Мурманский сундук - Юрий Любопытнов

— И давно здесь живёте? — он кивнул на окно, в которое были видны живописные окрестности хутора.

— Давно. Ещё до войны приехала. Это как прежних владельцев хутора раскулачили, в Сибирь сослали, тётка Пелагея взяла меня к себе.

— Пелагея! — вскинул на неё глаза гость, но быстро отвел взгляд.

— Пелагея, — ответила тётка Вера, недоумённо посмотрев на незнакомца. Её поразил тон, которым он произнёс имя тетки, словно хорошо знал её.

— И как вы ей доводитесь?

— Племянница.

— Родная?

— Не по крови. Антипу Маркелычу, хозяину прежнего хутора, Пелагея доводилась свояченницей, сестрой его жены. А моя мать была женой её младшего брата… Отец мой погиб в финскую, мать вскорости умерла, вот тётка меня и взяла сюда, с тех пор и живу..

— Замужем была?

— Была, да недолго. Муж ушёл в город к другой, а я больше не выходила. Так и коротаю дни.

— А хозяева хутора, что с ними сталось?

— Вот уж этого не знаю. С тех пор, как хозяев забрали, от них ни слуху, ни духу.

— Их раскулачили?

— Это так. Пелагея мне говорила, при ней это происходило.

— А вы не знаете, сейчас они реабилитированы? Ведь повсеместно прошла реабилитация узников сталинских лагерей.

— Геронт ездил в город, узнавал в этом, как его… ФСБ.

— И что?

— Сказали, что Антип Маркелыч и сын его Степан умерли в лагере.

— Вот как! — Гость поднял брови. — Умерли. Оба?

— Выходит так.

— Налейте мне ещё кваску, будьте любезны, — сказал, прерывая тему разговора гость, протягивая тетке Вере кружку. — Хороший у вас квас. Так и тянет испить.

Тётка Вера заметила, что рука незнакомца, когда он протягивал кружку, мелко дрожала, и она подумала, что это от старости.

Она быстро сходила в сени:

— Вы пейте, не стесняйтесь. Этого добра у нас хватает. Хлебы я сама пеку. А много ли мне надо одной? Что остаётся подсушиваю, а из сухариков, вот видите, какой квас получается…

— Я смотрю, у вас здесь два дома. И в соседнем живут?

— Сейчас нет. Жил там Геронт, но с неделю назад его похоронили…

— Знать, старый был.

— Старый-то старый. Он ещё прежних хозяев хутора знал, служил у них. Но умер не от старости.

— А отчего же.

— Убили его.

— Господи! Что за страсти! Убили!

— Так в милиции сказали. Задушили шнуром электрическим.

— За что же убили? Причина была? — Гость так и впился в лицо тётки Веры.

— Да какая причина! Милиционер сказал бытовая. Полезли за иконами. Он, видно, проснулся, хотел помешать, они его и убили…

— Жалко вашего соседа.

— Жалко. Так жалко Геронта. Прожили по-соседски, рядом посчитай столько лет. И всегда в добром ладу. А он раньше здесь жил. В молодости был правой рукой Антипа Маркелыча. Всё ждал. Вот, говорил, вернётся хозяин или сын. Но не дождался.

— Ждал, говоришь.

— Ждал. Это доподлинно. Сама знаю. Говорил мне.

Тётке Вере показалось, что незнакомец вздохнул, но она не придала этому значения.

— Из-за икон значит, убили? — переспросил гость.

— Выходит что так.

— А что за странное имя Геронт?

— Странное? Обыкновенное. Он вообще-то татарин, но православный, крестил, как говорила Пелагея, его сам хозяин ещё мальчишкой. Но звали его не иначе, как Ахметка. А уж после революции или даже позже, выдавали паспорта он и оказался по метрикам Геронт. Так и звать стали. Дом-то, когда хозяина уводили, сам Антип Маркелыч поджёг, отстояли его от огня — двор и сени только сгорели, и имущество кое-какое спасли. Когда хозяина увезли, кое-что Пелагея взяла себе, что-то оставила Геронту. У меня иконы от Пелагеи, ценные. Художник тут у нас в соседнем Дурове живёт, так он говорил, что у меня иконы ценнее. Но вот воры не полезли ко мне. Бог избавил. — Она перекрестилась.

— А что художник смотрел иконы?

— Николай? Смотрел. Геронт его приглашал.

— А с собой он ему не давал?

— А зачем?

— Бывает, художники обновляют иконы, реставрируют, чтобы потом продать было можно…

— Да нет. Сколько было икон, столько и оставалось. Все и утащили. Да Геронт не собирался их продавать. А вы посмотрите, какие у меня образа. — Она позвала его в переднюю. — Вот гляньте…

Гость вытащил из нагрудного кармана футляр с золотистым ободочком, достал очки в тонкой оправе, водрузил на нос.

