[293]. Но у британцев имелись преимущества — лучшая организация, дисциплина, оружие и репутация. А еще — гениальный полководец Артур Уэлсли, и командующий с несравненной доблестью[294] сэр Джерард (в дальнейшем — лорд) Лейк. Во время одного сражения под Лейком убили двух коней, а в шляпе и мундире оказалось шесть или семь дыр от стрельбы из мушкетов: «И он двадцать четыре часа не пил красного вина. Трудно поверить, что он выжил», — писал Уильям Хики[295].

Благодаря героизму и соответствующей ему дипломатии, которую обеспечивал квартет протеже Уэлсли (Томас Мунро, Джон Малькольм, Монстуарт Элфинстон и Чарльз Меткалф), британцы смогли разделять и властвовать. Они получили прямой и косвенный контроль над огромным регионом между Гангом и Джамной. Кроме того, англичане перевели падишаха моголов Алама «под защиту» властей Калькутты. Теперь правитель был слепым, потрепанным и старым, но все равно оставался «владыкой Вселенной». Как уитверждал Уэлсли, французы могли бы использовать его имя «для оправдания вымогательства, насилия и захватов»[296]. Впрочем, это было именно то, о чем думал сам генерал-губернатор. «Эдинбург ревью» очень язвительно разложила по полочкам его «римскую политику»: «Участвовать во всех спорах; претендовать на земли одной стороны за помощь ей, захватывать земли другой стороны после нанесения ей поражения; привлекать союзников силой, следить, чтобы никто не грабил их (кроме нас самих); расквартировывать войска у наших соседей, платить им товарами наших соседей».

Далее в «Эдинбург ревью» говорится: Уэлсли мог представлять собственную агрессию в форме обороны, но предупреждение о том, что Наполеон идет по следам Александра становилось словно бы крик о том, что «великий турок дошел до Уайтчепел».