Набег этрусков - Людмила Шаховская

– Я люблю великий Рим; я верный сын моего отечества, но сердце мое отдалось Амальтее навсегда; я не могу ее покинуть; если ты мне это прикажешь, умру.

– Нет, этого я тебе не прикажу, мой милый, потому что имею слишком хороший залог твоей покорности; помни, что при первом твоем ослушании, все донесут Турну: Амальтея и ее ребенок умрут.

ГЛАВА XVIII

Рим обезумел!..

Положение дел в Риме с каждым днем становилось хуже, натянутее. Случалось, всадники останавливались среди улиц, не доехав к своей цели, заговорившись со встречными знакомыми; прислуга бросала корзины и ведра у колодцев, забыв, что пора спешить на базар или в кухню, присоединялась к толпам бегущих слушать какого-нибудь крикуна, взгромоздившегося на ораторскую трибуну плебейских Комиций или даже просто на лестницу чужого крыльца, на тумбу, на бочку среди улицы.

В этой толпе мелькали случайно попавшие в нее патриции и, очутившись не в своей сфере, имели сконфуженное выражение, растерянно озирались, точно без опоры. Случалось, что их осыпали бранью, в сердитой на Тарквиния массе плебса, указывали на их чересчур нарядный костюм, выделяющийся среди грязных мастеровых и оборванных поденщиков, зачастую имеющих платье из одних овчин, доходящих им от колен до пояса, или холщевой, дырявой ветошки без рукавов, свалившейся с одного плеча от разрыва скрепы.

Виргиний иногда пытался проникнуть, какие мысли могли бродить в головах этих неразвитых, перепуганных людей? Что намерены предпринять эти Тиции и Сейи, подонки римского населения?

Улицы кишели ими с утра до ночи; они злобно глядели на всякого знатного, готовые избить, шатались от усталости, подобно пьяным, орали бессмыслицу, ругались, падали, стукнувшись лбом или носом об голову торопливо идущего встречного, садились на ступеньки лестницы, иногда хохотали.

– Рим точно обезумел! – думалось Виргинию. – Если таково начало регентства префекта Тарквиния, то каков же будет его конец?!

И юноша как-то невольно, инстинктивно подозревал, что нелепый слух о поражении войска, гибели царя, пущен именно Тарквинием, неизвестно с какою целью, желавшим посеять смуту в народе, страх, а внушил это ему несомненно Фламин Руф, ненавидящий царя Сервия, только делал вид, будто ничего не знает.

Виргиний видел, как Тарквиний производил осмотр городских укреплений, причем усилились боязливые возгласы черни:

– Герники!.. Марсы!.. Самниты!..

В просторных, безлюдных переулках мальчишки играли в войну, выкрикивая, как глашатаи, во все горло самые нелепые вести с воображаемого поля сражения, еще не понимая самой сущности этого дела, считая войну за что-то очень веселое.

Случалось, этот сумбур детского вымысла подхватывал на лету без конца и начала какой-нибудь пьяный или глупый прохожий, добавлял цветами собственной фантазии и разносил по Риму, как самое достоверное известие.

На Форуме днем и ночью волновалось море голов кишевшего народа; большая часть этого плебса глазела на ход Комиций издали, откуда ровно ничего не было ни видно, ни слышно, кроме толкотни с ее неумолчным гомоном.

Народ спорил о том, когда Тарквиний поведет оставленных в городе воинов, как резерв, на помощь разбитой армии, сегодня же ночью или же не раньше завтрашнего вечера? Делать выступление последних сил днем префект, конечно, остережется, чтобы враги не напали, подведет их во мраке тайком к этрусскому стану и ударит врасплох. Надо торопиться: римляне зимой не воюют, потому что везде сплошной паводок; все реки из берегов выходят и гром гремит непрерывно; для действий им оставалось не больше месяца[12].

– Нечего мешкать!.. Нынче пойдут! – как непреложную аксиому говорил трактирщик.

Но купец-оружейник возражал, что опасно отправляться за pomoerium urbis впотьмах; в случае внезапного нападения, не разберешь, где свой, где чужой, где друг, где враг.

– Что говорить! – подтвердил ткач. – Желательно, чтобы сами-то мы знали римские окрестности так хорошо, как их этруски знают!.. Не возражай!..

И он замахал руками на трактирщика.

– У них везде лазутчики... тут, как тут, где не ждешь совсем, вынырнут... да!..

Он ткнул энергичным жестом указательный палец вниз.

– Из-под земли вырастут... да!..

– Отцы сенаторы это отлично знают, – заспорил трактирщик. – Я слышал, послан отряд ловить всех подозрительных людей по деревням.

– Нахватают полны тюрьмы невинных, лишь бы не сказали про них, что ничего не делают, а настоящие-то шпионы из-под рук вылетят, как воробьи, и сетью не прихлопнешь... да!..

