Четыре всадника - Юрий Бурносов

— Младший архивариус Секуративной Палаты Мальтус Фолькон с двумя спутниками! — прокричал в ответ юноша, прикрыв клетки с карликами полою плаща и привстав в стременах.

— Вам лучше спешиться и подойти, остальные пусть останутся на местах, — велел лейтенант.

Фолькон исполнил требование и показал свою бляху с потрескавшейся эмалью Лейтенант покачал головою:

— В худое время прибыли вы, хире Фолькон Верно, вы были в дальних краях?

— Более чем, — сухо заметил Фолькон. — Но нам нужно скорее в город — пропустите ли вы нас?

— Отчего не пропустить, — пожал плечами лейтенант. — Однако ж смею предупредить вас, что вся столица сочится заразою, и ехать туда крайне опасно.

— К сожалению, не могу последовать вашему совету, — сказал юноша, который за дни, проведенные в пути, разумеется, узнал о чумном поветрии. В рыбацкие деревеньки и поселки на побережье чума покамест не пришла, но беглецы из больших городов успели поведать о страшной напасти. Кое-кто из них после умер, и тела их сожгли вместе с вещами и даже драгоценностями. — Я исполняю высочайший приказ, и вместе с этими людьми должен непременно быть в Фиолетовом Доме.

— Что ж, не смею задерживать вас. — Лейтенант сделал знак своим людям и отступил в сторону.

Всадники с печальным любопытством осматривали окрестности, прилегающие к дороге. Предместья выглядели необычно: некоторые здания сгорели почти что до основания, а по остальным никак нельзя было судить, обитаемы ли они. По рассказам очевидцев Фолькон знал, что по окончании прошлого чумного мора многие дома стояли покинутыми до тех пор, пока не обрушились, — на севере столицы. До сих пор догнивали руины и никто не желал селиться в тех местах.

Навстречу ехала телега трупосборщиков, влекомая вперед древней худой лошадью. На телеге, пока еще пустой, восседал возница в мешковинном плаще, пропитанном дегтем, двое его собратьев по ремеслу брели рядом, держась за тележные борта. Они не обратили никакого внимания на всадников, хотя Фолькон окликнул их и спросил, поднят ли мост через канал Освьелле.

— Коли и поднят, можно объехать через Бомарк, — проворчал Фронг. Предводитель разбойников был очевидно встревожен.

Чем дальше всадники углублялись в город, тем явственней были ужасы чумы. Еще одна попавшаяся навстречу телега была загружена до отказа, мертвые тела даже не прикрыли дерюгою — так они и лежали, нагие и одетые, женщины и мужчины, дети и старики. Трупосборщики с крючьями в руках сидели на облучке и то и дело прикладывались к вину, передавая друг другу оплетенную бутыль.

Прошла древняя старуха, опираясь на клюку; пробежал куда-то, перепуганно озираясь, мелкий податной чиновник, коего даже в эти жуткие времена кормило единственно проворство ног; туда и сюда дорогу перебегали бродячие собаки, остерегавшиеся конных после многочисленных расправ, что учиняли над ними безжалостные кирасиры.

Внезапно Фолькон поймал на себе чей-то внимательный взгляд — на него не мигая пристально смотрел огромный серый кот, сидевший на каменной ограде конторы ростовщика, окна которой были наглухо закрыты массивными ставнями.

Кот глядел на юношу безотрывно, и Мальтусу неожиданно почудилось, что глаза у твари человеческие… Юноша сморгнул, и в тот же миг кот метнулся прочь, с шумом сокрывшись в кустах под оградою.

Над улицей с громким криком пролетела стая ворон, метко осыпав всадников испражнениями.

— Вот кому отрада, — проворчал Оггле Свонк, очищая плечо куртки.

Так они подъехали к площади, на которой установлен был кенотафий герцогу Фейрену. Здесь же помещалась харчевня «Единорог», из которой разносились звуки самого непристойного веселья: музыка, вопли и визг женщин, хриплые крики пьяниц, стук кружек и топот множества ног.

— Спешимся? — спросил Фолькон, однако Оггле Свонк предостерег его:

— Коли в городе чума, так надобно избегать мест, подобных этому, где собирается столь много народу!

— Однако ж именно здесь я вынужден буду с вами расстаться, — неожиданно сказал Фронг. — Благодарю вас, молодой хире, за помощь. Коли во мне будет нужда — и коли я, разумеется, буду об ту пору жив, — спросите меня здесь, в этой харчевне.

— Что ж, прощайте, — отозвался Фолькон, — и дай вам бог удачи!

Привязав лошадь к коновязи, предводитель разбойников исчез в дверях вертепа, празднующего пир во время чумы, а юноша и Оггле Свонк поехали дальше, пока не добрались без дополнительных приключений до Фиолетового Дома.

В этой части столицы жизнь хотя бы немного напоминала прежние дни. Работали магазины и лавки, пусть и не все; иногда по улице проезжали повозки, ходили люди — правда, с превеликой осторожностью, избегая любой близости, будто и речи не могло быть о том, чтобы коснуться другого человека.

