Имя - Война - Райдо Витич

Бинокль бы, хоть отсюда посмотреть, оценить приблизительно силы врага. А не зная обстановку в пекло лезть?..

— Уходим, — приказал лейтенант. Отряд дальше двинулся.

Коля шел и думал: почему он не отдал приказ атаковать противника?

Испугался, струсил? Боится потерять бойцов, не довести девушку в безопасность, к своим? И понял одно — он не готов быть командиром, не готов нести ответственность за жизнь и смерть своих бойцов, тем более, мирное население. Его учили воевать, учили командовать, но одно руководить солдатами в мирное время, хоть и представляя военное, другое отправлять на смерть на самом деле, прекрасно отдавая себе отчет, что любой бой несет за собой человеческие потери. Будь он один, будь только с Саней — они бы устроили фейерверк. И это было бы их решение, только их выбор, и только за себя.

Он был готов умереть, но не готов видеть смерти, тем более быть ответственным за них.

— Тебе нужно взять командование на себя, — сказал тихо Дроздову.

— Ни черта, Коля, — мотнул тот головой. — Я не справлюсь.

— Справишься.

— Нет. Это ты справляешься, принимаешь взвешенные решения, а я дров наломаю. Оно надо? И так щепки летят.

— Боишься?

— Скажем так: не готов. Я всегда считал себя зрелым, опытным, даже битым, а тут понял — пацан: и сопли и слюни готов распустить, даже заплакать или без ума в бой ввязаться. Одному — пусть, а когда на тебе отряд, так нельзя. Всех крутит, но ты хоть эмоции сдерживать умеешь, а я, — рукой махнул. — Так что, извини, старичок, помочь не могу.

— Мне не место в командирах, Саня. Я…испугался, — признался.

— За людей?

Николай покосился на Лену.

— И за нее, — понял Дроздов, уловив взгляд друга. — Ясно, — подумал и кивнул. — Я бы тоже испугался.

— Так нельзя, не то время.

— Перестань каяться, я не комсорг и не парторг.

— Меня бы расстреляли по закону военного времени.

— Расстреляли, — согласился. — Но ты жив, и солдаты, и Лена. Девушку пристроить надо. Глупо ее с собой таскать, нарвется на пулю.

— Она не осталась.

— У Пелагеи? Н-да. Ну, хоть молчит, и то ладно, а то вспомни: в первый день жужжала "надо бить врага, а не отсиживаться"! Пчела, елы, весь мозг проела.

Лена не слышала их разговор, она брела по лесу, вглядываясь под ноги и стараясь не упасть, не сбавить темп, поспеть за своими. И думала: что происходит? Что случилось с ней, ее землей, с людьми на этой земле. Думала над словами Пелагеи, поступком Жихара, убитом Яне, Наде, той неизвестной ей женщине-фельдшерице, о пленных, закрытых в том лагере. Ей все казалось вывернутым, ненормальным, но принималось почти как норма. Не страха, ни паники, что накрыла ее в первый день войны — прострация, глухая стена тишины внутри. И лишь одно вызывает сожаление — потерянный в диком беге пистолет, что дал ей Николай. Дом, радужная, правильная жизнь, поездка в Брест — воспринимались отстраненно, будто было все очень, очень давно, лет десять назад, не меньше. Да и было ли?

Она потерялась, запуталась в себе и окружающем, резко перевернувшим привычный мирок внутри нее, во вне. И она уже не знала, что было, что есть, что будет, что правильно, что нет, что ей делать. Она подчинилась давлению обстоятельств и командам Николая, мнению отряда, что стал теперь для нее проекцией всего мира, общества. Она не понимала, стоит ли с этим бороться, потому что не знала, будет ли права.

"Есть слово "надо", — вспомнились слова Игоря: "нравится или нет — личное, частное. Оставь его при себе. А «надо» — твой долг и обязанность. Ты должна учиться, сейчас это твой долг твоей стране".

Все изменилось — пришло время отдать другой долг стране: гражданский, человеческий. И понятно, что выполняя его можно погибнуть… а ведь хочется жить, удивительно сильно хочется жить, любить, смеяться. Снова, как «вчера» бегать по лужам, размахивая сумкой с учебниками. Пить чай из пузатой кружки с золотистым ободком, уплетать Надины пирожки с картошкой и смотреть в окно, на спешащих по своим делам людей. Крошить голубям хлеб, слушать классическую музыку по радио и улетать в мечтах за облака, где она — летчица Советского Союза повторяет перелет Чкалова вокруг Земли, через страны и континенты…

Может, это как раз то личное, которое нужно оставить при себе? Война и мечты — несопоставимы. Она не имеет права на мечту, когда Родина в опасности. Она должна поступить как комсомолка, гражданка великой страны Советов, а не девочка — фантазерка.

