В поисках ветра силы - Алекс Родин

Это посвящение подарило мне ни с чем не сравнимый новый опыт, хотя и не для того, чтобы дать какое-то знание. Его цель была иной - изменить отношение ко всей действительности; не только здесь, в зеленом мире природы, но и там, в Городе, на путях человеческого бытия. Слово "цель" я употребляю намеренно, потому что в то далёкое лето меня не покидало чувство, что я следую пути ученичества у самого совершенного Мастера, имя которому - Мир (если мы хотим, чтобы этот мастер воплощал в своём образе мужское начало) или Жизнь (если нам больше нравится, чтобы Мастером была женщина). Мне казалось, что некие первоначала бытия обращаются ко мне, давая свои уроки; обращаются разными способами - шумом ветра, плеском волн, звуком бегущей воды... Так общалось со мной то таинственное первоначало мироздания, которое Рильке называл немецким словом Weltinnenraum - Душа Мира.

Местом, где происходило таинство этого посвящения, стали леса и холмы возле горы Вихи. В те годы мир Голубого каньона и гор вокруг него был совершенно безлюдным.

Он казался девственным и нетронутым человеком; там многоликая жизнь представала во всех своих формах и проявлениях. Цветы и травы, звери и птицы, жабы и черепахи - все это было частью бесконечного потока жизни, берущего своё начало в неведомой дали времён: праморе Тетис, отпечатки листьев древней пальмы и бесчисленные луны, встававшие над первобытными джунглями... Изначальный рай, память о котором скрыта в глубине души.

Так изо дня в день я блуждал по лабиринтам яров, а подобная стремительному потоку сила бучацкого посвящения уносила мою душу всё дальше и дальше к первоистокам бытия, первоистокам ночи - всё глубже и глубже в бездонный фантастический омут иллюзии... И порой действительно казалось, что если найти начало потока, шумящего на дне Голубого каньона, это поможет мне открыть что-то очень важное, связанное с первоистоками бытия.

Поиск первоосновы жизни уводил мысль в далекие геологические эпохи, потому что вся история живых существ отпечаталась в человеческом бессознательном, в инстинктивной памяти тела. На пути возвращения к первоистоку предстоит пройти через все уровни проявления единой жизни в поисках изначального уровня чистого бытия ("з усiх явищ найдивнiше - то саме iснування"), вмещающего в себя все разноликие проявления жизни, но ни одним из них не являющимися.

Если суметь не отождествляться с этими проявлениями, тогда можно познать их и дальше погружаться в глубину. Ведь цель состояла не только в том, чтобы достичь первоосновы существования, но и суметь потом, изменившись, вернуться назад, в мир людей, к человеческому сознанию. Если же поддаться колдовскому очарованию многоликой Жизни (недаром слова "Жизнь" и "Женщина" начинаются с одной буквы) в каком-то из ее обличий, испытать любовь и страсть к ней, вечно изменчивой неутомимой танцовщице, то в этой ловушке можно будет найти свой конец. Потому что слова "Страсть" и "Смерть" тоже начинаются с одной буквы.

Сон всё это или явь? Реальность или иллюзия?

И кто я, странник? Откуда и куда иду?

Во время одного их походов по каньону, в самой глубокой и узкой его части, где над ручьем нависали отвесные каменистые стены обрывов, в русле потока я нашел огромную спиральную раковину древнего моллюска - наутилуса. Сначала я не понял, что это такое, но меня привлек радужный блеск зеленоватого перламутра, местами сохранившегося на поверхности раковины и отсвечивавшего через воду текущего ручья.

С большим трудом я вытащил спиральную раковину, хорошо отмыв её в потоке, и тогда этот предмет силы поразил мое в воображение, став символом бучацкого посвящения - затягивающий в себя спиральный водоворот и фантастическое сияние миров иллюзии...

Я спрятал тяжелую раковину в сухих листьях под обрывом у развилки каньона, но потом почему-то не смог найти это место и лишь через много лет волей судьбы снова увидел наутилуса - он все так же лежал под листьями, где я его оставил.

А на следующий день в лесу на склоне яра я нашел скелет огромного кабана, лежавший в траве - то ли он умер от старости, то ли забежал когда-то в яр, раненный охотниками. Трава проросла через побелевшие от времени кости, а длинный череп лежал среди весенних цветов. Жизнь и Смерть, переплетенные в своих объятьях, прорастающие и взаимопроникающие друг в друга...

Однажды после утреннего путешествия по отрогам Голубого каньона я по лесным дорогам вышел на гору Лысуху, высоко поднимающуюся над берегом на самом краю села Бучак и поросшую старым лиственным лесом. Спустившись по тропинке мимо тысячелетнего дуба на песчаный пляж возле одного из черепаховых озер, я провел там весь день. Никто не потревожил меня, ни люди, ни звери, и я мог делать то, что мне хотелось - сидеть, скрестив ноги, на раскаленном песке, созерцая зеленые горы, парящего ястреба, небесный зенит и небесную даль.

