Время перемен - Наталья Майорова

– Я Алешка, помнишь, ты мне еще мазь от парши давал?

– Гм, допустим, помню… И что ж теперь?

– Мы знаем, что ты все еще Люшку ищешь. И пожилой господин с тобой… Он Люшке кто?

– Родственник ее умершего отца.

– Побожись сейчас!

– Уволь… Рассуди сам: мне нет никакого смысла тебе врать. Родственник, правда дальний. Но он добрый человек и готов принять участие в судьбе Люши. Ты знаешь, где она сейчас? Что с ней случилось?

– В «Каторге» говорят, Люшка Ноздрю порешила. Но это еще не наверняка. Гришка Черный ищет ее, она ныкается покуда. Если я тебе скажу, ты Гришкиных и Ноздри дружков не наведешь?

– Алеша! – Аркадий развел руки. – Ну как ты себе это представляешь?! Подумай: что может быть общего у меня или архитектора Льва Петровича с Гришкой Черным?

– Нынче у кого чего с кем общее – не разберешь, – ковырнул широкую ноздрю Алешка. – У нас в деревне все понятно было – где баре, где мужики, где, предположим, Ефим-кузнец. А в городе перепуталось все. Вон ведь тот, к примеру, с кем ты прежде приходил, – с полицией вась-вась, это как?

– Прежде приходил? – нахмурился Аркадий. – Лука Камарич? В дружбе с полицией? Э-э, нет, вот уж этого-то, друг Алешка, поверь мне, никак быть не может. Скорее наоборот… Да не об том речь! – оборвал он себя. – Что же Люша?

– Не знаю, можно тебе доверить или нет… – задумался Алешка. – Сам-то ты вроде человек добрый, а вот вокруг… Провести-то тебя любой смогет… – (Аркадий не удержался от улыбки: подобная аттестация его личности от тринадцатилетнего неграмотного огольца показалась ему крайне забавной.) – Да ладно. Ищите Люшку у цыган. Если судьба – отыщете…

Убежал прочь, хлябая ботинками. Аркадий остался стоять и думал о только что услышанном, пытаясь уложить в голове. Невысокая, хрупкая на вид пятнадцатилетняя девочка убила взрослого мужчину. Каким образом и почему? Люша у цыган. Как это получилось? Цыгане – весьма закрытое сообщество. Люшина мать была цыганкой, это важно. Допустим. Но как Люше удалось убедить цыган в своем родстве с Лялей? У нее нет никаких документов, да и внешне она не так уж похожа на это смуглое племя… И у каких именно цыган ее следует искать?

– Жалко, что мыши безумными не бывают… – задумчиво сказал Адам. – Или бывают, но мы просто понять не можем…

– Как хочешь, но меня это даже радует, – ворчливо откликнулся Аркадий.

– Отчего же? – удивился Адам.

– Да вся Россия прямо на глазах с ума сходит, не хватало еще только сумасшедших мышей в подполе. А тебе зачем?

– Тогда их можно было бы использовать как экспериментальный объект. Изучать душевные болезни. Искать пути излечения…

Аркадий вспомнил новейшие веяния европейской психиатрии, известные ему из обзорных статей, и не без удовольствия представил себе, как Адам ведет душеспасительную аналитическую беседу с безумной мышью, распростертой на лабораторном столе.

– Адам, мы с тобой едем к «Яру», к цыганам. Мне нужно.

– Договорились. Но не раньше, чем я закончу парафиновую проводку препаратов. Сейчас они в ксилоле. И еще неплохо бы переодеться, у меня под халатом нечто весьма непрезентабельное. Сколько потребуется денег? Или ты угощаешь?

– Все оплатит Юрий Данилович! – поддел Аркадий. Хотелось вывести Адама из равновесия.

– Профессор едет с нами к цыганам? – невозмутимо уточнил Адам.

– Нет, к «Яру» едем только мы с тобой.

– Отлично. Так я успею переодеться?

Глава 8,

в которой Адам и Аркадий посещают знаменитый ресторан, узнают кое-что о Люше и встречаются с петербургским поэтом Троицким

Еще когда проходили в кабинет вдоль большого зала, Аркадию показалось, что за двумя сдвинутыми столиками видны смутно знакомые лица пифагорейцев. Решил: «Мерещится, вся эта декадентская братия один на другого похожи, а здесь им самое место» – и малодушно отвернулся – на всякий случай.

Буфетчик с некоторым недоумением выслушал поступивший от двух молодых разночинцев заказ: еды попроще, подешевле и посытнее, шампанского и икры не надо, и цыганку-певицу в кабинет, причем обязательно не молоденькую, а чтобы по возможности в годах… Но недоумение, естественно, тут же было скрыто: «Как изволите-с! Все будет исполнено в лучшем виде! Однако… что же господа изволят пить-с?»

– Кисель, – мрачно сказал Аркадий.

– Принесите, пожалуйста, к окороку красного вина, – поправил Адам.

– Ну разумеется… Есть рейнвейн тысяча восемьсот девяносто пятого года – желаете испробовать-с?

– Полагаемся на ваши рекомендации, любезнейший. Вы в эдаком месте да при таком опыте, должно быть, знаток не чета нам, – польстил Кауфман.

– В лучшем виде, господа, в лучшем виде! – улыбнувшись краем губ, солидно уверил буфетчик. – Не извольте беспокоиться. Афанасий Портков свое дело знает. Останетесь довольны-с.

– Благодарю вас. Ждем с нетерпением и обильным выделением желудочных соков.

– Господа – медикусы?

– О, как вы проницательны…

– Трактир – лучшая школа по изучению человеков…

– Будто по мундирам не видно, – пробормотал Аркадий себе под нос и добавил вслух, когда буфетчик уже ушел: – А ты льстец, оказывается.

– Если дело не касается науки и прочих точно измеряемых материй, то да, – спокойно согласился Адам. – Там, где еврей не сможет победить силой, он всегда должен уметь польстить гоям и соблюсти свою выгоду – так меня бабушка учила, когда мне было пять лет. Меня дразнили «мерзким жиденышем» и били во дворе все кому не лень.

– За что же били? – поинтересовался Аркадий. Шовинизм был чужд и непонятен ему во всех его проявлениях. Адам Кауфман разделял взгляды друга по этому поводу.

– К пяти годам я уже умел читать и писать на двух языках и еще пытался этим гордиться.

– Сочувствую.

– Не утруждайся. Наш московский дворик был для меня чудесной школой жизни. Я вынес из него никак не меньше, чем из приготовительной школы, и навсегда останусь ему благодарен… А что за странное пристрастие к киселю? Ты втайне от меня вступил в общество трезвости?

– Неприятные ассоциации, – неопределенно буркнул Аркадий.

Адам, по своему обыкновению, не настаивал на объяснениях. И с аппетитом поглощал вскоре появившийся и действительно великолепный, сочный, нарезанный тончайшими лепестками окорок.

– Присядь, милая. – Аркадий указал на обтянутый зеленым бархатом диван и приветливо улыбнулся черноволосой, смуглой, с крупными и, в общем-то, некрасивыми чертами женщине. Хорош, пожалуй, был только ее рот – четко очерченный, выразительный, сильный, с вишневыми полными губами.