Курган - Говард Лавкрафт

Несмотря на этот замысел, сам он почти утратил надежду когда-либо снова увидеть земную поверхность. Все известные выходы были или замурованы, или охранялись стражей, без колебаний пускавшей в ход дезинтеграторы. Вдобавок, среди всеобщего недоверия к внешнему миру, бегство Замаконы выглядело бы весьма двусмысленно. Оставалось только молить Бога, чтобы глубинные провалы не обнаружили другие европейцы: их участь могла оказаться совершенно иной. Замакона пользовался привилегиями и благами, ибо был неоценимым источником информации. Однако и он не раз задумывался над тем, что ожидает его, когда правители Цатта решат, что он рассказал все? Инстинкт самосохранения подсказывал тактику выживания: Замакона стал немногословен, часто опускал детали и вообще делал все, чтобы создать видимость неисчерпаемости земного фольклора.

Другой опасностью, угрожавшей положению Замаконы, был его пристальный интерес к пропасти Энкай, протянувшейся в красноватых сумерках Йотта. Сохранившиеся религиозные культы Кейнана постепенно склонялись к тому, чтобы запретить даже упоминание названия бездны. Исследуя руины Йотта, испанец тщетно пытался отыскать заброшенные выходы на поверхность. Эта неудача подтолкнула его заняться искусством дематериализации и проецированием — в надежде, что, может быть, таким путем он преодолеет толщу, сомкнувшуюся над головой. Скромные успехи были наградой за его труды: проецируя себя усилием воли, Замакона видел жуткие сны о долгом спуске в Энкай. Его рассказы об увиденном сильно встревожили жрецов Йиг- и Ктулу-культов, и друзья посоветовали ему помалкивать об этих сновидениях.

К несчастью или наоборот — как знать? — благочестие побуждает испанца о многом умалчивать в рукописи. Немногословное изложение фактов оставляет широкое поле для догадок об обычаях, языке и истории кейнанцев, по которым можно было бы воссоздать картину повседневной жизни города. Покрыты мраком и чувства, двигающие поступками людей. Их внешние пассивность и миролюбие выглядят необъяснимо в смешении с паническим страхом перед внешним миром. Располагая тайнами дематериализации и атомной энергии, они были бы непобедимы, решись на труд собрать армию и выступить в поход, как это делали их далекие предки. Очевидно, что цивилизация Кейнана слишком далеко продвинулась в сторону регресса; беспричинный бунт против механического распорядка, отказ от машин как источника зла не могли породить ничего лучшего. Даже омерзительные культы и традиция развлечений имеют тот же корень. По свидетельству Замаконы, в минувшие эпохи в Кейнане господствовали идеи, сходные с идеями европейского Ренессанса. Вместо упадка можно было встретить лишь гордость за свою нацию и достижения цивилизации, и ни в одном виде искусства не было того хаоса, какой властвовал сегодня повсюду.

Чем больше Замакона узнавал об окружавшем его мире, тем тревожнее представлялось ему собственное будущее. Даже постороннему взгляду были очевидны упадок и интеллектуальное разложение подземной цивилизации. И внешние проявления регресса усиливались с каждым годом. Попытки разумного объяснения мироустройства постепенно вырождались в некую сумму суеверий, центром которых оставалось поклонение магическому Ктулу-металлу. Веротерпимость уступила место чередованиям табу, страх перед которыми то ослабевал, то вспыхивал с новой силой. Особенный ужас вызывали предания о внешнем мире, так заинтересовавшим ученых. Временами Замакона всерьез задумывался над тем, что может произойти, если вековая апатия покинет подземных жителей и, словно полчища крыс, они устремятся наверх, сметая и уничтожая все на своем пути. В любом случае остатки их знаний и могущественное оружие гарантировали бы им неминуемую победу. Но пока они сражались лишь с собственной скукой и пустотой бытия; развлекали свои угасающие чувства и предавались чудовищным увеселениям. Амфитеатры Цатта представляли собой омерзительное зрелище, и Замакона избегал приближаться к ним. Что произойдет в умах горожан через пару веков или даже десятилетий, он не осмеливался и подумать. В такие минуты богобоязненный испанец крестился и истовей прежнего возносил молитвы Богу.

В год 1945-й, если верить хронологии рукописи, Замакона решился на последнюю серию попыток покинуть Кейнан. Помощь пришла неожиданно. Одна из женщин его общины прониклась симпатией к чужестранцу. Возможно, ее чувства объяснялись воспоминаниями о днях, когда браки в Цатте были моногамными. Как бы то ни было, благородная горожанка по имени Тила-аб согласилась помочь Замаконе, взяв с него слово, что ей будет позволено сопровождать его. Обстоятельства складывались удачно для беглецов: девушка происходила из древней фамилии хранителей ворот, представители которой изустно передавали из поколения в поколение сведения о заброшенных или неохраняемых туннелях. Так Замакона узнал о забытом выходе под курганом. Из объяснений Тила-аб следовало, что первоначально хранители ворот не были ни стражниками, ни наблюдателями, и туннели составляли собственность и основу процветания их семейств в эпоху, предшествовавшую полной изоляции от внешнего мира. К тому времени род Тила-аб утратил былое могущество, сильно поредел в числе — и о принадлежавшем ему туннеле попросту забыли. Впоследствии этот секрет превратился в предмет фамильной гордости, став своего рода компенсацией за ушедшие в небытие мощь и богатство.

Замакона лихорадочно дописывал рукопись, опасаясь непредвиденных обстоятельств, которые могли бы помешать ему. С собой он решил взять пять груженных золотом единорогов — груз достаточный, чтобы сделать его безграничным властелином в собственном мире. За четыре года жизни в Цатте он отвердел сердцем и уже не содрогался при виде омерзительных гаа-йоттнов; их, однако, следовало прикончить и закопать, как только беглецы достигнут земной поверхности. Золото также будет спрятано в тайнике, за которым позднее придет караван из Мехико. Тила-аб, возможно, разделит с ним часть богатств, хотя, вероятнее всего, он постарается оставить ее среди равнинных индейцев. Ее внешность не была бы помехой браку, но родственные узы с цивилизацией Цатта ему ни к чему. В качестве жены, конечно же, он выберет настоящую испанскую леди или, на худой конец, индейскую принцессу достойного земного рода с пристойным прошлым. Но пока Тила-аб нужна как проводник. Рукопись он захватит с собой, вложив в книгу-цилиндр из священного металла Ктулу.

Описание экспедиции приводится в дополнении к манускрипту, дописанному позднее неровными, прыгающими буквами. Тяжело навьюченная кавалькада выступила в путь в час, когда стихла подчиненная жесткому распорядку жизнь города. Замакона и Тила-аб, переодетые в одежду рабов, несли рюкзаки с провизией, и со стороны выглядели парой сельскохозяйственных рабочих, возвращающихся на ферму. Тускло освещенными подземными переходами они добрались до нижнего пригорода Элтаа и среди руин вышли на поверхность. Поспешно миновав пустынную равнину Нитт, маленький отряд оказался у подножия холмистой гряды Гран. Там, среди спутанных ветвей и кустарника Тила-аб отыскала вход в брошенный туннель; тысячелетия назад отец приводил ее к темному провалу, чтобы показать монумент фамильной гордости. Мощные гаа-йоттны с трудом продирались сквозь шипы и колючки, а один из зверей, выказав крайнее неповиновение, сорвал узду и быстрой рысью устремился обратно в город, унося с собой часть золотой ноши.