Европолис - Жан Барт

в Сулине он приобрел титул законодателя мод. Галстуки он менял дважды в день. Пиджак, идеально сидевший на нем, и белые теннисные брюки с тщательно отутюженной складкой потрясали весь город.

Общительный, элегантный, он обладал приятным голосом и без труда вел светские разговоры. Он бегло изъяснялся на салонном французском языке, и единственное, что выдавало его, так это неискоренимое греческое «ц».

Его дядюшка, старый бонвиван, с большим житейским опытом, поучал племянника:

— Обеспечь себя смолоду, дорогой! Счастье стучится в дверь лишь однажды. «Черная жемчужина» в твоем распоряжении, стоит только протянуть руку. Решительно иди к цели. Смелость и настойчивость покоряют даже самых стойких женщин. Американец — старая лиса, но и ему некуда будет деваться, он тоже должен будет сдаться на милость победителя.

Но Эвантия оставалась все такой же, какой и была. Со всеми она говорила с одинаковой милой улыбкой, все так же искренне и простодушно, не отдавая предпочтения никому из воздыхателей, составлявших ее свиту. Ее блестящие глаза смотрели все так же ясно, открыто и невинно.

Она ничего не скрывала, так как ей нечего было скрывать.

* * *

Весь город был страшно удивлен, когда в один прекрасный день люди увидели американца распивающим турецкий кофе на борту яхты, принадлежавшей Европейской дунайской комиссии, а Эвантию играющей в теннис на спортивной площадке перед зданием этой комиссии.

«Ну, и какое это имеет значение?» — так сказал бы любой человек, никогда не бывавший в Сулине.

Но кто хотя бы на час высаживался на этой узкой полоске земли, тот прекрасно поймет все значение этого редкостного, возможно даже единственного события, отмоченного в протоколах Комиссии из жизни маленького международного порта в устье великой реки.

Американец и его дочь приняты в Комиссии…

Это чудо толковалось на все лады. Это был знак совершенно особого внимания. Это выходило за всякие рамки, попирало всяческие традиции, нарушало строгий этикет.

Никто из внешнего мира не мог проникнуть в замкнутый круг Комиссии.

Растерянный Стамати, услышав о неожиданной чести, которая была оказана его брату, немедленно послал мальчишку, чтобы тот сбегал за Логаридисом. Он чувствовал необходимость посоветоваться. Оба, Стамати и Логаридис, торопливо направились к зданию Комиссии, чтобы во всем убедиться своими глазами.

С набережной палуба яхты была видна как на ладони.

«Карлус Примус», яхта, принадлежащая Комиссии, которую попросту называли «Комиссионкой», белая, словно лебедь, стояла на якоре перед дворцом.

Лишь два раза в году, весной и осенью, появлялась она в устье Дуная, доставляя представителей государств, входящих в Комиссию, — они прибывали для проведения пленарных заседаний, ведущихся по строгому протоколу и в надлежащей торжественной обстановке, после чего всегда следовал традиционный банкет.

Остальное время яхта обычно стояла на якоре в Галаце перед зданием биржи и возила на прогулки членов Комиссии с их семействами. На яхте был уютный небольшой салон, каюты со всеми удобствами и превосходный повар-француз, прекрасный знаток своего дела.

На чистой блестящей палубе вокруг столика, утонув в глубоких английских креслах, сидели три человека и разговаривали. Это было время послеобеденного отдыха за чашкой кофе и сигарой.

Посредине сидел американец, зажав в зубах свою коротенькую трубочку. Справа от него, пуская дым через ноздри, курил египетскую душистую сигарету турецкий представитель в красной феске, сдвинутой на затылок, а слева восседал главный инженер, зажав между пальцев настоящую гаванскую сигару.

Геворг Сарадунгян, главный консул в Галаце, был одновременно и турецким представителем в Дунайской комиссии.

Султан Абдул Хамид беспощадно вырезал армян, но из них же выбирал себе дипломатов. Толстый низкорослый Геворг лоснился, словно маслина. Это был старый ворон с маленькими, хитрыми глазами, которые поблескивали сквозь очки.

Купец и дипломат, он совал нос во все дела, которые затевались на берегах Дуная.

У греков не было своего представителя в Комиссии, и они отстаивали свои интересы через того же Геворга Сарадунгяна.

Слухи про американца дошли и до него. Под предлогом прогулки он вместе с семьей приехал в Сулину, чтобы самому прощупать почву.

Своего сына, Карбиза, сухопарого юношу, окончившего в Стамбуле американский лицей, Робертс-колледж, Геворг тоже прочил в дипломаты.

Две уже взрослые дочери Сарадунгяна, Заруй и Айгенуш, были близнецами. Смуглолицые, с горбатыми, словно клювы, носами, они всегда одевались одинаково: в зеленые жакетки и красные береты, за что молодые люди прозвали их «попугайчиками».

На палубе яхты сидели только серьезные и важные старцы. Геворг подал сыну тайный знак, чтобы тот увел девушек в парк. Он надеялся, что, оставшись с американцем с глазу на глаз, искусно сумеет выведать у него все, что нужно.

Но господин Брюлль поспешно развернул на столе солидную пачку планов и схем. Он был инженером-гидрологом, носил пышный титул наместника и являлся главным столпом Дунайской комиссии. И ключ и замок от дунайских ворот вот уже полвека были зажаты в его железной руке, элегантно обтянутой перчаткой.

По происхождению датчанин, Брюлль воспитывался в Англии и теперь представлял из себя монументального старца. У него была голова Бисмарка и кирпично-красное лицо, сплошь покрытое сетью тонких синеватых жилок, словно гидрографическая карта.

Наружность Брюлля производила внушающее, завораживающее впечатление. Его голубые глаза отливали стальным, холодным блеском. Под покровом предельной вежливости он скрывал суровую властность и глубочайшее презрение к румынам, последним хозяевам дунайской дельты. Во времена турок он был неограниченным властелином всего этого края, так что рыбаки трепетали при одном упоминании его имени. «Ты что, Брюлль, что ли? Кого ты из себя строишь? Будто и вправду Брюлль!» — так говорили, когда ругались между собой, липоване, живущие в дельте.

Но славные времена миновали, и наместник, привыкший управлять краем, словно это была его колония, вынужден был на старости лет заниматься не инженерным делом, а дипломатией в той закулисной борьбе, которая велась среди одряхлевшей международной труппы этого театра, именовавшегося Дунайской комиссией и не разваливающегося лишь благодаря помощи румынского правительства.

* * *

После ряда довольно сложных технических объяснений наместник подал знак одному из моряков, стоявших на вахте.

Раздался короткий свисток, и с капитанского мостика прозвучала хриплая команда:

— Подать «Чайку» к правому борту!

«Чайка» была элегантным катером, на котором наместник совершал свои инспекционные поездки, нечто вроде водяного автомобиля, и треугольный флажок на нем развевался наподобие адмиральского вымпела.

Наместник редко спускался со своей башни из слоновой кости, откуда управлял огромной машиной Комиссии. В городе он не появлялся вообще и передвигался больше по воде, чем по суше.

Катер мгновенно подлетел к яхте, вспенив воду своим винтом. Американцу было предложено занять самое почетное место посредине катера, на скамье, обитой плюшем вишневого цвета.

Катер, не