Баретки промокли насквозь, ноги замерзли и разъезжались, пробираясь по грязи и опавшим листьям, но Лена не чувствовала этого — она мечтала. В той иллюзии девушка не брела в неизвестность мокрой, озябшей курицей под дождем в лесу — она спасала пленных, отважно громила тот лагерь, что прошли. Немцы, бросая оружие, в ужасе бежали прочь, военнопленные обнимали на радостях своих, а за их спинами по полю скакала, пришедшая на подмогу красная конница с шашками наголо: "Урааа!" Победа…

Лена споткнулась о корягу, рухнула в лужу и чуть не заплакала — реальность оказалась пошлой, тоскливой, как грязь на одежде и руках, и пробралась в душу, как озноб в тело, вытрясая из него тепло, а из души иллюзии.

Никакого победного боя и спасения, никакой доблести, никакой конницы — только темнота, в которой двенадцать промокших насквозь бойцов идут по болоту, прячась, как трусливые воры.

Антон помог ей подняться:

— Под ноги смотри, — буркнул, обходя.

К утру дождь кончился и на землю пал туман, густой, как кисель молочный. Пришлось идти цепью друг за другом почти за руки.

Недалеко защебетала птица, замычала корова, загремел колокольчик приближаясь. Послышались шаги слева, справа, топот, но размеренный, будто кто-то грузный идет.

— Немцы? — шепот Лены совпал с приказом Николая замереть.

Минута, другая в напряжении и прямо на них из тумана вышла… корова.

— Фу ты! — выдохнул Васечкин, снимая палец со спускового крючка. Лучин лоб оттер.

— Вот язвить-то пастуха. Сейчас бы положили скотинку, — сказал Густолапов.

— Чего ж она бродит? Потерялась? — погладил покатый лоб коровы Камсонов, и получил протяжное «му-у-уу» в ответ.

— Эк, — крякнул Гурьянов. — Дык она не доенная. Вымя-то гляди, выперло. А ну, братцы, подставляй тару, сейчас молочка напьемся.

— Доить, что ли, умеешь? — не поверил Васечкин, нахмурился.

— Ну. Чего уметь-то? Эка заковыка: дергай за сиськи — всех и делов.

— Ну-ну.

— Товарищ лейтенант, дозволите? — спросил Полунин.

— Куда?

— Так в ладони! — выдал молчаливый Сидельников.

— Только быстро, — согласился Николай. Дрозд хмыкнул и узрел что-то в тумане. Пригляделся, пальцем в сторону ткнул:

— Еще одна корова!

— Да стадо здеся бродит, прислушайтесь, товарищ лейтенант, — сказал Голушко. — То ли ховаются, то ли разбрелись. Жаль скотинку.

— Эт чего ж случилось, что за стадом пригляда нет? — почесал затылок Полунин.

Лейтенанты переглянулись, Антон прищурился на них, Лена испуганно уставилась на Николая. А тем временем младший сержант Гурьянов присел, чтобы подоить корову, но только за сосок дернул, животину будто стеганули — взвыла и, лягнув мужчину, умчалась в туман.

Солдаты дружно хохотнули, начали подколки сыпать. Пал Палыч поднялся, потирая ушибленную руку:

— Испили молочка, однако, — протянул. — Ну чего ржете, полоумки?!

— Двинулись, — приказал Санин, прерывая веселье — не до шуточек. — Оружие держать наготове. Без команды не стрелять.

Метров триста прошли. Туман стал спадать, таять и сквозь его пелену можно было разглядеть домишки. Деревня, только странная — тихо в ней и невидно никого.

Николай рукой махнул: залегли!

Группа дружно на траве растянулась, вглядываясь в очертания изб. Не то, явно что-то не то.

— Скрипит, что-то, слышите, товарищ лейтенант, — шепотом сообщил Никодим Лучин.

— Слышу.

Все слышали, но что это — понять не могли.

— Дверь, — прошептала Лена.

— Что? — повернулись к ней мужчины.

— Дверь открытая на ветру петлями скрипит.

— Так ветра нет.

Девушка плечами пожала: ветра может и нет, а ветерок легкий дует, туман рваными пятнами по местечку разгоняет.

Хлопнуло что-то.

— Створка окна, — сообщила.

— У тебя зрение плюс два-три километра? — с насмешкой глянул на нее Антон. Но в глубине зрачка затаилось иное — страх, точь-в-точь, как живущий в душе Лены.

— Звук характерный, — сказала тихо. — Мы в школе в разведчиков играли, угадывали по запаху, что у кого готовится, по звукам — кто идет, что происходит.

— Хорошие игры, — смерил ее холодным взглядом и отвернулся, а Николай смотрел. Минуту молчал и поднялся.

— Всем оставаться на месте.

— А ты куда? — испугалась.

— На разведку, — и нырнул в туман. Лена не больше минуты усидела и за мужчиной ринулась.