Половинный код. Тот, кто спасет - Салли Грин

– А я и не воспринимаю!

– Но ты его нисколько не уважаешь.

Я всматриваюсь в силуэт Несбита, который отошел уже довольно далеко. Он больше не пританцовывает, а медленно бредет к замку.

– Не уверен, что в нем есть что уважать.

– По-моему, ты не прав. Он хороший боец. Отличный следопыт. Только с юмором у него не очень.

С ножом в руках я чувствую себя как дурак и прячу его в ножны.

Габриэль протягивает руку, ощупывает мои волосы, тянет застрявшие в них кусочки.

– Расскажи мне, что это такое.

Я пытаюсь, но не знаю, как сказать. Лес позади меня тих. Над кронами деревьев гуляет ветер, и кажется, будто они перешептываются верхушками. Я ищу слова, чтобы начать, и не могу найти.

– Это имеет отношение к твоему Дару? – спрашивает он. – Ты можешь мне рассказать?

Я мямлю:

– Я нашел свой Дар. – Но нет, это совсем не то, что я думаю, и поэтому я говорю: – Нет, не так. Я ничего даже не искал. Он сам меня нашел.

Габриэль ждет.

– Он такой же, как у моего отца, превращение в животных. Я пытаюсь научиться контролировать его, но пока… не могу.

– Ты поэтому хочешь быть по ночам один?

– Да. Я опасен. Тебе нельзя быть со мной рядом. Никому нельзя.

Я смотрю Габриэлю в глаза, но не фокусируюсь на них, и мне удается произнести:

– Прошлой ночью я поймал лису. Я думал, что смогу его остановить, но не смог.

– Его?

– Зверя, который во мне. Я пытался приказать ему не убивать лису, но он меня не слушает. Он хотел убить ее. И съесть. И он съел. Я участвовал во всем этом: видел, слышал, чувствовал запах. Вкус. Но контролировать не мог.

Я говорю:

– Его первая добыча, – моя первая добыча, – была не лиса. – Я смотрю в глаза Габриэлю и отвожу взгляд.

– Кто же?

Я тихо говорю:

– Охотница. – Я смотрю сначала на землю, потом снова оглядываюсь на деревья. Не знаю, удастся ли мне рассказать. С тех пор как это случилось, я вспомнил многое, и теперь не могу раз-вспомнить.

Я говорю:

– Я проснулся, ее кровь была у меня на руках… во рту. Все мое лицо было в ее крови. Капли крови стекали с кончиков моих пальцев. Сначала я этого не помнил, потом вспомнил. Я когтями разорвал ей живот, ее кишки наполовину выпали оттуда и висели на каких-то нитках, а я сунул туда свою пасть. Я хорошо это помню – вокруг все красное, этот вкус, а я сую мою голову ей в живот, чтобы искусать ее, разорвать на части.

– Помнишь, я убил Охотницу в Женеве? Сломал ей шею. Мне и тогда было тошно. А тут такое – вся моя голова, лицо, все было внутри нее.

– Это был зверь. Твое второе «я».

– Вот именно, что этот зверь – тоже я. Моя другая часть.

– Она еще кричала, Габриэль. Моя голова была внутри нее, а она визжала.

Я смотрю сначала в сторону, потом снова на Габриэля.

– Я думал, что иметь Дар здорово, и в каком-то смысле так оно и есть. Физически я чувствую себя сильнее, но внутри, в самой глубине, там, где ты теряешься в самом себе, у меня там… как будто что-то есть, точнее кто-то, кто-то живет у меня внутри. Он выходит и берет надо мной верх. Но я всегда чувствую его, всегда знаю, что он есть, мое другое, совершенно дикое, жестокое я.

– А еще я убил Киерана.

– Киерана? Брата Анны-Лизы?

Я киваю.

– Я совсем не хотел его убивать. Точнее, я видел его в тот день и, конечно, подумал о том, что было бы хорошо его убить, то есть напасть и заколоть ножом, но я этого не сделал. Я ушел. А он и его партнер выследили меня. Несбит убил партнера, а я убил Киерана.

Тут я вспомнил еще кое-что.

– Киеран тоже кричал. Но недолго. Я вырвал ему горло. До сих пор помню его вкус, и как скользко было от него у меня во рту. Я лакал его кровь.

Слезы наворачиваются мне на глаза, и я чувствую себя сразу и дураком, и ханжой, ведь я плачу из-за Киерана, хотя сам хотел его смерти. Из-за этих слез я становлюсь противен сам себе. Я отворачиваюсь от Габриэля и пытаюсь вытереть слезы рукавом, выпрямить спину. Когда я поворачиваюсь к нему снова, Габриэль все еще смотрит на меня.

– Наверное, это выглядело ужасно. Несбита стошнило, когда он это увидел. Раз уж Несбита стошнило…

– То это не означает, что ты плохой, Натан.

– Но ведь не хороший же!

– Ты убил его так, как это сделал бы зверь. Знаю, вряд ли тебе станет легче от этого сейчас, но ведь зверь следует своим инстинктам. В звере нет злого начала, он не хороший и не плохой.

