Партизанка Лара - Надежда Надеждина

Он загадывал: сколько трофейных винтовок и пулемётов добудут партизаны в следующем бою. И очень был доволен, когда кукушка много раз повторяла своё «ку-ку».

Но на этот раз ему предстояло услышать особенную кукушку. Даже не одну, а двух.

Из болотной низинки, где залёг в засаду партизанский отряд, видно было росшее по другую сторону дерево. Оно, как маяк, возвышалось над овсяными, ржаными, льняными лоскутьями полей.

Мальчик знал, что на этом дереве, скрытые листвой, сидят девочки: Рая и Лара. Им поручено криком кукушки сообщать партизанам, какие немецкие машины или подводы покажутся на большаке.

Если мотоцикл — кукует Лара, протяжно и медленно; если подвода — кукует Рая, отрывисто, скороговоркой. Сколько раз повторяет своё «ку-ку» кукушка, столько движется машин или подвод.

Пока что кукушка молчала, и это очень тревожило Мишку, хотя он понимал, что ещё рано, что немцы должны выждать, когда рассеется туман.

Туман стлался по болоту, дымясь, как в зимнюю пору позёмка. Мишку познабливало. Ему вспомнилось, как он в метель стоял у оврага, обещая мёртвой бабушке отомстить фашистам. Сегодня они сквитаются. Как сказано в партизанских листовках: «Смерть за смерть! Кровь за кровь!»

— Она ещё крепкая была, — облизывая пересохшие губы, пробормотал Мишка. — Мешок с картошкой сама подымала. Если б немцы не убили её, она бы сто лет прожила…

Лежавший рядом с Мишкой Егоров приподнялся, с тревогой взглянул в побледневшее лицо мальчика.

— Ох, парень! Опять ты смутный. Как бы опять меня не подвёл.

Туман растаял. По голубому откосу неба карабкалось солнце. Спиной Мишка чувствовал утро, а животом — ночь, потому что спину уже пригревало солнце, а живот был прижат к сырой, ещё по-ночному холодной земле.

На дороге появился мальчик с ведёрком и самодельной удочкой и тут же исчез. Прошла старуха, волоча за собой на верёвке чёрную козу.

«Кукушки» молчали.

«Нет, не поедут сегодня немцы по этой дороге, — с тоской думал Мишка. — Уж так мне везёт!»

В траве мелькнуло красное пятнышко — божья коровка. Мишка поймал её, посадил к себе на ладонь. Жук поджал лапки, прикинулся, будто он не жук, а красная в чёрных точечках твёрдая пуговка. Пуговку небось не съедят. Мальчик терпеливо ждал, когда «пуговка» снова выпустит ножки и начнёт путешествовать по его руке. «Улетай, дурёха! — мысленно уговаривал Мишка божью коровку. — Улетай подальше. Побежим в атаку — затопчем тебя…»

Но глупый жук не хотел покидать тёплую ладошку и только тогда поднялся в воздух, когда Мишка подул под крылышки. Куда полетел жук, проследить уже не было времени. Закуковали «кукушки».

— Слышите, дядя Егоров! Лариска кукует — это мотоцикл. А теперь Раиса — это подводы. Раз, два, три, — Мишка торопливо загибал пальцы, — четыре, пять, шесть, семь…

— Приказано подпустить как можно ближе, — предупредил его Егоров. — Стрелять только по сигналу. Чтоб раньше времени ты не высовывался.

Но это было для Мишки труднее всего.

Теперь он уже ясно видел, что два немецких мотоцикла — один спереди, другой сзади — сопровождают подводы, цепочкой протянувшиеся но большаку. По мнению Мишки, они были уже совсем близко. Так почему ж наши медлят?

Мишке даже казалось, что толстые колёса мотоцикла и тонкие колёса подвод стали вертеться в обратную сторону, что немцы разгадали партизанскую хитрость и удирают. Когда же начнётся бой?

Но тут раздался сигнальный выстрел. Мальчик вскочил, словно подброшенный пружиной.

— Стрелять лёжа! — крикнул ему Егоров.

— А если я не попаду лёжа! — огрызнулся Мишка, яростно нажимая курок.

Кто-то из партизан снайперским выстрелом уложил немца, который вёл головной мотоцикл. Машина опрокинулась.

Задний мотоциклист струсил: выпустив вонючее облачко, он пустился наутёк.

Одуревшие лошади, храпя, налезали друг на друга. Подводы сшиблись. На дороге образовался затор.

Комиссар партизанского отряда возглавил атаку.

— За Родину! Вперёд!..

Справа и слева от Мишки с криком «ура» бежали партизаны. И мальчик старался не отставать от них. Он был словно капелька, которую мчит могучий, грозный поток.

Сперва Егоров был впереди, но потом Мишка опередил Егорова. Мальчик увидел, как возле одной из повозок замертво свалился немецкий солдат. Автомат убитого остался лежать на дороге. Если он, Мишка, добежит первым, это будет его личный трофей!