— Старинные иконы, — провозгласил он.

Тётке Вере показалось, что у него дрогнул голос.

— Очень старинные, — ответила она. — Ко мне батюшка из села приходил, говорит, подари или продай образа вновь отстраиваемому храму. Я пообещала, но после смерти…

Гость внимательно осмотрел каждую икону, дотронулся рукой, как бы заряжаясь энергией, исходящей от них.

— Здесь Пелагея жила? — спросил он, оглядывая переднюю.

— Да здесь, — ответила тётка Вера, соображая, как это незнакомец запомнил имя её родственницы.

На тёмном шкафу стояли два старых самовара. Один никелированный, суживающийся книзу, другой желудеобразный, медный, с краном-лопастью, с вмятиной на боку.

— Сохранили самовары? — спросил гость.

— Сохранила. Они вообще-то хозяйские. Пелагея принесла их сюда, когда забрали Загодиных. Дом сгоревший заново отстроили, новых бревён привезли, отдали вновь приехавшим колхозникам, а уж потом председатель Семён Воронин отдал Геронту, когда у него семья появилась, а так он жил в этом доме.

— Семён Воронин?

— Он самый. Хороший человек, справедливый. Его потом билета партейного лишили.

— За что же?

— Да запретил камни на озере взрывать. Есть у нас тут такое недалеко, Глухим прозывается. Хотел там заповедник сделать.

— Вера Григорьевна, — обратился к ней незнакомец, — а не продадите ли мне самовар?

— Самовар? — переспросила тётка Вера. А сама подумала, продавать или не продавать. — А какой вы хотите?

— А вон тот медный, с вмятиной на боку.

— Он худой. Его лудить надо.

— Мне из него не чай пить.

— Зачем же он вам тогда?

— Вы ж из этих самоваров чай не пьёте?

— Нет, — ответила тётка Вера, сражённая наповал этим аргументом.

— Так как?

— Да и не знаю, — ответила она, раздумывая, как бы не продешевить. — Мне-то он незачем. Прежние хозяева из него чаи пивали.

— Вот и хорошо, что хозяева пивали. А теперь хозяев нету.

Гость внимательно разглядывал тёмные бока самовара, подойдя поближе.

— А за сколько вы его купите?

— Сколько бы вы хотели?

— Я не знаю. — Тётка Вера пожала плечами. — Это не коза или корова. Я не торговала такими вещами.

— А я не покупал. Тыщи рублей вам хватит?

У тётки Веры глаза из орбит чуть не вылезли.

— Это миллион старыми?

— А что? Нормальная цена. Видите ли, я коллекционирую старые вещи.

— За что же такая большая цена. Неужто золотой он?

— Конечно, не золотой. Антиквариат. Он — дореволюционный.

— Что так, то так.

— Ну, так по рукам, Вера Григорьевна?

— По рукам, — согласилась хозяйка.

Незнакомец достал из кармана толстый кошелёк, отсчитал деньги, подал тётке Вере.

— Здесь ровно тыща, — сказал он.

Тётка Вера пересчитала деньги.

— А кроме самовара от прежних хозяев больше ничего не осталось? — спросил незнакомец, держа кошелёк в руках и не убирая его.

— Ничего, наверное. Посуда была, так побилась, некоторые украшения у Пелагеи были, так в войну выменивала на хлеб, на муку, на сахар. В войну ох, как тяжело приходилось… Сервиз фарфоровый у меня есть, но я его не продам.

— Можно взглянуть?

— Он у меня в сундуке спрятан.

— Тогда не надо. Раз не продажный…

— Берегу, как память о тётке.

— Память надо беречь, — проговорил мужчина.

Он достал из кармана продолговатый предмет с небольшим отростком. Нажал кнопку. В рации затрещало. Чужой голос что-то ответил, что именно тётка Вера не расслышала.

— Вадим, зайди в дом, — сказал гость.

Через несколько секунд вошёл шофёр в оранжевой футболке, наголо подстриженный, голубые глаза из-под белёсых ресниц выжидательно уставились на незнакомца.

— Забери вон тот медный самовар, — незнакомец тростью указал на шкаф, — и отнеси в машину.

Парень взял самовар и сбежал со ступенек.

— А соседний дом на замке? — осведомился гость. — Никого из родственников не осталось у старика?

— Дочь с сыном живут в Верхних Ужах. Надежда Геронтьевна с мужем не поладила, сына одна воспитала… А от дома ключи у меня…

— Заглянуть туда можно?

Обрадованная, что за самовар получила уйму денег, тётка Вера не стала отказывать гостю, наоборот, она услужливо сказала:

— Ну почему нельзя, можно.

Они вышли на улицу, поднялись в ступеньки Геронтова дома, тётка Вера открыла замок, и незнакомец первым вошёл в дом.