Он говорит:

– Можно тебя кое о чем спросить? – Он мешкает, потом все же решается: – Ты съел сердце той Охотницы? Или Киерана? Ты взял их Дары?

Я качаю головой.

– Их убивает зверь. Он разрывает их на части. Но его не интересуют Дары, просто он хочет убивать, и все.

– Думаю, он просто хочет выжить. Он не зло, Натан. – Габриэль стоит совсем близко, он протягивает руку и кончиками пальцев смахивает мои слезы. Я не шевелюсь. У него нежные пальцы. Приятно их ощущать. Но я чувствую, что слезы начинают течь снова. А Габриэль наклоняется ко мне все ближе и ближе, пока его губы не находят мои, и он медленно и нежно, так нежно, что я едва ощущаю его прикосновение, целует меня. Я слегка отодвигаюсь, но он продолжает стоять вплотную ко мне. – Себя нельзя ненавидеть. Надо любить все, что в себе есть.

Габриэль обнимает меня и прижимает к себе, и я через волосы чувствую его теплое дыхание.

Я не знаю, что теперь делать. Не знаю, что думать о его объятиях и поцелуях. Он сделал это, чтобы показать мне, как я ему дорог. Но я не могу ответить ему тем же, он это знает. И я не могу этого изменить. Хотя я тоже люблю его, по-своему. Он мой друг, мой лучший в мире друг, и я люблю его очень сильно. И я продолжаю плакать, а он продолжает меня обнимать.

Мы долго так стоим. Деревья тоже стоят вокруг нас, как прежде, и я смотрю на них, только на них. Когда я, наконец, перестаю плакать, он отпускает меня. Мы садимся на траву, я ложусь и прячу лицо в сгиб руки.

– Ты в порядке? – спрашивает он.

– Я сын Маркуса, самого ужасного из Черных Колдунов. Я – зверь, пожирающий Охотников. И в то же время я плакса. Конечно, я в порядке.

– Прими свой Дар, Натан. Не борись с ним.

– Я и не борюсь. Я не могу с ним бороться. Он все равно победит.

– Тогда прими его и учись у него. Не осуждай его. Бедный зверь совсем уже, наверное, запутался. Ты его любишь, потому что он такой же, как у твоего отца. И по той же самой причине ты его отвергаешь. Ты любишь силу. И ты ненавидишь ее. Сочувствую бедному зверьку, который у тебя внутри.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его живьем.

– Ты все время говоришь мне только о плохом, о том, что ты ненавидишь. Расскажи хоть раз о том, что тебе нравится.

– Ничего мне не нравится.

– Неправда! Я ведь колдун, Натан. И я знаю, что значит иметь Дар.

Я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Я знаю, что от Габриэля ложью не отделаешься, и говорю:

– Приятное ощущение. Приятно, когда эта штука, этот звериный адреналин, или как там его еще, втекает в меня. Я боюсь его, и в то же время радуюсь ему, и чувствую себя сильным. И… мое зрение, мой слух, все-все становится суперострым. И я как бы наблюдаю за ним, своим вторым «я», а он… занят собой. Да, именно это и означает быть им: полностью погрузиться в его жизнь, не думать ни о чем, жить только телом.

Я смотрю на Габриэля.

– Думаешь, это и означает быть зверем?

– Не знаю. Этот Дар потому и достался именно тебе, Натан. Не потому, что ты животное или у тебя нет морали, но потому, что тебе необходимо ощущать. Таков ты, таков твой идеальный способ бытия – через физическое ощущение мира.

– О.

– Ты настоящий колдун, Натан. Не борись со зверем. Живи с ним. Для того он тебе и дан.

После небольшой паузы он говорит:

– А можно тебя спросить – в какого зверя ты превращаешься?

Но я не знаю даже этого. Я вспоминаю лисьи глаза, ужас, с которым они смотрели прошлой ночью в мои, и говорю:

– В голодного.

Труд моей души

Сегодня новолуние. Ван говорит, что когда мы с Габриэлем будем готовы, то выпьем ее снадобье, а потом она порежет нам ладони, которые предварительно свяжет вместе. И так мы останемся до тех пор, пока вместе не найдем выход из лабиринта Габриэлева мозга. Но, как и следовало ожидать, это еще не все.

– Вам обоим надлежит подготовить свои тела. Ты, Габриэль, должен поменьше двигаться и побольше есть. А тебе, Натан, придется провести ночь перед ритуалом в доме.

– Что? – говорю я. – Зачем?

– Это обострит твои чувства и сделает транс, в который ты войдешь, более жизнеподобным. Для того мы и ждали новолуния, чтобы ты мог провести в доме целую ночь.

– Не понимаю, чем плоха ночь покороче с луной пополнее? – говорю я.

– Полная луна доведет тебя до безумия, а ты нужен Габриэлю в сознании и относительно здравом уме. Тебе и с новой луной будет плохо, очень плохо, но ты выживешь, а в итоге даже станешь сильнее. – Она открывает свой портсигар и вытаскивает сигарету. – Конечно, я могу ошибаться, в конце концов, все когда-то бывает в первый раз. Но, по-моему, это пойдет тебе на пользу. Так подсказывает мне мой инстинкт. А это и есть мой Дар, Натан, и я привыкла ему доверять.