И ткач направил свой палец к небу.

– Возьми – попробуй!.. Улетела!..

– Подлое племя эти этруски, хищные!.. Хуже их нет во всей Италии!.. Воры, разбойники, а уж как в чужой город войском ворвутся, – все перепортят, ни ложка, ни плошка, ни ветошка не уцелеет; чего взять нельзя или не заманчиво – переломают.

– Да и кровожадны они ужасно!..

– И женщинам беда от них... даже старух-то не пощадят, надругаются!..

– Кровь человеческая разнится, как и кровь животных... да!.. – принялся снова разглагольствовать ткач. – Благородного коня кровь или кровь свиньи, разве одно и то же? – Нет!.. Так и кровь человеческая. Римская кровь... священная кровь квиритов, а этруск – собака... у него все влечения и поползновения гадкие, низменные... да!..

– Вдобавок, они еще и известные колдуны, – вмешалась старуха. – Во времена моей молодости, при царе Приске, в полночь на новолуние целая когорта, посланная на этрусков, стала оборотнями, разбежалась без боя по лесам и болотам, пропала неизвестно куда; воины стали медведями, волками, лягушками; говорили это те из них, кому много времени спустя удалось вернуться.

– Да и стрелой-то в этруска не попадешь, как ни прицелься, заговорены они все.

– И у них дурной глаз, напустят тумана, обморочат, отведут глаза, ну, и победят.

– А по-моему, братцы, этих этрусков напустил на нас казненный Арпин.

– Казненный?! Впервые слышу.

– Я тоже знаю, что у Скавра был не совсем законный сын от какой-то самнитки и куда-то девался, но чтобы его казнили, не слыхал.

– Его казнил тайно фламин Руф.

– Помимо царской воли?! Помимо приговора Сената?!

– По праву родового кровомщения, стало быть, и Сенат, и царь тут ни при чем; это не их дело.

– Арпин кого-нибудь убил?

– Именно... зятя фламина.

– Был какой-то слух, да стало не до этого и скоро забыли.

– Я сам знаю надвое: не то в цель метали, не то палицами... Арпин был всегда какой-то странный... одни говорили чудак, другие – колдун, а кое-кому мнилось, что и отцом-то его был не Скавр, а какой-нибудь мелкий божок, всего вернее Сильвин Инва, что живет в Палатинской пещере. Как бы там ни было, только так вышло, что оружие, брошенное Арпином вперед, само собою поднялось кверху на воздух, перелетело дугою через его голову, и упало прямо на зятя фламина.

Виргиний, слушая эти речи простонародья, возмущался, зная, что все сказанное произошло не так, но молчал, уверенный, что таких людей не разубедишь ни в одной йоте их молвы, засевшей в голове тем крепче, что вымысел интереснее более простой правды. Виргиний молча слушал, не вмешиваясь.

– Арпина казнил фламин тайно; Скавр не был при его умерщвлении, потому что он – отец его, он бы его спас, стал бы произносить на фламина клятвы великие, запреты, – Скавр по сану выше фламина, – он и главнокомандующий, он и великий Понтифекс, начальник всех жрецов, первый человек в Риме, даже царь должен во многом его слушаться, и таков закон. Казнить Арпина стало бы нельзя. Внук Руфа, – только я это слышал тоже надвое, – неизвестно, который, Вулкаций или Виргиний, – заманил Арпина в горы на охоту с собою, а там...

– Там и убили его?

– Фламин Руф совершил казнь по кровомщению на своего зятя, да только он не все знает, что и как надо совершать, чтобы убить такого, кто не совсем человек, как все, а немножко и смахивает на лешего... да и больно стар Руф-то... слышно, он позабыл проколоть труп медными иглами и забить кол в него перед опусканием в болото или в могилу. Кабы его бросили с Тарпеи или голову ему снесли, этого бы не надо, а такая казнь... так бы нельзя... оставили, – вот он и вылез из болота-то, сам стал лешим, Сильвином, и этрусков наслал... да!..

Ткач еще увереннее прежнего ткнул пальцем к земле, и все покачали головами, грустно понурившись.

– Экое, мол, диво дивное случилось!.. Сам фламин Юпитера не сообразил, что следует делать, когда леший ему ум помутил.

ГЛАВА XIX

Плебеи на Комициях

Виргиний приметил в толпе знакомого ему поселянина с озера, Тита-лодочника, нередко бывавшего в городе, и протолкался к нему поближе, слушать, о чем разглагольствует тот.

Ловкач, давно приманенный к дому фламина, делал вид, будто пытается защитить память Арпина от разных нареканий, доказывая, что сын самнитки не был ни изменником, ни колдуном, ни сыном лешего, а просто силач и немножко чудак, – стало быть, Руфу не было никакой надобности возиться с его трупом, совершив казнь; дух Арпина после смерти не может вредить Риму, губить любимых им людей вместе с ненавидимыми.