В горячке мальчик не заметил, что позади подводы за колесом топчутся чьи-то ноги. Там затаился немецкий солдат.

Немец выстрелил. Что-то крепко ударило Мишку в плечо. Карабин выпал из рук мальчика, а поднять его не было сил.

По земле мурашили мелкие красные пятнышки. Как будто у Мишкиных ног собрался целый рой божьих коровок. Но сказать им: «Улетайте, а то затопчут» — Мишка уже не мог.

Он пошатнулся и рухнул лицом вниз, в болотную траву.

…Даже строгая деревенская бабушка признавала, что Мишка терпеливый на боль. Две недели бабушка не догадывалась, что у внука на спине чирьи. И когда Мишке придавило палец поленом, бабушка опять не догадалась, потому что он опять смолчал.

Но сейчас ему просто-таки хотелось выть от боли. Мишка даже сомневался, что это его рука. Неужели своя рука может своего так мучить?

Особенно разболелась рука после того, как раненого навестил Егоров. Он принёс гостинец — несколько кусочков сахару — и сказал, что все в бригаде Мишке кланяются и желают поправиться поскорее.

— Спасибо! — расцвёл Мишка. — А почему не зайдут сами?

— Да то к тебе не пускали, то некогда — на станцию Железница, почитай, всей бригадой ходили. Теперь у нас рельсовая война.

И Егоров рассказал, что всеми партизанскими бригадами получен приказ: взрывая рельсы, сковать передвижение противника. Чтобы враг не мог перебрасывать воинские части с фронта на фронт, не мог подвозить боеприпасы, чтобы наступающей Красной Армии было легче громить врага.

После этого разговора мальчик не спал всю ночь. Кроме Мишки, в этой половине избы медсанбата других раненых не было. За раненым мальчиком присматривала хозяйка избы, молчаливая, усталая женщина, напоминающая Мишке его мать.

Услышав ночью стоны, хозяйка, босая, в длинной холщовой рубашке, вышла из-за занавески:

— Худо тебе, сынок? Может, медицину побужу…

— Сам обойдусь! Дайте лучше водички.

Он пил, стуча зубами о край кружки. Он капал холодной водой на раненую руку. Всё равно жгло, как будто под кожу насыпали горячих углей.

Почему он такой невезучий? Люди воюют, рвут рельсы; наверное, на станцию Железница и Лариска с бригадой ходила, а он в постели лежит.

В одном ему повезло: что он лежит, можно сказать, дома, в Кривицах, где у партизан есть фельдшер Мария Ефремовна. Раненому опасно оставаться в деревне, где шныряют немцы.

В Шолохове тамошний доктор тайком лечил раненых партизан. Он придумал вывесить на двери дома дощечку с надписью: «Сыпной тиф». Немцы шарахались от этого дома. Но потом разнюхали, что их обманывают, и расстреляли доброго шолоховского доктора.

Попадись им Мария Ефремовна, они бы и её расстреляли, да только руки коротки!

К утру Мишка забылся, но очень скоро его разбудили громкие голоса. Мальчика потянуло к окну. На деревенской улице было полно народу. Раздвигая толпу, на крыльцо взбежала начальник санчасти Мария Ефремовна, которую по молодости лет в бригаде звали просто Машей.

А следом за ней четверо партизан внесли носилки, но не в Мишкину, а в другую половину избы.

Лицо человека, которого несли на носилках, было закрыто куском парашютного шёлка, и Мишка не мог его рассмотреть.

Но зато он заметил в толпе свою хозяйку и стал звать её здоровой рукой.

Оглядываясь, она подошла к окну:

— Ложись, сынок. Увидит Маша — заругает. Не велено тебе вставать.

— Лягу. Только сперва скажите: он лётчик?

— Лётчик. Наша разведка — Раиса с Ларисой в лесу его разыскали. С горящей машины кинулся. Кабы не подбили, он бы лекарства тебе привёз.

— Он жив?

— Жив, да, видать, плох. Страсть как руки и лицо попалило.

— Почему ж он не кричит, если живой?

— Потому как без памяти. Ложись, сынок. Я уж постараюсь, всё разузнаю и тебе расскажу.

Мишка послушно лёг. Это правда: не надо сердить Машу. Если Маша будет им довольна, может, она согласится перевести сюда лётчика. Были бы они вместе, Мишка бы ухаживал за ним.

Какая, должно быть, невыносимая боль, если рослый, плечистый лётчик потерял сознание! Значит, вытерпеть больше не мог!

Маша вошла неслышно и села на табуретку возле Мишкиной постели.

— Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Я уже почти здоровый… А он? Скажите, он будет жить?

— Самолёт уже вызван. Сегодня ночью мы отправим за линию фронта и его и тебя.

— Меня? — Мишке почудилось, что изба покачнулась, словно рядом с ней взорвался снаряд. — Разве здесь нельзя меня вылечить?