Оставив Оггле Свонка смотреть за лошадью и прикрытыми плащом пленными карликами, Мальтус Фолькон проследовал в присутствие, объявив гарду при входе свой значок. На лестницах и в коридорах Фиолетового Дома было куда как менее людно противу обыкновенного. Встреченные юношей чиновники в удивлении раскланивались, ибо пребывали в уверенности, что Фолькон безвестно сгинул. Не тратя времени на пустые разговоры, юноша устремился в приемную своего отца, Себастиена Фолькона. Вопреки обыкновению, за столом не было секретаря Фриска и светильники оказались потушены; но из приоткрытой двери кабинета грейскомиссара пробивался колеблющийся свет — очевидно, горел камин.

— Отец! — воскликнул юноша, распахивая двери и входя.

В кабинете было темно, тяжелые портьеры плотно закрывали окна. Грейскомиссар сидел в кресле подле камина, в задумчивости вороша уголья кочергой. Он вскочил, кочерга со звоном покатилась по плиткам пола.

— Мальтус! Сын мой, ты жив?!

— Отец, позволь мне обнять тебя! — пылко вскричал юноша и тотчас заключил отца в объятия.

— Но как? Как ты спасся? Что случилось с тобою?! — принялся расспрашивать грейскомиссар, несколько успокоившись и усадив сына к камину. Юноше пришлось рассказать историю плавания на Брос-де-Эльде, включая бегство и кораблекрушение, постигшее лодку.

— Но где же хире Бофранк? Где хире Дивор? — спросил молодой Фолькон, едва окончив повествование.

— После того как злокозненный упырь был изловлен и, благодарение господу, казнен, с субкомиссаром Бофранком я более не встречался, — сухо отвечал Себастиен Фолькон. — Как мне сообщили, хире Бофранк стал допускать престранные поступки и высказывания; однако ж не буду основываться на домыслах, ибо сам я его давно не видел и не могу наверное сказать, где он и что с ним. Что до упомянутого тобою хире Дивора, я и подавно не ведаю, где он может обретаться, да и ранее-то знал о нем куда как мало. Но хватит расспросов и рассказов! Поспеши домой, передохни, переоденься с дороги!

— Прости, отец, — покачал головою юноша, — у меня есть неотложные дела, и потому я должен вначале отыскать хире Бофранка.

— Я пребывал в великой скорби, когда решил, что навек потерял тебя, а ты не хочешь ехать домой, — с укоризною сказал грейскомиссар. — Безумец Бофранк тебе дороже родных и близких! Как такое может быть?

— Я повторю: у меня есть неотложные дела, — стоял на своем юноша. — Что до хире Бофранка, то, посмею утверждать, он вовсе не безумец, но человек разумный и храбрый, и в нем я вижу для себя пример во многом. Еще раз прошу простить меня — как только я совершу, что задумал, тотчас вернусь в наш дом.

— Господь тебе судья, — тихо молвил Себастиен Фолькон, когда за сыном, чуть скрипнув, затворилась дверь. Тяжело вздохнув, он подобрал с пола кочергу и принялся вновь шевелить ею в камине, наблюдая огонь с видом крайней задумчивости и усталости.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,

в которой Хаиме Бофранк узнает о Конфиденции Клириков и местопребывании грейсфрате Баффельта, а такоже становится заговорщиком

Эти старые школы мертвы, и последователи их слепы к смертному свету.

Субкомиссар молчал.

«Не двумя ли квадратами запечатаны уста ваши, хире субкомиссар?» Этот вопрос грейсфрате Шмица поставил Бофранка в тупик. Отсюда могло следовать лишь только одно: либо председатель Великой Комиссии имел везде свои глаза и уши, либо он был заодно с грейсфрате Баффельтом («Будьте осторожнее с чревоугодником! Слова его словно мед, честность его напоказ, но в мыслях его нет добра к вам!»).

— Вы говорите о тех самых двух квадратах? — спросил тем временем встревоженный настоятель Святого Адорна. — Тиара Люциуса?!

— Именно, фрате Бернарт.

— Но я чаял…

— Все мы чаяли, фрате Бернарт, — прервал настоятеля Шмиц. — И как удачно — не промысел ли сие господень? — что субкомиссар Бофранк оказался в вашем монастыре именно сегодня… Не тревожьтесь, хире Бофранк: я знаю, что человек вы честный, пускай и чуждый истинной веры. Здесь все свои, все — люди, коим ведомо то, что неведомо другим, и мы можем говорить о тайном открыто. Чтобы разрушить ваши подозрения, скажу: я спросил о Тиммансе, ибо сей молодой человек был приставлен к покойному грейсфрате Броньолусу Великой Комиссией; однако ж он не оправдал наших ожиданий и, мнится мне, был то ли очень скоро опутан медоточивыми речами Броньолуса, то ли попросту подвинулся умом. Мы знаем, кто был Броньолус, миссерихорд из Ванмута; знаем, кто суть грейсфрате Баффельт, что укрылся сейчас, убоявшись чумного поветрия, за стенами монастыря фелицианок.