Партизанка Лара - Надежда Надеждина

— Мы-то ещё повоюем, — продолжал Геннадий, — до самого Берлина надо дойти. А вы, девчата, — вы днями вернётесь домой.

Домой! Чем-то маминым, тёплым повеяло на Лару от этого слова. Да, теперь, когда возвращаются наши, она согласна, она поедет домой.

Домой! Даже чудно! Она уже так давно не была дома, что многое трудно вспомнить. На каком трамвае ехать с Витебского на Выборгскую? Какие у этого трамвая разноцветные огоньки?

Ведь в Ленинграде трамваи разноглазые, и каждый можно отличить издали по его огонькам.

А может, сейчас, в войну, трамваи не ходят? Неважно. Она пойдёт по Ленинграду пешком.

Она будет ходить долго-долго, слушая шум большого города — шорох шин, шаги пешеходов, гудки буксиров, крики чаек над Невой. Она будет вдыхать запах бензина, асфальта и заводского дыма с такой жадностью, словно это запах цветов.

На площади стоит бронзовый Ленин. Она ему поклонится, поздоровается с ним.

И каменным львам на набережной, и заводским трубам, и золотым шпилям, и волнам Невы, и каждому камню на мостовой она скажет:

«Здравствуйте, мои дорогие! Это я! Я тоже вас защищала, а сейчас я вернулась домой».

Домой! Он небольшой, этот двухэтажный дом на Выборгской. Там мама, которую эти годы она видела только во сне. Она взбежит по деревянной лестнице…

— Мама! — громко сказала Лара и смутилась, потому что все на неё посмотрели, и глаза у всех были ласковые.

— Конечно, — вздохнула хозяйка, — мамин пирог всего слаще, а пока нашей картошки поешь.

Но девочка позабыла о том, что голодна. Она украдкой под столом рассматривала свои руки. Неужели они опять будут в чернилах, после того как она напишет свой первый в 1943 году диктант?!

В каком же она будет классе? Опять в пятом? Мальчишки станут дразниться: «Такая дылда, и в пятом!» Но разве она виновата, что не училась в войну! А возьмут ли её снова в балетный кружок? Отодвинув свою миску с картошкой, Лара вылезла из-за стола.

— Ты куда? — удивилась хозяйка.

— Хочу посмотреть в окошко: нет ли кого на улице?

На самом деле Лара хотела проверить: может ли она, как раньше, встать по-балетному на носочки. Так как обувь сейчас у девочки была грубая, неудобная, то пришлось опереться о подоконник.

Лара приподнялась на носки и сейчас же опустилась, отпрянула от окна. Она увидела: по улице движутся солдатские каски.

— Немцы! — крикнула девочка. — Сюда идут немцы!

Ступив на берег озера Язно, партизанский разведчик мог считать себя дома. Но в этот вечер Рая и Фрося, вернувшись с задания, нашли партизанскую переправу разгромленной: ни плота, ни часовых.

Двое парней, Сеня и Анатолий, доламывали стоявшую на берегу сторожку. Они сказали девочкам, что, по слухам, немцы сегодня ворвались в партизанский край и партизаны отступили глубже в леса.

— Сделаем из стены плот, — сказал Анатолий, — будем догонять своих. А ну, налегайте, девчата!

Вчетвером они дотащили бревенчатую стену до озера и спихнули её в воду. Кое-где по кромке виднелся лёд, бесцветный и сахаристый, как ломтики незрелого арбуза.

— Да выдержит ли этот плот четверых? — забеспокоилась Фрося.

— Пятерых должен выдержать. Ещё к нам бежит кто-то!

Продираясь сквозь кусты, на берег выбежала девушка. Клетчатый платок сбился на затылок. Валя держалась руками за горло, будто её что-то душило.

— Лару взяли! — крикнула она.

— Где взяли? Почему ты её оставила? Говори!

И, давясь слезами, Валя стала рассказывать, что дом окружили, оба партизана в перестрелке были убиты, и Лара, подобрав автомат, стреляла по немцам из окна, пока не кончились патроны.

Немцы ворвались в избу. Хозяйка пыталась спасти девочек, пробовала выдать разведчиц за своих дочек. Говорила, что стреляли парни, которых она не знает и только потому пустила в дом, что они грозили оружием.

Сперва немцы как будто ей поверили, но с ними был один человек-предатель. Он, показывая на Лару, сказал офицеру: «Партизанка», и Лару увели.

— Может, ещё убежит… — Фросе не хотелось верить: ведь она убегала не раз.

— Ой, не убежит… — простонала Валя. — Немцы злые, чуют, что их власти конец. И потом, у неё граната. Уже слышно было, что немцы в сенях, и вдруг я вспомнила, что у меня под ватником на поясе висит граната. Спрашиваю Лару: «Что делать?» Лара говорит: «Дай её мне». И я дала.

