Имя - Война - Райдо Витич

Девушка голову склонила, смущаясь его взглядов и чувствуя, что сердце сейчас из груди выскочит от радости, странного поющего, окрыляющего состояния. Попыталась отвлечь Николая и себя.

— Пелагея стирать собралась… Вы там соберите, что вам надо.

Мужчина помолчал и вдруг взял ее за плечи, к себе развернул:

— Останься. Ты должна жить.

Она вскинула на него наивный, спокойный взгляд.

— Но ведь важно не где, а как.

Вот ведь сказала, как отрезала. И крыть нечем.

У Лены и грусть прошла, и обида со злостью на Пелагею растаяли. Мир вновь казался радужным, будущее светлым.

Она в дом пошла, а Николай к товарищам, о стирке объявлять. Понятно, что это проволочка, но они с Сашей решили уже, что пару дней в деревне останутся. Бойцам в себя прийти надо, раны подлечить, чуток хоть откормиться. А там марш-броски, ни на ранение, ни на отсутствие отдыха, тепла и пищи, скидок не будет.

Пока с Леной разговаривал, ребята махоркой разжились, дымили в удовольствие, самокрутку по кругу пуская.

— Откуда? — поинтересовался, жадно затягиваясь.

— Так из сельпо еще табачок, — затараторил Жихар. — Мой, значится, с того лета схоронен. Прибрала Пелагея, а он вишь и сгодился. Я это, товарищ лейтенант, поговорить с вами хотел. Молодь-то наша, что делать не знает, а горит у их. Ну и прослышали, деревня, однако, что мы здеся. Просятся с нами пробиваться, в армию, фрицев бить. Пелагея, жена-то моя, погнала их веником. Шибко она вредная бывает. Но все едино, раз пристали, уж не отстанут. Знаю их племя. А ребята добрые. Иван Ганусь, тракторист, комсомолец, парень хороший, не балабол какой. Дружки его: Павел да Петр Федосовы, близняшки, тоже не ухари какие-то, герои соцтруда, а не просто так. Они, было, уже сами подались, сложились, бердянки дедовы достали, а тут мы как на заказ. Ну и вот.

— С оружием, значит.

— А как же. По уму.

— Ладно. Передай, чтоб не болтали. Сегодня мы еще у твоей хозяйки хлеб поедим — солдатам раны подлечить надо, а завтра к ночи двинемся. Если фрицы планы не порежут. Пусть ребята наготове будут.

— Завтра, значит идем. Ага, — протянул чуть помрачнев. — Ага. Передам.

— Что еще у вас, рядовой Жихар? — напомнил мужчине о воинском долге и звании Санин.

— Да-а… Нет, ничего, товарищ лейтенант.

— А у меня есть. Карта нужна, рядовой.

— Эта какая?

— Карта местности. Может в сельсовете есть, у председателя. Спроси и достань.

— Так нет председателя. В область, говорят, двадцать первого уехал и по сю пору не возвернулся. Как канитель-то началась, мужики тоже в центр подались и нет их. А вот теперь и молодь рвется.

— Меня карта интересует.

— А радио, отец? — привстал Васечкин. — Работает или нет?

— Хм, так радио у нас сроду не работало. Деревня-то наша — бывшая заимка господ Хмелевских. Хмелькой так и кличут. Кто устанавливал, говорит — сигнал слабый, лес не дает ловить чей-то там. Обещались наладить, но пока как стояло без дела так и стоит. То зашипит да забулькает, то опять мертвое.

— Тьфу, ешкин кот, — разочарованно вздохнул Голушко.

— Карта, рядовой Жихар, — повторил Санин.

— Где взять-то? Сельсовет закрыт. У агронома были какие-то карты ге… гетезичные.

— Геодезические. Не то. Вскрой сельсовет. Документы все убрать, знамя спрятать. Карту местности — сюда.

— А?… Ладно, — встал. — Ну, пошел я.

Матвей ушел. Бойцы отсыпались на сене.

Дрозд и Санин с винтовками в обнимку за огородом сидели, местность обозревали, сменив часовых. Сашу в сон морило, то и дело носом клевал и от тычков друга просыпался. Коля и сам бы поспал в теньке после сытного обеда, но долг обязывает. Дай себе слабинку, засни, и как назло немцы явятся, устроят всей группе вечный сон. Нет уж, он лучше потерпит.

И опять Александра в бок легонько локтем ткнул:

— Не спи.

Тот зевнул, глаза потер:

— Не сплю.

И опять кемарить.

— Саня, сейчас в колодец суну, чтобы очнулся.

— Фыр-р… Эх дали б мне суток двое спокойно поспать! — зевнул опять. — Давай хоть поговорим, что ли?

— Угу, а еще покурим, анекдоты потравим и к девушке на свидание сбегаем, «караульный».

— Ну, ладно тебе.

— Ох, и разгильдяй ты, как тебя из академии не погнали?

— Как и тебя, — хмыкнул. — Ты что думаешь, наши соединения далеко? Долго топать до них будем?

