Осознание - Вадим Еловенко

Мне не дали особо собой заниматься. Пока знакомился с соседями, пока разгружался, потом пришлось соблюдать традицию этого дома - вечерние посиделки, где каждый за чаем на большой кухне первого этажа рассказывал свои истории из жизни. К дивану я добрался только к часу ночи и, не раздеваясь, упал на него. Потом пришлось опять вставать, находить в сумках будильник, заводить его на час раньше, чем я обычно вставал. Теперь-то мне придется еще сколько ехать до работы. Ну и, собственно, лег спать, чтобы утром проснуться от кошмара.

Я был рыбой. Я несся по реке против течения, спеша на свое обычное место кормления. Я никого не боялся в этой реке. Не было тех, кто бы мог мне потрепать чешую Я сам мог задать трепку кому угодно. Я несся, вперед выпятив нижнюю губу, и мощным хвостом гнал свое тело.

К моему удивлению, на месте моей засады на мелководье резвилось немало моих родственничков. Ворвавшись в их хаотичное движение, я первым заметил опускающегося на дно неудачника червяка. Как его занесло сюда, мне было неясно. В основном они мне попадались, когда река полнилась водой и наступала на берег, отвоевывая себе на время новое дно. Тогда-то эта прелесть и вылезала, стремясь на берег, на сушу. Тогда-то, копаясь в иле, и можно было обнаружить их тянущиеся тела и всего лишь одним приглушить вечный свой голод.

Но тут он стремительно, даже слишком стремительно, опускался, извиваясь, на дно, и счет шел уже на секунды. Я видел, как самка бросилась к нему, но я был ближе и первым, делая разворот перед ее мордой, ухватил неудачника. И потянул на дно, уворачиваясь от ее агрессии. Потянул… и почувствовал, как что-то острое пробивает мне губу и проходит сквозь нее. Боль, пронзившая мне мозг, заставила меня еще сильнее дернуть. И тогда меня потащило. Чуть не отрывая нижнюю челюсть, боль волокла меня к поверхности. К смерти. И вот я бьюсь подцепленный уже на воздухе. Я раздуваю жабры и делаю первый вдох чистым воздухом. Волоски жабр, обожженные болью, закупориваются, и я начинаю медленно задыхаться. Как много воздуха и невозможно им дышать!

Что-то обхватывает меня за туловище. Я бьюсь, но это что-то крепко держит меня. Я надрываюсь, надеясь на свою скользкую чешую. А она, выдираясь из моего тела и принося мне еще большую боль, уже не спасает меня.

Что-то прикасается к моей морде и я чувствую, как железо с невыносимой болью выходит из моего тела. Но боль от раны остается. Остается жгучая боль в жабрах. Остается мое израненное тело.

Я чувствую, что я падаю. От радости начинаю сильнее биться и стараюсь перевернуться навстречу воде. Но вместо воды мою морду встречают камни. Оглушенный, я бьюсь на камнях. Задыхающийся, я уже почти ничего не вижу. Я чувствую, что усыпаю…

Моя жизнь в районе глядящих не отличалась сначала разнообразием. Я слишком отвык от благ цивилизации, да и времени не было особо, чтобы ходить в кинотеатр, клубы, кафе. Единственное, что я себе позволил, это вынужденные поездки по городу от работы до дома и иногда простое блуждание по улицам разрушенного мегаполиса.

Я получал достаточно, чтобы не отказывать себе в бензине, который законно покупал в автопарке. На меня даже косо никто не смотрел. Сказано продавать частным лицам. Сказана цена. Остальное не волнует. Я честно расплачивался и никогда не просил лишнего или в кредит. Да и как попросишь у кассира с автоматом на плече? Я как-то думал раньше, что появится машина, появятся приятели, с которыми буду кататься по городу или даже за город. Но вышло несколько по-другому. Я настолько был занят своей работой, что было не до приятелей. Я даже в воскресенье мог заглянуть на завод и там закончить отчет или еще что-либо, что не успел за субботу. Я еще больше ушел в себя. Даже катаясь по, замершему в комендантском часу городу, я не чувствовал себя одиноким или нуждающемся в компании. Наверное, мое все большее отдаление от коллектива начинало раздражать моих сотрудников и я боролся с этим как мог. Отвлекался от бумаг и отчетов, крутил с ними обмотки, зачищал контакты, менял щетки на генераторах. Иногда по пятницам проставлялся и сидел с народом, пока не разопьем несколько бутылок водки под притащенную мной закуску. Так было надо. Мое положение зависело от их работы, а их работа напрямую зависела от моего ей удовлетворения. Вынужденные, качественные партнерские отношения. Но я уже не общался с ними как раньше. Не мог позволить себе посидеть в цехе, потрепаться о женщинах, которых многим рабочим так не хватало. Семьи в разрушенном городе не клеились. Наша кабальная работа не позволяла уделять время на личную жизнь или даже на элементарное знакомство с противоположным полом. Это конечно сказывалось на психике. Любое упоминание, что в воскресенье кто-то видел на рынке классную девчонку, торгующую шмотками, превращалось в часовые обсуждения ее внешности. А не дай бог видел ее не один человек, так все это превращалось в яростный спор о вкусах. Звучит бредово? Но таковыми мы были. Как я в шутку называл нас - сексуально-озабоченный цех.