Когда настал вечер и жаркое солнце скрылось за горой, я выбрался по крутому обрыву, цепляясь за корни, а потом поднялся на вершину горы, где раньше никогда не был. Там на большой поляне, поросшей молодой весенней травой, среди нескольких кустиков цветущего терна, виднелись остатки давно истлевшего деревянного столика, вкопанного в землю. Вокруг стояли странные сосны с раскинувшимися горизонтально ветвями и синеватой длинной хвоей это были пинии, растущие обычно на юге, в Крыму и на Кавказе, и непонятно как оказавшиеся тут.

Справа и слева открывались далекие горизонты, и купол безбрежного синего неба накрывал собой весь мир. Я сел в траве, и сердца коснулось умиротворение этого вечернего часа. Вниз уходил крутой травянистый склон с редкими старыми дубами и липами. Было пять часов и мимо прошли, не заходя в Бучак, три "метеора" на Киев.

"А мне туда пока не надо..." - с удовольствием подумал я и лег в траве, вынув флягу с водой, кусок черствого хлеба и полпачки печенья. Вечерний свет озарял прозрачные травинки, сухую ветку и три голубых цветка, оказавшихся передо мной, названия которых я не знал и не хотел знать давно ведь уже было сказано, что незнание глубже, а знание мельче.

Действительно, здесь, в этих горах, где на душу ничего не давит, начинаешь испытывать радость от всего - от питья воды из источника в холодном яру и от лежания на траве в прохладной тени; от рассматривания неторопливо летящих летних облаков и голубой воды с рябью бриза на ней; плывущих по реке барж, птиц, неба...

Такие мгновения оказываются самодостаточным, хотя в них нет ничего, кроме самого лишь существования, чистого бытия. Действительно, так можно было бы жить бесконечно. Может быть, это и есть свобода? И возвращение к первоистоку?

Но у этих гор была и другая сторона, мрачная - затягивающие в себя фантастические миры иллюзии, миры сублимированного Танатоса. Я хорошо почувствовал эту сторону в прошедшие дни, бродя по ярам. Действительно, "...легко войти в мир Будды, но нелегко войти в мир дьявола". Однако "без мира дьявола нет мира Будды..."

"Та шо нам той Будда - усмехнулся я про себя я, глядя на вечернее небо над горой Лысухой - вiн був такий же хлопець, як i ми". И если он говорил, что собирается идти в город Бенарес бить в барабан бессмертия во тьме этого мира, то и мы можем для этого хоть завтра отправиться в город Канев, чтобы там бить в барабан бессмертия.

А ясный небесный свет всё лился и лился над миром с прозрачного вечернего неба, в котором не было ничего, кроме пустоты. Когда мир заполнен светом великой пустоты, все в нем становится совершенным и прекрасным - яблоко на ветке и зеленое дерево на сельской улице, обмазанный глиной угол сарая и грязь под ногами.

Тогда "Я" исчезает, растворяясь в процессе существования, а когда "меня" уже нет, то нет и разделения на "в кайф" и "не в кайф", как нет и всех вопросов типа "имеет ли жизнь смысл". Смысл - для кого? Если "меня" уже нет, то и вопрос о смысле и бессмыслии утрачивает всякую актуальность. Пока было "Я", оно могло то входить в состояние радости, то выходить из нее; когда же "Я" больше нет, остается только сама радость и нет больше ничего кроме великой пустоты.

Еще с детской поры я заметил в себе способность погружаться в любую вещь и уходить в какой-то бесконечный мир, открывающийся за ней. Сначала просто смотришь на травинку или рисунок на пачке печения, удерживая на нём взгляд.

Потом исчезают мысли и бездумно созерцаешь травинку, как будто ничего другого в мире не существует. А после этого начинаешь видеть свет, озаряющий небесным сиянием и травинку, и пачку печенья и кусок хлеба. Через этот свет сознание получает возможность проникать во всё что угодно. В нём, в этом свете открывается бесконечное внутреннее пространство, в котором нет ни слов, ни мыслей, ни качеств, ни самого времени, а только вечно длящееся мгновение бытия, мгновение изначального просветления, звучащее как аккорд, как сумма всего. Тогда исчезает разделение на "меня", смотрящего, и на объект созерцания, как будто зрящий и зримое стали одним целым. А когда нет больше разделения на "мое" и "не моё", мир вокруг оказывается настоящим, как будто увиденным впервые. И это чувство неуловимой подлинности мира настолько влечет к себе, что возникает непреодолимый соблазн уйти из дома, покинуть человеческое бытие навсегда, как оставляем мы при внезапном отъезде ставшие ненужными старые вещи... Уйти и раствориться в окружающей действительности; раствориться, как тает сахар в чашке чая и крупинка соли, упавшая обратно в море. Путь будет то, что есть здесь и сейчас - ведь меня все равно уже нет... Навсегда и навеки...