— Ну, если у неё была граната… — замигала глазами Рая и отвернулась.

— Нет, нет, — протестовала Фрося, — не верю, не хочу, не буду верить, пока всё не узнаю сама!..

…7 ноября 1943 года 6-я Калининская партизанская бригада соединилась с частями Красной Армии. Рая и Фрося вновь стали мирными жителями. Не по заданию, а сами, по зову сердца, они пришли в освобождённое Игнатово.

И там им рассказали о Ларе.

… - Взять её! — приказал офицер, и солдаты окружили Лару.

— Не трогайте меня! — быстро сказала девочка. — Я пойду сама.

Ей было отвратительно их прикосновение, а главное, она боялась, что они обнаружат гранату, спрятанную в рукаве.

Что ж, если её рукам не придётся больше носить книги в школу, то бросить гранату они сумеют. Только, конечно, не здесь. Здесь Валя, хозяйка, дети… Она не погубит своих.

Лара простилась с ними молча, одними глазами. Застывший у двери мальчик своими вихрами напомнил ей Мишку. Проходя мимо, она украдкой погладила его по голове.

Офицер сказал, что надо обыскать арестованную, и конвой отвёл девочку в соседнюю избу.

Там никого не было, кроме лежавшей на печке старухи. Свесив седую голову, она молча смотрела на немцев усталыми, выцветшими от слёз глазами.

«Надо отойти подальше и бросить так, чтоб не убило бабушку», — подумала Лара.

Она наметила себе место: у окна в заднем углу избы.

Мимоходом девочка бросила быстрый взгляд в окно, и ей этого было достаточно. Она успела заметить, что по огороду бегут, спотыкаясь, трое: бежит Валя, бежит мальчик, бежит хозяйка с малышкой на руках.

Они спаслись. Все спаслись: и малышка, и этот вихрастый мальчонка. Они будут жить. Как хорошо!

Чтобы заслонить их, Лара стала к окну спиной и прощальным взглядом обвела горницу. Стены были оклеены старыми, пожелтевшими от времени газетами.

Девочке бросилось в глаза напечатанное крупными буквами слово «концерт».

Шесть лет назад Лара впервые в жизни попала на концерт. Её не хотели пускать: ну что она поймёт, ей будет скучно — мала! И верно, сперва было непонятно: почему потушили свет в зале, когда смотреть не на что, никакого представления на сцене нет.

Но вот заиграл оркестр, и девочке показалось, что зал вновь засиял, даже ещё ярче, чем прежде, что со сцены в зал волнами льётся невидимый, удивительный свет. Этим светом была сама музыка.

Девочке и сейчас почудилось, что она слышит те же сверкающие, гордые, величественные звуки. Они заполняют всё, как разливающаяся по небу заря. Это музыка победы, музыка торжества.

Всё равно будет по-нашему на нашей земле!

— Показывай, что у тебя в карманах! — крикнул офицер.

— Гляди! — широко размахнувшись, Лара швырнула гранату.

Немцы попадали на пол.

Старуха на печке покорно закрыла глаза: «Слава тебе, боже! Всем моим мученьям конец».

Но, не услышав грохота взрыва, старуха с удивлением снова открыла глаза. Она увидела, что маленькая партизанка, смертельно бледная, стоит, бессильно прислонившись к стене.

Солдаты вскочили с пола и бросились бить девочку.

Валина граната не взорвалась.

Рассветало скучно, неохотно — по-зимнему. Наконец занялось утро — холодное, но безветренное. Над деревней стояли неподвижные, словно примёрзшие к небу, низкие облака.

— По небу видать: быть снегу, — сказала Саньке мать, помешивая угли в печке, — и вороны вечор кричали, тоже к снегу. Занесёт дорогу, завьюжит, а мы с тобой так хворостом и не запаслись…

И она укоризненно посмотрела на сына. Путаясь в рукавах, мальчик торопливо натягивал на себя кацавейку.

— Ты куда собрался?

— Надо! — буркнул Санька.

— Да ты совсем от рук отбился! А вот возьму и не пущу!

Санька растерянно заморгал. А что, если вправду рассердится и не пустит? Она нравная, с неё станет. Хоть правдой, хоть хитростью, а надо улизнуть.

— Мама, я же хотел за хворостом…

— Вот это другое дело!

Мать стояла к нему спиной, поворачивая ухватом горшки в печке, но голос у неё подобрел:

— Верёвку возьми — вязать вязанки, хворост выбирай покрупней и посуше, да…

Но дверь уже хлопнула. Мать обернулась: лохматая верёвка по-прежнему лежала на лавке, а Саньки и след простыл.

Не разбирая дороги, мальчик, как заяц, бежал по зелёному ковру озимых. Потом по колючему жнитву, потом по чёрно-лиловым мёрзлым глыбам вспаханной под пар земли. Санька спотыкался, падал и снова бежал, пока не выбрался на большак.