Вы знаете, о чем я думал иногда, катаясь по городу? Мне казалось, что однажды случится невозможное и я увижу какую-нибудь девушку, застигнутую комендантским часом врасплох, и помогу ей добраться до дома. Потом может быть завяжутся отношения. Глупая юношеская романтика? Может быть. Я не раз замечал в районе глядящих, когда проезжал домой, любопытные взгляды женщин и совсем девушек. Наверное, познакомься я с кем-нибудь там, не было бы вообще никаких проблем. Но я в привилегированном районе еще не обвыкся и даже по нему ни разу нормально пешком не гулял. Так… приблизительно знал, где и что расположено. Где можно отдохнуть, где можно расслабиться с женщинами, где можно в стельку просто нажраться. Все это мне рассказывал, так сказать, старший в нашем доме. Он взял на себя обязанность ввести меня в курс всего, что происходит в этом мини городе и я был ему за это благодарен. Неважно, что я не мог позволить себе воспользоваться его рекомендациями, главное было знание того, что я могу и чего не могу в этом районе. К примеру, я не мог носить и иметь оружия. Это была привилегия глядящих. Я не мог заниматься торговлей. Все магазины внутри зоны принадлежали глядящим, и они сами занимались пополнением ассортимента, тем самым обеспечивая их собственную валюту реальным аналогом.

Как я узнал, я получал даже больше, чем лейтенант глядящих. Уж могли бы для себя расстараться. Но я получал сто десять единиц, а литеха всего восемьдесят. Моя зарплата была, так сказать, майорской. Но это не было очень круто. Сосед, что жил со своей семьей на первом этаже, получал четыреста просто за ведение складского учета на главном складе города. А ведь он даже не был начальником отдела там или какой другой шишкой. Иногда катаясь по городу и думая о всякой ерунде, мне казалось, что платят им так много просто чтобы не воровали. Я и не знал, какая там у них адская работа. Но однажды во время вечерних посиделок я попросил его рассказать о ней, и он охотно и в подробностях нам пояснил, что за простую пропажу груза можно лишиться зарплаты, а обвиненный в хищении гарантировано будет расстрелян, а не уволен или отправлен на работы исправительные. Я тогда в шутку сказал, что у нас похожая ситуация. Что качество нашей продукции напрямую зависит от меры ответственности за недоброкачественную продукцию. Все поулыбались. Как я понял, такая система была во всем. Хорошо работаешь, глядящие будут тебе честь отдавать и холить, как умеют, но плохо - все… с тобой цацкаться никто не будет. Не то время, как говорится.

Еще останавливаясь возле постов глядящих и видя оборванцев, задержанных во время комендантского часа и теперь ожидающих участи за стеклом в участке, я думал о том, что система… построенная система или сама такой получившаяся не подразумевает абсолютно даже намека на то, чтобы улучшить жизнь людей, проживающих вне привилегированного района. Я смотрел, как их заставляют чистить сапоги и убирать участки. Иногда я даже внутрь заходил. Меня уже все офицеры патрулей лично знали. И пока пил чай с сахаром или без, смотря как ко мне относился тот или иной офицер, я просто наблюдал за задержанными. Я знал, что на утро, когда станет известно задерживались ли они раньше, будет принято решение: отпустить с предупреждением, отправить на работы от трех дней до трех недель или отправить в неизвестном мне пока направлении на ооооооочень длительные исправительные работы. Это не высоковольтку проводить заново. Не рельсы восстанавливать даже. То место, куда отправляли неудачников, даже нигде никак не звучало. Я не слышал о нем, по крайней мере. Но знал, что их не расстреливают. Рабочая сила…

Вообще о расстрелах, о которых я часто слышал в городе, слухи теперь уже как бы исчезли из моей жизни. Расстрелу подвергались люди, которые занимали важные должности и, скажем, проворовались. Но их расстреливали не за воровство, как я понимаю, а просто за обманутое доверие к ним со стороны глядящих. Это было для меня странно немного, но я естественно не задавал лишних вопросов. Но и таких расстрелов я не помню. Как-то само собой подразумевалось, что жить хотят все. Можно сделать ошибку и попасть на деньги. Можно сделать много ошибок и будешь переведен на другую более низкую работу. Но нельзя нарушать негласный договор о доверии с Системой. Она дает тебе право более-менее нормально жить, ты даешь ей уверенность в том, что приложишь максимум усилий для нее и не станешь ее обманывать. Теперь, когда даже в принципе не существовало ни уголовного кодекса, когда не было судов, адвокатов, прокуроров, а дело решалось буквально в ходе расследования… все отношения строили на принципе доверия. На принципе договора. На базе простого понимания. Интуиция стала важной частью личности. К примеру, когда тебя спрашивали не хочешь ли ты… дальше можно было не слушать, а отвечать - «да, хочу». Во-первых, никому в голову не придет тебя дергать по пустякам. У глядящих всегда были дела. И если на тебя тратят время, значит где-то там уже принято решение и твое желание простая формальность. Во-вторых, сказать «не хочу», это нарушить чьи-то вышестоящие планы относительно какого-то важного дела. Те, кто принимают решения, могут даже тебя не знать лично, но то, что ты отказался, запомнят надолго. Вот так и жили.