— Не знаю, а предполагать можно что угодно.

— Мне кажется, со дня на день наши придут, столкнемся в дороге. Лишь бы нас за фрицев не приняли.

— Там разберемся.

— Слушай, сегодня какое число? Все дни перепутались.

— Вроде двадцать пятое…Или двадцать шестое?…

Николай приподнялся: послышалось или нет?

Нет — тарахтение.

— Немцы!

С Дроздова мигом и сон и лень спали, встрепенулся и огородом к сараю, подъем объявлять. Санин в дом:

Рядовой посреди хаты сидел, курил. Девочки в углу играли, а Пелагея и Лена ужин готовили.

— Жихар — карту! — с места в карьер, потребовал мужчина.

Матвей табачным дымом подавился, Лена картошку из рук выронила, побледнела:

— Немцы?

— Быстро! Мы уходим, рядовой!

— Вот и идите, а он остается! — постановила Пелагея. Матвей суетясь кипу карт со стола взял, передал лейтенанту. Лена в сенки кинулась.

— Ты куда, оглашенная?! Не ходи! — крикнула женщина.

— Приглядите за ней, — бросил Николай и во двор с картами, запихивая их под гимнастерку. Время тратить, чтобы отбить у жены мужа для воинской службы не было.

Пелагея что было из пищи в первый попавшийся под руку мешок запихала, за ним выскочила, мужа в дом отталкивая:

— Сиди, сказала!

Бойцы уже построились.

— Цепью, огородами к лесу! — объявил Николай.

— Ну ты-то куда, дура! — гаркнула на Лену Пелагея, сунула Густолапову мешок с провизией и попыталась девушку задержать. Но та отмахнулась и за бойцами ринулась.

— Спасибо, хозяйка, — бросил Николай, глянул на мужчину, что за спиной женщины стоял и слов достойных для него не нашел. Молча ушел.

До леса лопухами и полем пара минут быстрым темпом, а там уже залегли. Солдаты смотрели, как немцы в деревню входят, Николай карты сортировал, выискивая обычную с планом местности. Саша на Антона смотрел, а тот на Лену, щерясь.

— С нами, значит?

Та бы ответила, да почудилось в голосе мужчины что-то противное и с толку сбило — промолчала. Дрозд Перемыста за ворот пиджака к себе подтянул, на ухо шепнул что-то и у того улыбочка мигом с губ слетела, взгляд растерянным и серьезным стал.

— Дурка, — бросил, но больше глаза о девушку не мозолил.

Николай карту наконец нашел, развернул, рассматривая, и губы поджал: до ближайшего населенного пункта киселя хлебать и хлебать. И дилемма — Пинск или Барановичи? Отряд на развилке в аккурат находится — что туда, что сюда — одинаково. Эх, знать бы еще, где регулярные части стоят, в каком из означенных на карте населенных пунктов.

А по деревне уже фрицы маршировали, в дома как к себе заходили. Жителей со дворов выгоняли к сельсовету. И тихо было, ни одного вскрика, слова — только гортанная речь да стрекот моторов мотоциклов.

Странно это.

— Не рано ли мы ушли? — протянул Васечкин.

— Если бы нас нашли, было бы плохо всей деревне, а так может обойтись. К чему жителей, не оказавших сопротивление давить, — сказал рядовой Полунин.

— Так-то оно так, за укрывательство сбежавших военнопленных понятно бузу бы устроили, только чего они всех к сельсовету сгоняют?

— Новый порядок, наверное, объявят, — предположил Иван Летунов.

— Угу, и декларацию о правах зачитают, — хмыкнул Саша и на друга прищурился. — Глянем, чего они там затеяли?

Николай оглядел местность: справа можно незаметно переместиться и оказаться на пригорке, откуда небольшая площадь перед сельсоветом, как раз как на ладони. Смысла в передислокации он не видел, но с другой стороны, отчего бы не узнать, что происходит в деревне? Информация лишней не бывает.

Решено.

— По одному, вон на тот пригорок, — приказал. И перехватил Лену, что вперед солдат полезла:

— Какого ж ты?…

И смолк — взгляд у девушки тоскливый и сумрачный. Пенять бесполезно.

Подтолкнул за рядовым Лучинным, сам цепь замкнул.

На новом месте почти всю деревню видно.

— Как в кинотеатре, — сказал рядовой Голушко и брови кустистые на переносице свел, пытаясь услышать, что там офицерский чин балаболит.

Начищенный, аккуратненький, в блестящем плаще стоял тот, ноги расставив и руки за спиной сложив. Толпу сельчан рассматривал через пенсне. Бабы, дети, парни, старики жались друг к другу, окруженные фрицами, молчали.

— … доблестный, победоносный немецкий армий, — втирал крепыш переводчик, более блеклый, но не менее внушительный, чем стоящий рядом офицер. — Принес вам свобода! Вы есть немецкий подданный! Советский режим рухнуть!